Книга Левит учит нас, как, пребывая в святилище, приближаться к Богу, и в плане средств, при помощи которых можно приближаться, и в плане того состояния, в котором мы должны пребывать, чтобы делать это. Эта книга, следовательно, рассматривает жертвоприношения и вместе с тем, в особенности, священство, то есть средства, определенные Богом, чтобы те, что находятся вне святилища, могли приближаться к Нему, а также определяет то, что не подобает тем, кто связан с Богом при помощи этих средств. Обязанность распознавать при необходимости скверну входила в функции священства. В Левите речь идет также о различных созывах народа на праздники Господни, представлявшие собой особые обстоятельства, при которых собравшийся Израиль приближался к Нему, и, наконец, о роковых последствиях нарушения принципов, установленных Богом в качестве условия Его отношений со Своим народом.

Сношения Бога со Своим народом, о которых упоминается в этой книге, представлены нам в связи с Его присутствием в Его скинии, основой всех отношений, о которых мы только что говорили. Это больше не законодательство, которое дается свыше, как на горе Синай, это основные правила, определяющие состояние дел: Бог теперь пребывает посреди Своего народа {Присутствие Бога посреди Своего народа является здесь отличительной чертой установленных отношений. Следовательно, большинство наставлений, данных в Левите, предполагает, что те, для кого они предназначены, уже находятся с Богом в отношениях как народ, который Он признал Своим народом. Но, с другой стороны, так как народ сам не был в действительности допущен пред лицо Божие и поскольку скиния представляла собой место, в котором Бог пребывал, чтобы там приближались к Нему, то из этого последовало, что многие из наставлений, содержащихся в этой книге, дают тем, кто находится снаружи, средства приближения к Богу хотя до этого у них не было никакой связи с Ним. Это важно отметить, ибо на этом основаны рассуждения апостола в Послании к Римлянам 3 относительно допущения язычников и даже какого-либо грешника. Тем не менее истинно то, что большинство указаний применимы к тем, кто даже связан с престолом. Впрочем, вопреки им самим, все люди должны иметь дело с Ним, даже те, которые не приближаются к Нему, и в особенности теперь, когда, как свидетельство благодати, кровь на искупительной жертве и когда откровение и свидетельство славы без завесы (следствие благодати и искупления) засияли снова. Бог, Который желает пребывать в связи со Своими творениями, представляет в этой книге условия, при помощи которых те могут входить в сношения с престолом, который Он поставил. Это делает необходимым одробное описание отношений, которые Он поддерживает со Своим народом} и объявляет, на каких условиях Он позволит наслаждаться отношениями с Ним.

Важно заметить, в отношении допущения пред лицо Божие, то, что, позиция христианина совсем другая, чем у еврея. Для еврея (Евр. 9) дорога к святилищу не была открытой; никто (даже священники) не могли входить пред лицо Божие за завесу, и жертвы были напоминанием о грехах (Евр. 10,3). Теперь, когда дело Христово исполнилось, завеса разодрана. Христиане не образуют народ, который до некоторой степени связан с Богом, все же всегда остается вне Его присутствия, народ лишь приближается к жертвеннику или самое большее к жертвеннику для благоволений. Теперь имеет место полная благодать, представленная миру; затем, в силу совершенного искупления всякий верующий, праведный перед Богом, имеет полную свободу войти в святилище. Таким образом, рассматриваемая нами тема, - это не то, как приближаются, а образы вещей, в силу которых можно приближаться, чтобы иметь общение с Богом.

Но какими бы ни были близость и привилегии священнического звания, всегда только жертва Христа определяет его возможность и образует его основу.

Эта книга, следовательно, начинается с жертвоприношений, которые выражали эту единственную и совершенную жертву. Символизируя дело Христово с его различными особенностями и с его разнообразными применениями для нас, эти жертвоприношения представляют собой интерес, который ничто не может превзойти. Поэтому мы изучим их несколько подробно.

Символы, которые представляет нам Писание, имеют различные особенности: то это олицетворение какого-то значительного принципа путей Божиих, как Сарра и Агарь, образы своих заветов; то они показывают нам Самого Господа Иисуса под разным углом зрения - как жертву, священника и т.д.; иногда они предвосхищают некоторые деяния Бога на Его путях к человеку или же великие деяния Его правления в грядущем.

Хотя нельзя дать никаких строгих правил, в общем мы можем сказать, что Бытие дает нам основные примеры первого рода, Левит - второго рода (хотя и Исход содержит несколько замечательных примеров), Числа - третьего: образы последней группы более разнородны.

Употребление образов в Слове Божием - черта, которой не следует пренебрегать в этом драгоценном откровении. Оно несет нам особенную благодать. Самое возвышенное в наших отношениях с Богом почти превосходит в своей действительности степень наших способностей и масштабы нашего видения, хотя мы учимся познавать в этом Бога и наслаждаться этим через Святого Духа. Иначе и быть не могло, потому что это, если я смею так выразиться, приспосабливается к способностям Бога, в отношении Которого действительность имеет свое существование и пред лицом Которого она должна быть истинной, чтобы быть полезной для нас. Все глубокие и бесконечные предметы нашей веры, - бесконечные по своей ценности перед Богом или в демонстрации тех принципов, по которым Он действует в отношении нас, - становятся близки и осязаемы для нас при помощи этих образов. Подробности всех милостей и совершенства, которые существуют в реальности или в прообразах, раскрываются совершенно понятно для нас при помощи образов с точностью Того, Кто судит о них, как они представлены Ему, но средствами, приспособленными к нашему зрению, к нашим способностям, чтобы возвысить наши мысли до уровня того, что занимает Бога. Христос, видимый во всей Своей славе, по мысли Божией, представлен нам подобным образом, но, таким образом, мы имеем все Его черты и особенности, и все это от имени Того, Кто составлял Его великую реальность. Да будет благословенно Его имя!

Мы переходим к применению этих понятий к жертвам начала Левита. Основание скинии содержит два совершенно отличных момента: сначала раскрытие планов Божиих в благодати {Мое впечатление таково, что скиния - выражение состояния дел во время тысячелетнего царства, за исключением того, что касается царской власти, с которой связан храм. Престол Божий в святая святых. Я не вижу, что завеса будет разодрана для жителей земли, хотя все основано на жертве Христовой, но первосвященник сможет в любое время входить в святая святых, облеченный в свои одежды красоты и славы. Хлебы предложения и светильник с семью ветвями, таким образом, представляют собой Израиль в связи с Христом, как бы показывая правление и свет в мире, но на месте священства пред лицом Бога. Для нас завеса разодрана, и мы совершенно свободно входим в святая святых} и место доступа к Нему; затем средства удовлетворения нужд, порождаемых грехом, - тех нужд, которые давали повод для настоящего действия этой благодати. Вся конструкция скинии находилась в соответствии с образцом, данным Моисею на горе. Это был образец небесного, включая связи между небом и землей; этот образец показывал порядок вещей, который находит свое исполнение в лучшей, нерукотворной скинии. Домостроение скинии, однако, началось только после прегрешения через золотого тельца, когда гнев Божий против греха уже разразился и когда Его благодать сходила с престола святилища, учреждая жертвоприношения, соответствующие данному прегрешению, и давали удовлетворение Ему в то время, когда последствия прегрешения в любое время мешали входу священников в святилище, но когда благодать давала все, что отвечало нуждам греховного народа.

Вот почему, в частности, скиния упоминается в первый раз по случаю прегрешения через золотого тельца; тогда гнев Моисея воспламенился против безбожия и безумия, с которым отвергли Бога даже прежде, чем народ получил подробное описание и постановления закона, данного на горе. Именно тогда Моисей взял “шатер” и, поставив его вне стана, назвал его “скинией собрания”, хотя в действительности она еще не существовала, и все те, кто искал Господа, выходили к скинии собрания, которая была вне стана. Это было место, где Бог встречался с теми из народа, кто искал Его. В законе не говорилось о том, чтобы искать Бога. Закон был сообщением воли Бога уже собравшемуся народу, посреди которого Бог являлся в соответствии с некоторыми требованиями Его святости. Но когда зло вошло внутрь, и народ, как целое, стал отступником и нарушил завет, было определено место собрания, куда следовало идти искать Бога, и это произошло прежде, чем была поставлена настоящая скиния, образец которой был показан Моисею на горе, но она самым поразительным образом утвердила принцип, на котором она была основана.

Порядок скинии, как он был установлен вначале, никогда не был осуществлен, как и законы в своем первоначальном виде. Надав и Авиуд в первый же день принесли огонь, чуждый и вход в святая святых был запрещен Аарону, за исключением великого дня искупления другим образом. Сама скиния была поставлена по данному Богом образцу, но вход во внутреннее святилище был закрыт. То, что имело место относительно состояния греховности народа, было временным, но это было заботой о том, что требовал грех, а дело, которым мы обладаем теперь, еще не исполнилось.

Эта встреча Господа с народом или с Посредником носила двоякий характер - апостольский и священнический. С одной стороны, Бог находился там, чтобы сообщать Свою волю; с другой строны, Он был там, чтобы принимать народ в его служении Ему, во всех его прегрешениях и нуждах. Христос также есть апостол и первосвященник нашего вероисповедания, - эти выражения относятся к теме, которую мы сейчас рассматриваем. Присутствие Господа в скинии для того, чтобы сообщать Свою волю, (с которой мы имеем здесь дело только как с примером {Ибо пророчество - это особая тема} того, что занимает нас), упоминается в главах 25 и 29 Исхода. В главе 25 после описания устройства ковчега и его принадлежностей в святая святых сказано: “И положи крышку на ковчег сверху; в ковчег же положи откровение, которое Я дам тебе. Там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкою, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения, о всем, что ни буду заповедовать чрез тебя сынам Израилевым”. Это было адресовано посреднику, единственному посвященному в тайну Господа. В главе 29 мы читаем: “Это - всесожжение постоянное в роды ваши пред дверьми скинии собрания пред Господом, где буду открываться вам, чтобы говорить с тобою. Там буду открываться сынам Израилевым”.

С этого и начинается Левит.

Бог говорит не с высоты Синая, а из скинии, чтобы искали Его там, где согласно образцу славы и в соответствии с нуждами тех, кто желает Его присутствия, Он пребывает в отношениях с народом через посредничество и жертву. На Синае, в грозной славе, Он требовал и предлагал условия послушания, по исполнении которых Он обещал Свою милость. Здесь Он доступен грешнику и святому, но с помощью посредничества и священства, поставленного Им. Центром и основанием нашего доступа к Богу является, следовательно, послушание Христа и Его жертва. Вот почему это представлено нам в первую очередь, когда Бог говорит “из скинии собрания”, как мы читаем в главе 1,1.

Отметим сначала порядок этих жертв. Порядок их принесения во всех случаях противоположен порядку их учреждения. Есть четыре больших категории жертвоприношений: 1) всесожжение; 2) хлебное приношение; 3) жертва мирная и 4) жертва за грех. Я называю их в порядке их учреждения, ибо при их осуществлении, когда они приносятся вместе, жертвы за грех упоминаются всегда первыми, потому что речь идет о возвращении к Богу {Что касается Его принятия, то христианин совсем не осознает грехи, но израильтянин не был научен этому, - вот почему, как мы видим, его способ приближения к Богу при помощи жертв служит тому, чтобы символически представить нам то, как грешник приближается к Богу вначале. Важность жертвы Христовой уже неоднократно описывалось. Человек должен приходить как грешник, готовый признать и признающий свой грех. Он и в самом деле не может прийти иным образом, но когда он предстал в мире пред лицом Божиим, как бы немощен он ни был, он смотрит на это со стороны Бога и с каждым днем все больше познает вечность и значение этого великого факта, который особняком стоит в истории. Здесь доведены до своего разрешения все вопросы добра и зла во всей их глубине: абсолютная вражда человеческого сердца Богу, явившемуся в благодати, полная власть сатаны над челвеком, Человек (Христос), совершенный в послушании и любви к Своему Отцу на самом необходимом месте, когда Он был сделан жертвою за грех; Бог, совершенный в справедливости против греха (это подобало Ему) и совершенный в любви к грешнику. И поскольку это осуществилось, то по праву было заложено совершенное основание в том, что уже исполнилось и неизменно, в том, где проявилась любовь Божия и замыслы Божии, в том, что духовно не может измениться}, и, приближаясь к Богу через жертву, необходимо, чтобы человек приближался в соответствии с действенностью того, что отменяет его грехи, того, что претерпел их другой. Но когда Сам Господь Иисус представлен как великая жертва, то, что Он сделался жертвою за грех, есть следствие совершенного приношения Им Самого Себя Богу, когда Он пришел, чтобы исполнить волю Божию; Он отдал Себя Сам, и Он, не познавший греха, сделался за нас жертвою за грех и претерпел смерть.

Далее, наши грехи устранены и, таким образом, источник общения состоит в личном совершенстве Христа и в том, что Он Сам, незапятнанный, приносит Себя в жертву Богу, прославляя Бога через смерть, когда грех и смерть из-за греха были там перед Ним, и в том, что Он полностью отдает Себя для прославления Бога относительно этого состояния {Следует заметить, что мы не обнаруживаем явных жертв за грех до закона. Одежды, которые Бог сделал Адаму, позволяют предположить их существование и Бытие 4,7 можно рассматривать в том же самом смысле; но эти жертвы не приносятся открыто. Всесожжения же, напротив, совершались часто. Эти последние предполагают грех и смерть, а доступ к Богу и примирение с Ним - только через жертву и смерть. Жертва при этом рассматривается как олицетворение добровольного и совершенного приношения Христа с целью полного прославления Бога во всем, что Он есть: праведность, любовь, величие, истина, провидение, так что Он может действовать свободно в Своей благодати. Во всесожжении грех предполагается, но мы не обнаруживаем при этом совершенства добровольного приношения Самого Христа Богу там, где есть грех; это скорее прославленный Бог, чем совершенные грехи отдельных людей. На этом основано богослужение сообразно благоуханию жертвы. Будучи человеком, удаленным от Бога, я могу приблизиться к Нему только на этой основе, которая останется приемлемой навеки, и, кроме того, посредством этого новые небеса и новая земля основаны и учреждены как жилище праведности. Отменить мои грехи - другое дело. Во всесожжении всякое отношение человека, даже связь всего с Богом подлежит осуждению; в жертве за грех на первом плане мои личные грехи. Всякая угодная жертва принадлежит, следовательно, к первой категории: жертвы за грех имеют отношение к общению народа, когда оно было уже установлено с Богом и когда каждый поступок был связан с го присутствием}. Затем мы предстаем соразмерно значению этой жертвы пред Богом, хотя абсолютно необходимо, чтобы наши грехи действительно были понесены, чтобы мы вошли в это общение. Таким образом, поскольку они выражают Христа и наш доступ к Христу, когда наши грехи устранены, всесожжение, хлебное приношение и жертвы мирные (которые есть образ нашего общения с Богом) упоминаются первыми; жертвы за грех следуют за ними и рассматриваются отдельно, ибо они необходимы, и поистине являются первой необходимостью для нас. Они, однако, являются выражением не личного совершенства Христа, но того факта, что Он понес грех, хотя для этого было необходимо совершенство.

Из того, что я сказал, очевидно, что мы должны рассматривать Христа как основу в тех жертвах, которые должны теперь занять наше внимание, все разнообразие их значения и действия, которые связаны с Его единственной и совершенной жертвой. Здесь, действительно, представлен христианин, но в подчиненном виде, ибо он должен представлять свое тело как живую жертву и через плоды любви приносить благоуханные жертвы, приемлемые для нашего Бога посредством Иисуса Христа. И во всех этих жертвах мы предполагаем рассмотреть Христа.

Я уже сказал, что есть четыре большие категории жертв: всесожжения, хлебные приношения, жертвы мирные и жертвы за грех. Мы находим такую их классификацию в Послании Евреям, глава 10. Но есть основное различие, которое делит их на два отличных класса: с одной стороны жертвы за грех, с другой - три других жертвы. Жертвы за грех, как таковые, не характеризовались как приношения, производимые при помощи огня с благоуханием, приятным Богу, хотя в большинстве этих жертвоприношений тук сжигался на жертвеннике. В этом отношении благоухание тоже было, как сказано однажды в главе 4,31, так как там было совершенство Христа, хотя Он при этом понес наши грехи, но все другие жертвы характеризовались как благоуханные приношения, производимые огнем. Именно грех был на первом плане в жертвах за грех; они были отягощены грехом. Человек, который прикасался к этим жертвам, имевших этот характер, осквернялся от них; они делались грехом.

В еврейском оригинале употреблено одно и то же слово для “греха” и для “жертвы за грех”. Эти жертвы сжигались, но не на жертвеннике; тук, за исключением одного случая (глава 4), о котором мы поговорим позже, также сжигался. Другие приношения свершались при помощи огня с благоуханием, приятным Господу: они представляют собой совершенное и добровольное приношение Самого Христа Богу, но не возложение греха на Него, как на Заступника, Святым, Судией.

Эти два момента жертвы Христовой отличны друг от друга и чрезвычайно ценны. Того, Который не познал греха, Бог сделал за нас жертвою за грех; но так же верно, что при помощи вечного Духа Он, незапятнанный, принес Себя в жертву Богу. Рассмотрим сначала этот последний момент, который в Левите представлен нам (и это совершенно естественно) в первую очередь.

Первым видом жертвы, самой полной и самой характерной из категории жертв с благоуханием, приносимых с помощью огня, было всесожжение. Тот, кто приносил эту жертву, чтобы обрести благоволение перед Богом, должен был приводить ее к дверям скинии собрания и закалывать ее перед Господом.

Поговорим сначала о месте, где проходили обряды скинии собрания в целом. Она состояла из трех частей, первая из которых была святая святых, самая внутренняя часть пространства замкнутого брусьями и покрытого покровом, отделенного от остального завесой, за которой находился ковчег завета и херувимы, осеняющие очистилище, и ничего другого. Это был престол Божий - образ также и Христа, в Котором открывается Бог и Который есть истинный ковчег завета с крышкой сверху.

Как говорит нам апостол, завеса обозначала, что путь в святая святых не был открыт, пока существовало прежнее устроение {Этот замечательный пример указывает на то, что порядок, установленный в пустыне, был не образом, но лишь тенью грядущего блага, ибо завеса еще не разодрана, вход воспрещен; разодранная же завеса дает нам через крест полное дерзновение войти. Так что в отношении Бога здесь противопоставление}. Непосредственно за завесой находился золотой жертвенник для благовоний, его действие распространялось за завесу. С его помощью в особых случаях производилось курение, которое клали в кадильницу и которое возносили внутри. В этой самой внешней комнате скинии, называемой “святое”, чтобы отличать ее от “святая святых”, были, с одной стороны, хлебы предложения, с другой, золотой светильник: первые - символы воплощенного Христа, истинного хлеба жизни, в союзе с двенадцатью коленами и их главой, второй - символ совершенства {Число семь - число совершенства, также и число двенадцать, как можно видеть это во многих отрывках Писания: первое - абсолютное выражение полного совершенства во зле или в благе; второе - выражение совершенства в управлении людьми} Духа, дающего свет, в связи также (я не сомневаюсь в этом) с Израилем последних дней. Церковь признает Христа таким образом, и Дух Святой пребывает в ней, но то, что характеризует ее, как таковую, это познание небесного и прославленного Христа и присутствие в ней через божественные каналы Духа Святого как связи единства. Все это, с одной стороны, представляет нам Христа в Его земных отношениях и Духа Святого в различных проявлениях Его силы, когда установлен земной порядок Божий (см. Захария 4). Все священники, а не только первосвященник, - но лишь священники, - постоянно входили в святилище. Мы знаем, кто они, которые одни могут входить теперь таким образом к Богу, а именно: те, которые были поставлены священниками и царями, подлинными святыми Божиими, но мы можем добавить, что завеса, которая тогда скрывала святая святых и закрывала вход, теперь разодрана сверху донизу, чтобы никогда не быть снова повешенной между нами и Богом: мы получили полную свободу входить в “святая святых”. Завеса была разодрана в плоти Христа. Христос не только небесный хлеб, то есть воплощенный, но также преданный смерти, характеризуемый плотью и кровью. Соединившись с Ним, мы входим и восседаем в Духе там, где Он. Наши общие права и привилегии в святилище, символе сотворенных небес, как святая святых, символизируют “небеса небес”, как они иногда называются. В некотором смысле, что касается духовного доступа и духовных связей, нет разрыва между этими двумя местами, когда завеса разодрана, хотя в свете, к которому ни один человек не может приблизиться, Бог пребывает в недоступности. Теперь мы как священники на небесах, но только в Духе.

Приходя таким образом к Богу, сначала входили в притвор или внешний двор, двор скинии собрания {Двери скинии - это не просто завеса святилища, но также притвор, двор, куда входили извне. Жертвенник всесожжения находился перед дверьми скинии}, и первое, что там видели, был жертвенник для всесожжения, затем между ними и скинией - умывальник, где священники умывались {По-видимому, умывание священников для их посвящения совершалось не из умывальника, но, как бы там ни было, вода всегда символизирует слово}, когда входили в скинию или были заняты перед жертвенником, неся свою службу. Очевидно, что мы приближаемся только через жертву Христа, и необходимо, чтобы мы умывались водой, то есть Словом, прежде чем мы сможем служить в святилище. Мы так же, как священники, нуждаемся в том, чтобы наши ноги были по меньшей мере омыты для небесного служения, омыты Ходатаем, Которого мы имеем там наверху (см.Иоан. 13).

Христос тоже приблизился таким образом, но это было совершенным приношением Самого Себя, а не приношением другого. Нет ничего более трогательного или более достойного нашего пристального внимания, чем то, как Сам Иисус приходит добровольно для того, чтобы Бог целиком и полностью прославился через Него. В страданиях Он не открыл уст; Его молчание было следствием глубокой и совершенной решимости добровольно отдаться в послушании ради этой славы Божией, следствием служения (да благословенно имя Его!), полностью осуществившегося, так что Бог почивает в Своей любви к нам.

Эта преданность славе Отца могла проявиться и действительно проявилась двояким образом: во-первых, в служении, то есть в абсолютном посвящении Богу всех способностей человека, живущего здесь на земле, - преданность, испытанная огнем, вплоть до смерти; во-вторых, в пожертвовании Своей жизнью: Христос отдается Сам, предавая Свою жизнь смерти во славу Божию из-за греха. Всесожжение представляет нам эту вторую сторону; хлебное приношение первую сторону; в то же самое время обе эти стороны, в принципе, тождественны, выражая полное посвящение человеческого существования Богу: во-первых, преданность живого и действующего человека; во-вторых, преданность жизни вплоть до смерти.

Следовательно, при всесожжении тот, кто приносил жертву, приносил ее целиком Богу у дверей скинии собрания. Таким образом, Христос Сам пришел для исполнения замыслов и славы Божией туда, где был грех. В прообразе жертва и тот, кто приносил ее, были по необходимости отличны друг от друга, но Христос был тем и другим, и руки того, кто приносил, возлагались на голову жертвы в знак этой тождественности.

Приведем некоторые из отрывков, представляющие нам Христа в этом свете. В первую очередь, вообще говоря, Он является, чтобы прославить Бога и в Своей жизни и в Своей смерти, но как о занявшем место этих жертв Дух говорит о Нем таким образом (Евр.10), цитируя псалом 39: “Тогда Я сказал: вот, иду, как в начале книги написано о Мне, исполнить волю Твою, Боже”. “Я желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и закон Твой у меня в сердце”. Следовательно, Христос, отдаваясь целиком воле Божией, заменяет Собой эти жертвы: Он воплощение теней грядущих благ. Но о Его жизни, как таковой, Господь говорит так (Иоан. 10,18): “Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего”. Это было послушание, но послушание в самопожертвовании, и потому, говоря о Своей смерти, Он говорит: “Идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего. Но чтобы мир знал, что Я люблю Отца, и как заповедал Мне Отец, так и творю” (Иоан. 14,30-31). Мы также читаем у Луки 9,51: “Когда же приближались дни взятия Его от мира, Он восхотел идти в Иерусалим”. - ”Духом Святым принес Себя непорочного Богу” (Евр. 9,14).

Как совершенен и полон благодати этот путь Господа! Он был верен и предан, приближаясь, когда Бог должен был быть прославлен, и покоряясь последствиям Своей преданности (последствиям, которые были навязаны Ему обстоятельствами, в которые мы поставлены), в то время как человек был поспешен, удаляясь от Бога, в поисках своих собственных удовольствий. Христос уничижается Сам вплоть до смерти, чтобы величие и любовь Бога, Его правда и Его справедливость достигли своего совершенства посредством проявления Его преданной любви. Таким образом, в Его лице и через Его подвиг человек был примирен с Богом, приведен к истинным и праведным отношениям с Богом, Который был полностью прославлен во Христе, что касается греха (и это чудесно), и даже там, где Он сделался “грехом”. Там, в этом качестве греха, как Бог был оскорблен, так Он должен был быть прославлен, и именно там все, что есть Бог, проявилось совершенным образом, как нигде в другом месте, - в любви, в свете, в праведности, в истине, в величии, в деле бесконечной ценности.

Жертва должна была быть беспорочной. Применение этого к Христу слишком очевидно, чтобы нуждаться в комментарии: Он, Агнец, был “непорочный и чистый”. Тот, кто приносил жертву {То есть, это еще не было обязанностью священника. В стихе 5 можно перевести: “заколют”. Заколоть жертву значило дополнить приношение, не возливая ее кровь, как делают священники}, должен был закалывать тельца перед Господом. Это дополняло сходство со Христом, ибо, хотя очевидно, что Христос не мог заколоть Себя Сам, Он отдал Свою жизнь: никто не лишил Его ее. Он сделал это перед Господом. В постановлении о жертвоприношении это было участием того, кто приносил жертву, обязанностью индивидуума и, таким образом, Христа, как человека. Человек видел в смерти Христа суд над человеком: власть Каиафы или власть мира, но, как “принесенный”, Христос принес Самого Себя пред лицо Господа.

Затем говорится о том, что является частью Господа и частью священника. Необходимо было, чтобы приношение было предано огню жертвенника Божиего. Жертву рассекали на части, мыли, затем она подвергалась соответственно очищению святилища и испытанию судом Божиим. Огонь, как символ, всегда означает испытание судом Божиим. Что касается умывания водой, то оно в символическом плане делало жертву тем, чем был Христос по Своей сущности, то есть чистым, но мытье имеет то значение, что освящение жертвы и наше освящение происходят по одному и тому же принципу и по тем же меркам. Мы освящаемся за послушание, Христос пришел, чтобы исполнить волю Своего Отца, и, таким образом, совершенный с самого начала, Он познал послушание через то, что выстрадал, совершенно покорный всегда, но его послушание подвергалось все более и более сильному испытанию, так что оно непрерывно становилось все более глубоким и полным. Он научился послушанию, Он научился тому, что значит повиноваться {С этим связаны гораздо более глубокие наставления, но их раскрытие относится к Новому Завету. Смотрите Рим. 12 и 6 и 1 Пет.}. Он был Божеством, и послушание было для Него чем-то новым, и Он научился ему во всей его полноте; для нас оно тоже ново, потому что по природе мы мятежны по отношению к Богу.

Кроме того, это умывание водой имеет место для нас словом, и Христос, говоря о Себе Самом, утверждает, что человек будет жить всяким словом, которое выходит из уст Бога. Но есть - это очевидно и неизбежно - та разница, что в то время как Христос имел жизнь в Самом Себе и Сам был жизнью (Иоан. 1,5), мы получаем жизнь от Него, и, кроме того, в то время как Он всегда был послушен записанному слову и слова, которые выходили из Его уст, были выражением Его жизни, они являются руководством для нашей жизни.

Продолжим еще немного наше рассмотрение значения этой очистительной воды. Она также выражает власть Духа, осуществляемую словом и волей Божией {Таким образом, вода используется как символ, обозначая Слово в настоящей власти Святого Духа}; так обстоит дело даже в том, что касается начала жизни в нас: “Восхотев, родил Он нас словом истины, чтобы нам быть некоторым начатком Его созданий” (Иак. 1,18) и: “По сей-то воле освящены мы” (Евр. 10,10). Но эта воля находит нас мертвыми в наших прегрешениях и в наших грехах. Следовательно, необходимо, чтобы она оживляла нас посредством смерти и воскресения Христа. Поэтому по смерти Христа из пронзенного бока Спасителя вышли вода и кровь, то есть сила очистительная и сила искупительная. Смерть, следовательно, есть одновременно единственное очищение и единственное искупление от греха. “Умерший освободился от греха” {Буквально “оправдан”. Нельзя обвинить в грехе умершего человека. Заметьте также, что речь в этом отрывке идет не “о грехах”, а “о грехе”}. Потому вода становится символом смерти, ибо очищает только эта последняя. Эта истина о настоящем, действительном освящении, была неизбежно скрыта под законом, кроме как в символах, ибо закон применялся к живому человеку и требовал его послушания. Смерть Христа раскрыла ее. В нас, то есть в нашей плоти благо не живет. Поэтому, когда речь идет о символическом значении воды при крещении, сказано, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, крестились в смерть Его (Рим. 6). Однако очевидно, что мы не можем остановиться на этом, остаться в самой смерти. В нас она провозгласила бы наше осуждение и была бы его свидетельством, но, обладая жизнью во Христе, смерть в Нем для нас есть смерть нашей греховной и виновной жизни. Сообщение жизни Христовой дает нам возможность рассматривать ветхого человека как нас самих, умерших в наших прегрешениях и наших грехах. “А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но Дух жив для праведности”. Таким образом, мы узнаем истину о том, что касается нашего естественного состояния; это не то, что вера считает ветхим человеком, если Христос в нас: “И вас, которые были мертвы во грехах и в необрезании плоти вашей, оживил вместе с Ним” (Кол. 2,13). “И нас мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом” (Ефес. 2,5) и, говоря о крещении в смерть, Писание добавляет: “Дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни” (Рим. 6,4). Только во власти новой жизни мы можем считать себя мертвыми для греха, и только, зная об искуплении мы действительно можем говорить таким образом. Когда мы постигнем власть смерти Христовой и Его воскресения и будем знать, что мы в Нем через Духа Святого, мы можем сказать: “Я распят вместе со Христом... я не во плоти”. Мы, следовательно, видим, что это очищение, которое в иудаизме было простым духовным действием, для нас является сообщением нам жизни Христа, того, чем мы освящаемся, во власти Его смерти и Его воскресения и согласно осужденному греху, как закону, который действует в наших членах. Первый Адам, как живая душа, развратился сам; второй Адам, Дух животворящий сообщил нам новую жизнь.

Итак, если это сообщение жизни Христовой есть основа нашего очищения в силу искупления, то очевидно, что во Христе эта жизнь в основе своей была чистой, в то время как в нас плоть выступает против Духа. Даже по плоти Христос родился от Бога. Он должен был пройти не только через крещение водой для осуществления всяческой справедливости, как живой человек (хотя Он был совершенно чистым), но также через испытание всем, что было в Нем, через крещение огнем. “Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится” (Лук. 12,50).

Здесь, следовательно, Христос, принесенный целиком Богу для полного явления славы Божией, проходит через полное испытание суда. Огонь испробовал, что Он есть. Он осолен огнем. Совершенная святость Бога во власти суда Божиего основательно испытывает все, что есть в Нем. Кровавый пот, страстная мольба в Гефсимании, Его глубокая скорбь на кресте с трогательным сознанием Своей праведности: “Для чего Ты Меня оставил?”, - вопль, оставшийся без ответа, что касается облегчения испытания, - все это говорит о полном испытании Сына Божиего. Бездна отвечала бездне, - все волны и все потоки Господа прошли над Ним. Но так как Он принес Себя Сам в Своем совершенстве для полного испытания, этот пожирающий огонь и этот суд над Его самыми потаенными помыслами не произвел и не мог произвести ничего, кроме благоухания, приятного Богу. Примечательно, что древнееврейское слово, переведенное “сжигать”, в случае всесожжения отличается от слова, которое употребляется, когда речь идет о жертве за грех, но совпадает с тем, которое означает сжигать благовоние.

Следовательно, во всесожжении мы видим совершенное и добровольное принесение Христа Себя в жертву, затем испытание самых потаенных глубин Его существа огнем суда Божиего. Всесожжение Его жизни было благоуханной жертвой, бесконечно приятной Богу. Не было ни одного помысла, ни малейшего побуждения воли, которое не прошло бы через испытание, истребившее Его жизнь и без видимого ответа со стороны Бога для Его поддержки; у Него все было принесено Богу, все было благоуханием. И еще: большая часть из того, что мы только что сказали, могла бы быть применена также к хлебному приношению, но всесожжение совершилось для искупления, - выражение, которое не употребляется в главе 2. Личное совершенство, присущее Христу, было здесь подвергнуто испытанию, и способ его воплощения - чем Он был, как человек, здесь на земле, - в данном случае проявился открыто; но смерть была первым элементом всесожжения и смерть совершилась из-за греха. Христос должен был прославить Бога там, где находился человек (иначе для Него не могло и быть), там, где была власть сатаны в смерти, там, где был неминуемый суд Божий. Слава Божия не могла быть явлена иначе: любовь, справедливость, величие явились там, где были грех и смерть. Христос, Который не совершил греха, сделался жертвою за грех за нас в совершенном послушании и в любви к Своему Отцу уничижившись до смерти, и так Бог прославился, и сила сатаны в смерти была уничтожена. Бог полностью прославился в человеке согласно всему тому, что Он есть в послушании и в любви, там, куда вошел грех. Христос сделался жертвой за грех, - Он, Который не познал греха, и Бог прославился в Нем, на Его кресте, как никогда не смогло бы сделать этого ни одно создание, каким бы безвинным оно ни было: все было там благоуханием, отвечающим всему тому, чем был Бог в справедливости и в любви.

Когда Ной принес свою жертву всесожжения, “обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого - зло от юности его” (Быт. 8,21). Господь раскаялся, что создал человека, и Его сердце опечалилось от этого, но теперь после благоухания жертвы, Он говорит: “Не буду больше проклинать”. Такова совершенная и бесконечная ценность добровольного приношения Христа Богу. Не в жертве всесожжения, которую мы здесь рассматриваем, совершилось возложение на Него грехов (это было жертвоприношением за грех), но в том, что с совершенством, чистотою и самоотверженностью жертвы Он был сделан жертвою за грех и восшел приятным благоуханием к Богу. Соответственно ее ценности и в благоухании этой жертвы мы предстаем пред Богом и обретаем Его благоволение: Он принимает нас в соответствии с наслаждением, которое Он обнаруживает в благоухании этой жертвы. Благословенная мысль! Если в этой жертве Бог совершенно прославился во всем, что есть Христос, Он прославился также принимая нас. Если Он находит наслаждение во всем, что есть Христос, в этом деянии, в Его самом совершенном деянии, Он находит наслаждение также в нас. Если жертва Его Сына всегда пребывает пред Богом, оставаясь вечной памятью наслаждений Отца, мы тоже предстаем перед Ним в действительности этой же самой жертвы. Искупительное деяние не только отменило грехи, но мы обрели также совершенное принятие Того, Кто исполнил это, благоухание Его безгрешной жертвы - это наше благоухание пред Богом. Мы разделили принятие приношения Христа. Мы одно целое с Ним.

Следует заметить, что хотя смерть была чем-то отличным от акта возложения наших грехов на Христа, смерть между тем подразумевала грех, и жертва Христа, как всесожжение, характеризовалась смертью - следствие того, что грех подлежал рассмотрению перед Богом. Это делало испытание и страдание еще более ужасными. Послушание Христа было подвергнуто испытанию перед Богом, в самом средоточии греха, и Христос был послушным до смерти: не в смысле несения грехов и избавления от них, хотя это имело место в том же самом деянии, но в совершенстве Его приношения Самого Себя Богу и Его послушания, подвергнутого испытанию Богом, - подвергнутого испытанию в том, что Он стал рассматриваться как “сделавшийся грехом”, и только в этом смысле Он был благоуханием. Поэтому это деяние искупительно; оно очистило грехи и сделало это в более глубоком смысле, чем простое понесение грехов, то есть как испытание послушания и прославление через это Бога. Если мы обрели мир в прощении, мы не можем слишком долго изучать Жертву всесожжения. Это единственное деяние в истории вечности, в котором заложено основание всего, в чем Бог духовно прославил Себя, что явило Его таким, каков Он есть, и всего того, в чем наше счастье (и его сфера), ибо, благословение Богу, это навеки связано между собой, и связано таким образом, что Христос мог сказать, что потому Отец Мой любит Меня, даже в полном самопожертвовании, когда Он был сделан жертвой за грех пред Богом (какая чудесная мысль!) за нас. Это подобало Ему. Где была познана праведность Божия против греха? в чем Его святость? в чем Его бесконечная любовь? в чем Его духовное величие? что подобало Ему? в чем Его истина? в чем грех человека? в чем Его совершенство? И, наконец, в чем сила сатаны, но и его ничтожность? Все это на кресте и, по существу, во всесожжении. Не только в несении грехов, но в абсолютном пожертвовании Богу и в искуплении - в пролитии крови ради греха.

В этой жертве следует обратить внимание еще на одну сторону. Она была целиком для Бога и Богу: несомненно и для нас, но тем не менее целиком для Бога. Люди в той или иной форме разделяли другие жертвы (не эти первые две, за грех, но об этом позже), но только не эту: она была целиком для Бога и на жертвеннике. Таким образом, это была великая по своей сущности Жертва, связанная с нами по своему воздействию, как и кропление кровью (Евр. 9,26 и Иоан. 1,29, Агнец Божий). Сравните Еф. 5,2, поэтому, хотя на окроплении кровью и умилостивлении была печать греха, это было совершенно приятным благоуханием для Бога и было всецело для Него.

Перейдем теперь к хлебному приношению. Представляя нам человечность Христа, Его милость и Его совершенство как живого человека, это приношение показывает нам Его, как принесенного в жертву Богу и подвергнутого всестороннему испытанию. Хлеб был из пшеничной муки, пресный, с елеем и ливаном. Елей применялся двояким образом: он смешивался с мукой и им мазали хлеб. Личное приношение Христа Богу вплоть до смерти (Он принес Себя в жертву Богу) и Его принятие смерти и пролитие крови {Это было по двум причинам: Он пришел ради нас, и мы были во грехе, и основанием всего этого должно быть пролитие крови, в силу чего Бог утверждается, и Его повиновение обретает свой совершенный характер вплоть до смерти. Поэтому эту жертву не ели. Здесь был понесен грех согласно тому, что есть Бог, и полностью для Бога. Грех был перед Ним, и Он прославился в этом} должны стоять на первом месте, ибо без совершенной преданности Его воле вплоть до смерти ничто не могло быть принято Богом. Но так как с самого начала Он пришел, чтобы исполнить волю Своего Отца, вся Его жизнь и Его естество, как человека {Таким образом, всесожжение дает то, в чем нуждается греховное состояние человека согласно славе Божией: хлебное жертвоприношение - безгрешный совершенный человек в силе Духа Божия в послушании, ибо Его жизнь была послушанием в любви}, были совершенны, являясь также приятным благоуханием в испытании для Бога. Авель был принят посредством крови; Каин, который хотел приблизиться к Богу посредством природы, предложив плоды своего труда, был отвергнут. Все, что наши плотяные сердца могут предложить - это “жертвоприношение глупцов” (Еккл. 4,17) и исходит из полностью развращенного источника - из греха, из черствости сердца, которое не признает наше состояние, наш грех, наше отчуждение от Бога. Есть ли более очевидное доказательство этой сердечной черствости, чем принесение (под влиянием и вследствие греха после изгнания из Едема) жертвы, плода труда, который был следствием проклятия, порожденного грехом, как если бы абсолютно ничего не случилось. Это было полное очерствение ослепленного сердца.

С другой стороны, если первым действием Адама, благословленного в Едеме, было следование его собственной воле (и поскольку из-за этого непослушания он стал вместе с подобным ему потомством в этом мире нищеты чуждым Богу, разлученным с Ним в своем состоянии и в своей воле), то Христос пожертвовал Собой в любви, чтобы исполнить волю Своего Отца. Он отрекся от Себя. Он пришел сюда на землю, явив преданность Своему Отцу, чтобы ценой самопожертвования прославить Бога. В мире Он был послушным человеком, высшим желанием Которого было исполнять волю Своего Отца, - первое великое деяние и источник всяческого человеческого послушания и прославления этим Бога. Его желание повиноваться и Его преданность славе Его Отца распространяли благоухание на все, что Он делал: все Его поступки носили печать этого благоухания.

Невозможно читать благовествование по Иоанну {В Евангелии по Иоанну божественный элемент, раскрытый в человеке, проявляется особенным образом. Поэтому его Евангелие притягивает сердце и задевает неверие} (но также и любое другое из благовествований), в котором то, чем был Иисус, его Личность сияет таким особенным светом, и не обнаруживать в нем вновь и вновь драгоценное благоухание послушания, любви и самоотречения. Не историю, а Его Самого невозможно не видеть в нем, как и порочность человека, который насильственным путем проложил себе дорогу через завесу и святое убежище, в которое, так сказать, любовь поместила Его, таким образом восставив Его на вид, облекая Его в уничижение. Тот, Кто был наделен смирением, в кротости шел по миру, который отвергал Его. Насилие человека, таким образом, лишь доказывало все значение и цену добровольного уничижения Того, Кто никогда не колебался, даже тогда, когда Он был принужден признать Свое божественное происхождение. “Я есмь” было сказано тогда, но в человеческом уничижении и одиночестве самого совершенного добровольного послушания. В Его самоуничижении не было никакого тайного желания занять Свое место; прославить Своего Отца смирением - вот, что было единственным желанием Его сердца. Это совершенство открывается во всем. Это было действительно “Я есмь”, но в совершенстве человеческого послушания. “Написано”, - отвечает Он дьяволу, - “не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих”. “Написано” - таков был Его постоянный ответ. “Оставь теперь, - сказал Он Иоанну Крестителю, - ибо так надлежит нам исполнить всякую правду”. “Отдай им, - сказал Он Петру, хотя дети свободны, - за Меня и за себя”. Мы видим здесь то, что касается истории, но в Евангелии по Иоанну, в котором, как мы сказали, Его личность освещена больше, Он выражается более непосредственно: “Он дал мне заповедь, - и, - Я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная... И как заповедовал Мне Отец, так и творю... Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего... Я соблюдал, - говорил Он,- заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви... Кто ходит днем, тот не спотыкается”.

Многие из этих слов были произнесены нашим Господом в тех случаях, когда внимательный глаз видит, как сквозь Его смирение пробивается божественная природа: Бог Сын, тем более прекрасный и славный, что Он открыт, как солнце, на которое человеческий глаз не может смотреть, показывает мощь своих лучей, заставляя их пробивать облака, которые закрывают и приглушают их блеск. Хотя Бог уничижается, Он всегда остается Богом; Он всегда делает это: “Он не мог утаиться”. Это абсолютное послушание придавало совершенное очарование и блеск всему, что Он делал. Он всегда представал как посланец. Он искал славы Отца, Который послал Его. Он спасал всякого, кто приходил к Нему, потому что Он пришел, чтобы исполнить не Свою волю, но волю Того, Кто послал Его, и так как они не могли прийти к Нему, если Отец не направлял их, то их приход был поводом для Него спасти их, ибо Он пришел, чтобы скрыто исполнить волю Отца. Какой дух послушания видим мы здесь! Кого спасает Он? Тех, кого Отец дает Ему, какими бы они ни были. Он служитель Отца. Здесь не говорится об обещании славы, о предписании садиться справа или слева от Него. “Не от Меня зависит, - сказал Он, - но кому уготовано Отцем Моим”. Он вознаградит их согласно воле Отца. Он здесь лишь для того, чтобы исполнить то, что угодно Отцу. Но кто мог сделать это, если не Тот, Который смог и Который в то же самое время пожелал в этом послушании совершить все, что бы Отец ни велел? Бесконечность дела и способность исполнить его отождествляются с совершенством послушания, в котором не было своей воли, кроме воли другого. В то же самое время Он был человеком, простым, смиренным, скромным, но и Сыном Божиим, в ком было благоволение Отца.

Рассмотрим теперь, как Его человечность в благодати соответствовала тому делу, которое Он пришел исполнить. Хлебное приношение Богу, частичка плода земли, приготавливалось из самой мелкой муки. Все, что было чисто, свято и приятно в человеческой природе, проявлялось в Иисусе во всех Его страданиях, во всей Его высшей степени совершенства, но в совершенстве даже посреди Его страданий. В Нем не было никакой неровности, никакого преобладающего качества, которое придавало бы Ему какой-то особенный характер. Отвергнутый и презираемый людьми, Он воплощал совершенство человеческой природы. Восприимчивость, твердость, решительность (качества, которые были связаны также с принципом послушания), благородство и спокойная крепость, которые принадлежали человеческой натуре, находили в Нем свое совершенное воплощение. У апостола Павла мы видим рвение и энергию; у Петра страстную любовь; у Иоанна нежность чувства и отвлеченность мысли, соединенные с почти беспредельным желанием утвердить права Того, Кого он любит. Но качество, которое мы наблюдаем у Петра, господствует над другими и выделяет его; Павел, каким бы ценным служителем он ни был, “не желает”, хотя и пожелал было (2 Кор. 7,8); его дух не знает покоя, когда он не находит своего брата Тита; он отправляется в Македонию, хотя дверь была открыта в Троаду; он не признает первосвященника; он вынужден прославлять себя сам. У Петра, в котором Бог открыл Свои замыслы в отношении обрезания, мы видим человеческий страх, обнаружившийся несмотря на его преданность и рвение. Иоанн, который в своем усердии хотел отстоять права Иисуса, не знал, каким духом Он был движим и хотел запретить проявление славы Божией, потому что тот человек не ходил с ними (Лук. 9). Такими были Павел, Петр и Иоанн.

В Иисусе же, даже как человеке, нет ни одной из этих неровностей; в Его характере нет ничего выступающего, потому что в Его человечности все находилось в совершенном подчинении Богу, все занимало свое место, исполняло свою функцию и затем отступало на задний план. Когда подобала кротость, Иисус был кротким; когда было необходимо негодование, то кто мог противостоять бичеванию Его порицания? Нежный к величайшему грешнику во время благодати, нечувствительный к бессердечному превосходству равнодушного фарисея, который любопытствовал о том, кем Он был; когда пришло время суда, то слезы тех, кто плакал о Нем, заставили Его произнести лишь слова: “Плачьте о себе и о детях ваших”, - слова, полные глубокого сострадания, но также глубокой покорности справедливому суду Божиему! Сухое дерево было приготовлено для огня. На кресте, нежный к Своей матери, когда Его служение завершилось, Он доверяет ее человеческим заботам того, кто, так сказать, был Его другом и опирался на Его грудь, но когда Он был поглощен служению Богу, Он не прислушивался ни к его словам, ни к его требованиям. Он был совершенен, когда хотел показать, что прежде Своего общественного служения, Он всегда был Сыном Отца и, будучи таковым, Он был покорен в человеческом совершенстве матери, которая выносила Его, и Иосифу, Своему отцу с точки зрения закона. Его спокойствие выводило из себя Его противников, и в духовной силе, которая иногда приводила их в ужас, он выказывал кротость, которая привлекала все сердца, которые не ожесточило сознательное сопротивление. И какое это было острое лезвие, когда речь шла о том, чтобы отделить добро от зла!

Правда, что сила Духа действовала позже в том же направлении, призывая и объединяя людей для открытого исповедания; но личность и характер Иисуса осуществляли это в духовном плане. Существовало великое дело (я не говорю здесь об искуплении), исполненное Тем, Кто (что касается внешнего результата) трудился напрасно. Повсюду, где были уши, чтобы слышать, глас Божий говорил сердцу и сознанию Его овец посредством того, что Иисус был человеком. Он вошел через дверь; привратник открыл Ему, и овцы услышали Его голос. Совершенная человечность Иисуса, выраженная во всех Его путях, пронизывающая все по воле Божией, судила все, что в человеке и в каждом сердце. Но эта тема увлекает нас в сторону от того, что занимает нас непосредственно.

Одним словом, человечность Христа была совершенна, вся целиком подчинена Богу, отвечая Его воле и, таким образом, неизбежно воплощая в себе полную гармонию. Рука, которая касалась струн, находила их в полной гармонии: все отвечало сердцу Того, помыслы Которого о благодати, святости, милости, а также о суде над злом, о полноте благословения, тихими звуками звучали в ушах уставших душ, находя в Христе их единственное и совершенное выражение. Каждое качество, каждый элемент Его человечности отвечали на толчок, который давала Ему воля Божия, затем вновь обретали спокойствие, в котором собственное “Я” не имело места. Таким был Христос по Своей человеческой природе. Хотя Он был тверд, когда это требовалось, однако в основном Его отличала кротость. Его голос не возвышался на улицах, потому что Он пребывал пред лицом Бога, Своего Бога, и все это посреди зла. Но радость сможет зазвучать громко, когда все будет повторять: “Восхвалите имя Его, восхвалите славу Его”.

Однако чистота человеческой природы нашего Господа происходила из более глубоких и более важных источников, которые представлены в этом образе в отрицательном и положительном смысле. Если каждая из Его способностей повиновалась божественному толчку, очевидно, что воля Христа должна была быть справедливой и благой; дух и принцип послушания должны были быть ее движущей силой, ибо следствие независимой воли - грех. Христос, как божественная личность, имел право на независимую волю: “Сын оживляет, кого хочет”,- но Он пришел, чтобы исполнить волю Своего Отца. Его волей было послушание, следовательно, она была безгрешна и совершенна. Закваска в Писании - символ развращенности: “Закваска порока и лукавства”. Поэтому в хлеб, который приносили в благоухании в жертву Богу, закваска не входила: то, что содержало закваску, не могло быть принесено в жертву Богу в благоухании. Эта истина подчеркивается путем контраста: были хлебы, замешанные с закваской, и было запрещено приносить их в жертву в благоухании, приятно Господу. Так обстояло дело в двух случаях, в одном из которых, самом важном и самом значительном, достаточном для того, чтобы определить принцип, сообщается в рассматриваемой нами главе.

Когда приносили приношение хлебное из первых плодов, к нему добавляли два хлеба, замешанных на закваске, но эти хлебы не были жертвой с благоуханием. Хлебы приносили во всесожжение и в жертву, в благоухание приятное Богу, но не начатки. (См. стих 12 и Лев. 23). Что же значили эти начатки? Собрание, освященное Духом Святым, ибо этот праздник с приношением первых плодов был признанным прообразом Пятидесятницы, - фактически это Пятидесятница. “Нам быть, - сказал апостол Иаков, - некоторым начатком Его созданий”. Мы увидим (Лев.23), что в день воскресения Христа был принесен сноп из первых плодов с цельными нерастолченными колосьями. Ясно, что закваски не было там. Христос, действительно, воскрес, не увидев тления. Эти колосья не приносили в жертву за грех, в то время как хлебами с закваской (которые представляли собой собрание, освященное для Бога Духом Святым, но живущее еще в разрешенном человеческом естестве) приносили жертву за грех, ибо жертва Христова за нас соответствовала закваске, которая сохраняется в нашем развращенном естестве, побежденная, но еще существующая, и удалила ее действием Святого Духа. Это естество, развращенное само по себе, не могло, проходя через испытание судом Божиим, быть благоуханием, жертвой сожженной на огне; но посредством жертвы Христовой, которая соответствовала тому, что требовало присутствие зла и удовлетворяла эти требования, она могла быть приносимой Богу. Поэтому сказано, что Христос не только ответил за наши грехи, но что “как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти”. Бог осудил грех во плоти, но Он осудил его в искуплении, исполненном Христом, когда Он понес суд, вызванный грехом, когда Он сделался грехом за нас и умер, совершив это, так что в Нем мы считаемся умершими.

Для встревоженной, но отзывчивой и верной совести важно помнить, что Христос умер не только за наши грехи {Суд в последний день совершится согласно делам, но по своему греховному состоянию мы совершенно отчуждены от Бога и потеряны}, но и за грех, который в нас, ибо, несомненно, “грех” тревожит верную совесть намного больше, чем множество прошлых грехов.

Так как хлебы, которые представляют собой Церковь, были замешаны с закваской и не могли приноситься в благоухании, то хлеб, представлявший Христа, был без закваски, он был благоуханием, приношением, сжигаемым на огне для Иеговы. Испытание судом Божиим обнаружило в Нем совершенную волю и отсутствие всякого зла, всякого духа независимости. “Да будет воля Твоя”, - вот что характеризовало человеческое естество Господа, наполненное и оживляемое полнотой божественности, но в то же самое время Человек Иисус есть приношение Богу.

Есть другой пример обратного, который я позволю себе привести мимоходом: это жертвы мирные. Христос имел Свою долю в этих жертвах, человек - тоже. Потому при этом были и хлеба, замешанные с закваской, и хлеба без закваски. Жертва мирная, выражая общение собрания в связи с жертвой Христовой, неизбежно представляла собой человека, так что закваска присутствовала там, как символ той закваски, которая всегда существует в нас. Собрание призывается к святости; жизнь Христа в нас есть святость Господу, но всегда остается истиной, что в нас, то есть в нашей плоти, нет ничего хорошего.

Это приводит нас к другому важному принципу, который представлен в данном образе. Хлеб должен был быть с елеем. “Рожденное от плоти есть плоть”, и сами по себе, как просто рожденные от плоти, мы, естественно, не что другое, как развращенная и падшая плоть, будучи рождены “от хотения плоти”. Хотя, как христиане, мы родились от Духа Божиего, этот факт не уничтожает старое естество. Активная сила этого естества может быть чрезвычайно ослаблена этим, а ее действия {У нас никогда нет извинений за грех действием или в мыслях, потому что благодати Христа достаточно для нас, и Бог верен и не может допустить, чтобы мы подвергались искушению свыше наших сил, так, чтобы мы могли выдержать их. Может случиться так, что в данный момент у нас недостает сил, и тогда мы проявляем небрежение} могут оказаться под контролем, но естество не изменяется. Естество Павла было склонно возгордиться и после того как он был вознесен до третьего неба, а так же, когда он нес письмо первосвященника, чтобы уничтожить имя Христа, если бы это было возможно. Я не говорю, что склонность ко злу имела у него ту же самую силу, но эта склонность сама по себе была весьма скверной, потому что она проявлялась пред лицом большего блага.

Что касается Христа, то хотение плоти не приняло никакого участия в Его рождении. Его человеческое естество проистекало лишь из воли Божией, как и присутствие естества Божиего на земле. Мария, покоряясь с простотой веры и с очаровательным послушанием, проявляет с трогательной красотой свою покорность и смирение сердца и ума перед откровением Бога: “Се, раба Господня; да будет мне по слову твоему”. Христос не познал греха. Само Его человеческое естество было замышлено Духом Святым. Святое существо, рожденное от девы, должно было наречься “Сыном Божиим”. Он был действительно и полностью человеком, рожденным от Марии, но Он был человеком, рожденным от Бога. Мы видим это звание Сына Божиего, примененное к трем различным состояниям Христа: Сын Божий, Создатель в Посланиях к Колоссянам, к Евреям и в других отрывках, которые указывают на это; Сын Божий, рожденный в мире (Лука. 1, Псалом 2), и, наконец, Сын Божий во власти, воскресший из мертвых (Рим.1).

Хлеб {Он представлен в нескольких видах, которые подтверждают оба принципа, о которых я здесь говорю. Во-первых, важная универсальная истина состоит в том, что хлеб делался из пшеничной муки с елеем, вливаемым в нее, и ливаном; затем хлеб, печенный в печи, смешанный с елеем, или же пирожки, помазанные елеем, само собой разумеется, пресные. Если хлеб пекся на сковороде, он был из муки, смешанной с елеем. Таким образом, во всех видах, в которых Христос может рассматриваться как человек, в Нем отсутствовал грех; Его человеческое естество формировалось во власти и характере Духа Святого, которым оно было помазано. Мы, действительно, можем рассматривать Его человеческое естество, как таковое, само по себе: елей вливается в него. Я вижу, как оно подвергается испытанию до крайней степени; оно всегда оказывается самой чистотой с благодатью и выражением Духа Святого в нем до самых сокровенных его частей. Я могу видеть его проявление перед людьми: оно во власти Духа Святого. Мы можем видеть то и другое в своем подлинном, существенном и внутреннем характере - в общественном хождении, в каждой части (как она представляется Богу) этого естества, которое совершенно и созидается силой Духа Святого; в Нем отсутствует всякое зло; сила Духа Святого проявились в Нем. Таким образом, когда хлеб разламывался на куски, каждый из них был помазан елеем, чтобы показать, что если жизнь Христа была, так сказать, разломлена на куски; каждая из ее составных частей и частностей была совершенной и характеризовалась Духом Святым} был смешан с елеем точно так же, как человеческое естество Христа получало свой характер, свое естество, свои черты от Духа Святого, известным и постоянным символом которого является елей. Но чистота не есть сила. Сообщение духовной силы, действующей через человеческое естество Христа, выражается в другой форме.

Требовалось, чтобы хлебы были помазаны елеем: так, написано, что Бог помазал Духом Святым и силою Иисуса из Назарета, Который ходил из места в место, благотворя и исцеляя тех, кого дьявол поработил своей силой (Деян. 10,38). Это не означает, что в Иисусе чего-то недоставало. Прежде всего, как Бог, Он смог бы сделать все, но Он уничижился, придя, чтобы повиноваться. Поэтому Он начинает Свое общественное служение лишь тогда, когда был призван и помазан, хотя Его встреча с фарисеями и книжниками в храме показала Его связь с Отцом с самого начала Его жизненного пути.

Здесь обнаруживается некоторая аналогия с нами. Быть рожденным Богом и быть запечатленным и помазанным Духом Святым - это две разные вещи. Пятидесятница, Корнилий, верующие Самарии, на которых апостолы возложили руки, а также несколько отрывков, которые имеют отношение к этой теме, тому доказательство. “А как вы - сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего” (Гал. 4,6). “Уверовавшие в Него, запечатлены обетованным Святым Духом, Который есть залог наследия нашего для искупления удела Его” (Ефес. 1,13-14). “Сие сказал Он, - говорит Иоанн, - о Духе, Которого имели принять верующие в Него” (Иоан. 7,39). Святой Дух может породить в новом естестве святые желания и любовь Иисуса, но без осознания спасения и силы - радости Его присутствия в познании дела, исполненного Христом. Что касается Господа Иисуса, мы знаем, что это второе деяние, деяние миропомазания, исполнялось в связи с совершенством Его личности (и это было возможно, потому что Он Сам по Себе был праведным), когда после Своего крещения Иоанном, Он, Который был безгрешен, был помазан Духом Святым, сошедшим на Него в телесном виде, как голубь, чтобы затем быть уведенным Духом для нас на сражение, из которого Он вышел победителем благодаря Духу, и чтобы отправиться во власти Того же Самого Духа в Галилею. Я сказал - победитель властью Духа, ибо если бы Иисус просто дал отпор сатане Своей властью Божией, как таковой, то, очевидно, не было бы сражения и, следовательно, не было бы ни примера, ни ободрения для нас. Напротив, Господь дал отпор сатане в силу того принципа, который для нас является каждодневным долгом, а именно: разумное послушание, которое пользуется Словом Божиим и дает отпор сатане с возмущением, как только он появляется открыто, как таковой {Два первых искушения (Матф. 4) были кознями врага; в последних он открыто проявляется как сатана}. Если Христос вошел в Свою жизнь со свидетельством и радостью Сына, то эта жизнь оказалась жизнью борьбы и послушания (если Он мог связать сильного человека, Он должен был сделать это).

То же самое верно и для нас: радость, спасение, любовь, полный мир, чувство усыновления, уверенность в нашем принятии перед Отцом - таково вхождение в христианскую жизнь, но эта жизнь есть путь борьбы и послушания; без последнего мы потерпим поражение в первом. Козни сатаны против Иисуса ставили целью разъединить в Нем эти два качества. Если Ты Сын Божий, воспользуйся Твоей властью; сделай так, чтобы эти камни стали хлебом, действуй по Своей собственной воле. Ответ Иисуса означает - Я в положении послушания, зависимости; я не получил приказа. Написано: “Жить будет человек всяким словом, исходящим из уст Божиих. Я остаюсь в этом состоянии зависимости”.

В этом была сила, но сила, соединенная с состоянием и исполнением послушания. Единственный поступок непослушания, который Адам мог совершить, он совершил его, но Тот, Который, что касается могущества, мог все, использовал это только для того, чтобы исполнить Свое служение еще лучше, являя более совершенное подчинение. Чудесная картина пути Господа, Его поведения посреди скорбей человека, терпящего последствия непослушания человека, - Человека, природу которого Он принял во всем, кроме греха: “Ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, Вождя спасения их совершил чрез страдания” (Евр. 2,10).

Таким образом, Иисус вел сражение силою Духа; Он был в послушании силою Духа; силою Духа Он изгонял бесов и терпел все наши слабости. Также силою Духа Он, беспорочный, принес Себя Богу, но это имеет отношение скорее к всесожжению. Во всем, что Он делал, как и во всем, что Он не делал, Он действовал силой Духа Божиего. Поэтому Он пример для нас; мы следуем ему, правда, по разным побудительным причинам и с разной энергией, но по существу с той силой, которой мы можем, если на то Его воля, совершить большее, чем Он; не быть более совершенными, но совершить большее, и в нравственном плане, как говорит сам апостол: “Все могу” (Фил. 4,13). Иисус на земле был абсолютно совершенен в послушании, но как раз по этой причине Он не сделал, и в нравственном смысле Он не смог сделать многого, что Он может сделать и явить теперь посредством Своих апостолов и служителей, ибо, прославленный и восседающий одесную Бога, Он должен теперь явить, даже как человек, власть, а не послушание. “Верующий в Меня дела и больше сих сотворит; потому что Я к Отцу Моему иду” (Иоан. 14,12).

Это ставит нас в положение послушания, ибо властью Духа мы служители Христа. “И служения различны - а Господь один и тот же”. Апостолы, следовательно, сотворили дела большие, чем Он, но они в их личном хождении были соединены со всяческими несовершенствами. Разве Господь обнаруживал когда-либо страх человеческий? Разве Он раскаялся когда-либо хоть в одном из Своих деяний, даже когда позже не было причины для раскаяния? Нет! Как Иисус обещал это, то было еще большее осуществление власти в апостольском служении; но эта власть раскрывалась в существах, слабость которых показывала, что вся слава принадлежала другому, послушание которого исполнялось вопреки противоположной воле, которая коренилась в них. В этом состояла большая разница между ними и Господом. Иисус никогда не нуждался в жале в плоть, чтобы не возвыситься сверх меры. Драгоценный Учитель! Ты говорил о том, что знал, и Ты свидетельствовал о том, что видел, но чтобы сделать это, Ты Сам уничижился; Ты смирил Себя, приняв вид раба, чтобы через Твое уничижение возвысились мы. Высота, или скорее сознание высоты, с которой Он сошел, совершенство Его желания повиноваться там, где Он был, означало, что для Него не было никакой необходимости возвышаться. Однако Он созерцал предстоящую ему радость и презирал стыд, ибо Он уничижился до такой степени, что мог радоваться вознаграждению. Поэтому Бог возвысил Его высоко. “От благовония мастей твоих имя твое, как разлитое миро” (Песня песней 1,2). Действительно, в хлебном приношении был ливан, благоухание всех благодатей Христа.

Как часто наши добродетели принимаются человеком и, следовательно, плоть часто принимается за благодать или, смешанная с ней, она оценивается судом человеческим. В Иисусе все различные добродетели были представлены Богу. Несомненно, человек может или должен распознавать их, как приятный запах ливана, распространившийся там, где все сжигалось для Бога, но фактически все сжигалось в благоухание, приятное Богу.

Как мало верующих предъявляют свое милосердие Богу, являя Бога в своем милосердии, осуществляя его для Него и ради Него, хотя это и на благо человека, и упорствуя в нем, даже если они чем больше любили, тем меньше были любимы (2 Кор. 12,15). Но они делают это для Бога, и в этой мере их служение действительно благоухание для Него, но это трудно и требует того, чтобы мы чаще представали пред Богом. Так было с Христом, и во всем совершенстве: чем большую верность Он проявлял, тем больше Его презирали и отвергали; чем милосерднее Он был, тем меньше Его почитали, но то, как Его встречали, не производило в Нем никакого изменения, потому что Он делал все единственно для Бога. Ливан Его служения, Его сердца и Его привязанностей был для Бога, он постоянно восходил к Богу и возносился к Нему, и, конечно, ливан был обильным, а его аромат был восхитительным в жизни Иисуса. “И обонял Господь приятное благоухание”; вместо проклятия на нас истекало благословение. Ливан добавлялся к хлебному приношению, ибо он был действительным результатом, произведенным в жизни Христа Духом, и он непрерывно восходил к Богу. То же самое верно о заступничестве Христа, так как оно выражает Его полную благодати любовь. Его мольбы, святое выражение Его зависимости, были бесконечно драгоценны Богу, перед Которым они восходили как благоухающий ливан. “И дом наполнился благоуханием от мира” (Иоан. 12,3). И подобно тому, как грех замещает Бога, так Бог вытесняет эгоизм, и это совершенство. Кроме того, это сила, поскольку обстоятельства не имеют власти над нашим существом. И это совершенство в отношениях с миром. Иисус всегда оставался Собой во всех обстоятельствах; по той самой причине мы чувствуем, что все это соответствует Богу, а не нам. Мы также можем добавить, что, как сатана приводит к первому и, таким образом, порабощает себе, так и второе происходит в силе и под руководством Святого Духа.

Кроме закваски Бог запретил мед, а именно: самое сладкое по своему природному вкусу - как дружеские связи, привязанности к тем, кого мы любим по плоти, и тому подобное. Это не от того, что они скверны сами по себе. “Ты нашел мед,- говорит благоразумный человек,- съешь его столько, сколько тебе требуется, чтобы не пресытиться и не изрыгнуть его”. Когда Ионафан съел немного из того, что он нашел в лесу в день своего служения и силы его веры на благо Израиля, его глаза просветлели от этого. Но мед не может входить в жертву. Тот, Который мог сказать Своей матери: “Жено! Се, сын твой” {В первом случае, в котором это происходит, сказав это, Он сразу уходит со Своими учениками, матерью (Иоан. 2,12) и братьями. Естественно, Он мог находиться среди всех влияний человека, но все же был отделенным от них, потому что Он был внутренне совершенен. Все Евангелия и прежде всего Иоан. 19,26 показывают эти естественные отношения, образованные Богом и полностью признанные}, - а ученику: “Се, матерь твоя!”,- даже в ужасную минуту на кресте, когда Его служение было закончено, мог также сказать: “Что Мне и тебе, жено?”- в минуту, когда Он был занят самым простым исполнением Своего служения. Он был чужим для сыновей своей собственной матери, как Левий, человек милости Божией, в благословении Моисея, - тот Левий, что был представлен как приношение Богу от лица народа (Числ. 8,11), который сказал о своем отце и о своей матери: “Я на них не смотрю”,- и братьев своих не признает, и сыновей своих не знает: ибо они, левиты, слова Твои хранят и завет Твой соблюдают.

Нам остается отметить еще одну вещь. Во всесожжении все сжигалось для Бога, так как Христос принес Себя целиком Богу, но человеческое естество Христа есть пища священников Божиих. Аарон и его сыновья должны были есть из приношения хлебного то, что не сжигалось на огне. Христос был истинным хлебом, спустившимся с неба, чтобы дать жизнь миру, чтобы мы, священники и цари, ели этот хлеб и не умирали. Этот хлеб был святым, ибо только Аарон и его сыновья должны были есть его. Действительно, кто же когда-либо питался от Христа, если не те, которые, освященные Святым Духом, живут жизнью веры и питаются плодом веры? И не является ли Христос, освященный для Бога, пищей наших душ, Который всегда освящает нас для Бога? Разве наши души не обнаруживают того, что снабжает, питает и освещает нас в Том, Кто кроток и смирен сердцем, в Том, Кто сияет, как свет Божий посреди грешных людей? Разве не могут наши души ощутить то, что значит быть принесенным в жертву Богу, прослеживая посредством любви Духа Иисусова в нас жизнь Иисуса для Бога и перед людьми здесь на земле? Иисус дает нам пример человека, живущего для Бога, и увлекает нас за Собой притяжением того, чем Он был, будучи сам той силой, которая выводит нас на путь, по которому Он шел, и мы обретаем на нем нашу отраду и нашу радость. Разве наши привязанности не уподобляются Его привязанностям и не поглощены ими, когда мы с наслаждением размышляем над тем, что Спаситель был здесь на земле? Мы восхищаемся Им, мы смиряемся и по благодати становимся подобны Ему. Он глава и источник этой жизни в нас, и явление совершенства в Нем творит и развивает в нас силу и смирение. Действительно, кто смог бы быть надменным в общении со смиренным Иисусом? Как было сказано, Он, смиренный, побудил бы нас занять последнее место, если бы Он не занял его Сам в силу Его совершенной благодати. Драгоценный Учитель, можем ли мы по меньшей мере держаться возле Тебя, укрываться в Тебе?

Это верно, но здесь следует провести различие. При мирной жертве ели плоть жертвы помимо того, что имел священник. Ели ее Израильтяне, чистые, и они ели ее вместе, как на общем пире. Это было совместное наслаждение, общение, основанное на приношении крови и тука Бога, то есть приношении Христа Богу в смерти за нас - жертва за грех уподобляется этому последнему (Лев. 4,10.26.31.35), и с этим заботливо увязывалось участие тех, кто принимал участие в этом пире. Это была общая и праведная радость, благодарение за благословения или же добровольное наслаждение благовествование Господним; это был “Шалом”, приобщение к Нему, плод искупления и благодати. Хлебное жертвоприношение совершалось тем, кто посвящал себя Богу, обретая совершенство Самого Христа и вкушая от Него, как принесшего Себя в жертву Богу. Только священники ели от нее.

Как огромна эта благодать, которая вводит нас в такую близость общения с Ним, - эта благодать, которая сделала нас священниками соразмерно власти оживляющей благодати, чтобы иметь долю в том, что составляет наслаждение для Бога, нашего Отца, в том, что принесено Ему в жертву, как благоухание в жертву, сожженную на огне Господу, в богатствах стола Божиего! Все это запечатлено в завете, чтобы быть нашей вечной, неизменной долей. Поэтому сказано: “Не оставляй жертвы твоей без соли завета Бога твоего: при всяком приношении твоем приноси соль”. Без нее не обходилось ни при хлебном приношении, ни при всякой другой жертве. Неизменность, долговечность, предохраняющая сила того, что божественно (что, быть может, не всегда приятно и сладко на вкус), были представлены в ней солью, этой печатью Божией на том, что действие и благоухание жертвы не мгновенны, не преходящи, а вечны. Все, что от человека, проходит, - все, что от Бога, пребывает вечно: жизнь, любовь, божественность и благодать. Эта освящающая сила, которая держит нас в отдалении от развращенности - от Бога: она происходит от неизменности Его естества и связывает нас с Богом не тем, что мы есть по своей воле, но уверенностью, которую божественная благодать нам дает. Эта сила активна, чиста и освящает нас, но она имеет свой источник в благодати и в энергии божественной жизни. Обещание Божие, которое является нашим долгом, связывает нас с Ним, но через Его собственную энергию и Его собственную верность, а не через наши. Эта энергия связана с жертвой Христа и основана на ней. Итак, Бог запечатлел и непреложно обеспечил Свой завет в этой жертве, иначе Христос не был бы прославлен. Это завет Божий. Закваска и мед - наш грех и наши естественные привязанности - не могут найти место в жертве Божией, но энергия Его благодати, которая не щадит зло, но обеспечивает добро, обнаруживается при этом, чтобы обеспечить нам непреложное наслаждение ее результатами и ее плодами. Соль не образовывала приношение, но она всегда должна была присутствовать при этом; ее не могло не быть в том, что было от Бога; у нее было свое место во всяком жертвоприношении.

Нужно помнить, что характерная черта хлебного приношения, как и всесожжения, черта, действительно общая для всех жертвоприношений, состояла в том, что их приносили Богу. Этого нельзя сказать о первом человеке, Адаме: в своей невиновности он пользовался благосклонностью Бога; он выражал или же должен был выражать благодарность Ему за это, но это были только наслаждение и признательность. Сам Адам не был приношением Богу, но это как раз и было сущностью жизни Христа: она была приношением Богу, и тем самым она была отделена, существенно отделена от всего того, что окружало ее {Именно это в точности обозначает соль. Так, всякая жертва приправляется солью. Пусть наши слова всегда будут пронизаны милостью и приправлены солью. Именно это придает всему божественный вкус, свидетельство Божие}. Христос, следовательно, был святым, а не только безвинным, ибо безвинность есть отсутствие, незнание зла, а не отделение от зла. Бог, Который знает добро и зло, но бесконечно возвышается над злом и отделен от зла, которое противоположно ему, есть Бог святой. Христос был святым, а не только безвинным; Он был по своей собственной воле посвящен Богу, отделен от зла и жил во власти Духа Божиего. Поэтому в качестве приношения, Его сущность была мелкой пшеничной мукой, елеем и ливаном, что аллегорически выражает человеческое естество, Святой Дух и благоухание благодати. С отрицательной точки зрения приношение не должно было содержать ни закваски, ни меда, а что касается способа представления его, то его смешивали с елеем и смазывали елеем. Затем, как для всякой жертвы, наступала очередь соли завета Божия, упомянутой здесь, потому что в том, что касалось благодати его человеческого естества, одним словом, человека (ибо человек приносит себя Богу не в своей смерти, а в своей жизни, хотя и подвергается испытанию вплоть до смерти) можно было предположить, что соль отсутствовала. Но то, что жертва приносилась на жертвеннике, сжигалась, как благоухание и состояла из трех положительных компонентов, названных выше, составляло сущность и значение хлебного приношения.

Теперь, в главе 3, наступает очередь жертвы мирной. Это прообраз общения святых сообразно с добродетелью жертвы, с Богом, со священником, который принес ее за нас и со всем телом собрания. Жертва мирная упоминается после жертв, которые представляют нам Самого Господа Иисуса с Его преданностью, которая побуждает Его предать Самого Себя на смерть, и с преданностью и благодатью, которые характеризуют Его жизнь вплоть до смерти и испытания огнем, чтобы мы поняли, что всякое общение основано на принятии и благоухании жертвы Христовой не только потому, что эта жертва была необходимой, но и потому, что Бог нашел в них всю Свою отраду.

Я уже обращал внимание на то, что когда грешник приближался к жертвеннику, то жертва за грех шла первой, ибо грех должен быть понесен и отменен, чтобы грешник мог приблизиться к Богу и имел право делать это. Но уже очищенный и чистый, он приближался согласно благоуханию приношения, то есть согласно совершенному принятию Христа. Тот, не познав греха, посвятил Себя Богу в мире греха, чтобы совершенно прославить Бога; кроме того, Он посвятил Богу Свою жизнь, чтобы все то, в чем Бог осуждался, было прославлено, прославлено человеком в лице Христа и чтобы таким образом бесконечная милость могла распространиться на тех, кто был принят и пришел через Него. “Потому что любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее” (Иоанн. 10,17). Господь не говорит здесь, потому что Я оставил Мою жизнь за овец, что было бы скорее жертвой за грех; Он говорит о совершенном превосходстве и положительном значении своего деяния в глазах Отца, ибо в этом человеке было всякое совершенство. Все величие и истина Божия, Его праведность в отношении греха и Его любовь были бесконечно прославлены в человеке, в Том, Кто сделался жертвой за грех за нас тогда, когда мы впали в грех. “Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем”. “Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых”. Зло, которое сатана породил, было полностью исцелено там, где он произвел разрушение; оно было исправлено тем же самым средством, при помощи которого это разрушение было произведено. Если Бог был оскорблен в человеке и человеком, то Бог в некотором смысле (если я смею выразиться так) был должником человека в Иисусе за проявление Своей наилучшей и превосходнейшей славы, хотя все это - чистый дар с Его стороны, все, одновременно, - плод трудов Христа, Который с этой целью сделался человеком. Все, чем Христос был, и все, что Он сделал, было бесконечно приятно Богу, и именно в этом состоит наше общение, а не в приношении за грех {Хотя совершенное жертвоприношение за грех является основой всего, мы не должны без него вступать в общение, и эта точка зрения тщательно соблюдается в образе мирной жертвы - ее нельзя было есть благоприятно, кроме как в связи с тем, что приносится Богу. Смотрите главу 7. Только это общение “общего спасения”, а не собственно священническое наслаждение в том, чем Христос является для Бога}. Поэтому жертвы мирные упоминаются здесь сразу после этого, хотя, как я уже заметил это, жертва за грех идет первой там, где ее применение стало необходимым.

В жертве мирной первым действием было приведение и закалывание жертвы перед дверьми скинии собрания, а также кропление кровью, которое составляло основу всяческого жертвоприношения жертвы; тот, кто приносил жертву, отождествлялся с ней возложением рук на ее голову (стихи 1,2) {Исключения из этого правила - жертвы за грех в великий день искупления и рыжая телица: они подтверждают этот великий принцип или служат для подчеркивания одной из его частей. Кропление кровью всегда было обязанностью священника}.

Затем весь тук, особенно на внутренних частях, сжигался на жертвеннике всесожжений для Господа. Как и тук, было запрещено есть также кровь. Кровь, представляя собой жизнь, принадлежала непреложно, в высшей степени Богу: жизнь особым образом исходила от Него, но тук также должны были не съедать, а сжигать, приносить Богу. Употребление тука в качестве символа хорошо известно в Писании. “Ожирело сердце их, как тук”. “И утучнел Израиль, и стал упрям”. “Они заключились в туке своем; надменно говорят устами своими” (Пс. 118,70; Втор. 32,15; Пс. 16,10). Как символ, тук - энергия внутренней воли, интимная часть сердца человека. Отсюда следует, что для того, чтобы выразить Свое полное умерщвление плоти, Христос заявил, что Он мог бы “перечесть все кости свои” (Пс. 21,18); а в псалме 101 Он говорит: “От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей”.

Но в Иисусе все, что в Его естестве было энергией и силой, все Его внутреннее существо целиком было всесожжением, посвященным и принесенным безраздельно Богу в благоухании. Это была доля Божия в приношении, “хлебное приношение сожженное в жертву Богу”. Господь находил в этом Свою отраду; Его душа отдыхала при этом, ибо, несомненно, это было очень хорошо, хорошо посреди зла, хорошо в силе этого приношения Ему, хорошо в совершенном послушании.

Если око Божие, как голубь Ноя, смотрело во все стороны на этой земле, опустошенной потопом греха, оно никогда - до того как Иисус спустился на нее - не могло охотно отдохнуть на чем-либо. Око Божие могло упокоиться только на Нем. Небо, что касается выражения Его удовлетворения, осталось закрытым, какими бы ни были замыслы Бога, до той поры, пока Иисус (второй Человек, совершенный человек, Святой, Тот, Который принес Себя Богу, чтобы исполнить Его волю) не пришел на землю. Как только Он явился, чтобы начать свое общественное служение, небо открылось; Святой Дух спустился, чтобы пребывать на Нем, единственном месте Его пребывания здесь на земле, и глас Отца, Которого ничто не могло больше остановить, объявил с неба: “Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение”. Это слишком значительный, слишком величественный предмет, чтобы небо и любовь Отца сохранили молчание об этом, - так неужели он мог потерять что-то от своего превосходства и своей красоты посреди мира греха? Отнюдь. Именно в этом должно было проявиться Его превосходство.

Если Иисус научился послушанию в том, что Он выстрадал, то каждое движение Его сердца было посвящено Богу. Он ходил в общении с Ним, почитая Своего Отца во всем как в Своей жизни, так и в Своей смерти. Господь всегда находил в Нем Свою отраду, и прежде всего в Своей смерти; это было “хлебное приношение”. Таким был великий принцип, но приобщение наших душ ко всему этому представлено нам впоследствии. Поскольку тук сжигается, как приношение, на огне, то посвящение Богу продолжается до своего высшего момента принятия и благодати.

Если мы рассмотрим закон о приношениях, то обнаружим, что остаток жертвы должны были съедать. Грудь предназначалась для Аарона и его сыновей - прообраз всей Церкви; правое плечо было для священника, который совершал кропление кровью (7,31), более специфический прообраз Христа как священника, совершающего приношение; остальная часть животного съедалась тем, кто приносил его и его приглашенными. Таким образом, происходило отождествление со славой и приобщение к ней и благоволению - с наслаждением - Того, Кому приносилась жертва, со священством и жертвенником, орудиями и средствами приношения, со всеми священниками Бога и среди них теми, кто имел в этом непосредственную долю.

Такая практика существовала среди язычников: отсюда рассуждение апостола относительно того, что приносилось идолам. Так, в 1 Послании к Коринфянам 10,18, говоря о тайной вечере Господа, значение которой тесно связано с этим прообразом, он говорит: “Посмотрите на Израиля по плоти: те, которые едят жертвы, не участники ли жертвенника?” Правда, что в пустыне, когда это было возможно (аналогичный порядок, необходимый для поддержания принципа, был установлен в стране), никто не мог есть мясо никакого животного, прежде чем оно не было приведено, как приношение, перед скинией собрания {Жизнь принадлежала Богу. Только Он мог дать ее. Поэтому, когда во времена Ноя было позволено взять ее, запрет на кровь сохранялся. Разумеется, не ели в связи со смертью перед падением (если бы об этом не было предупреждения) и, очевидно, до Ноя. Потому, как жизнь принадлежала Богу, так и смерть вошла через грех, и уже не могли есть того, что заключало в себе смерть, уже не питались ею, когда жизнь (кровь) приносилась Богу. Когда это совершилось, человек мог уже питаться от нее. Это поистине его спасение через веру}. Мы, христиане, должны принимать нашу пищу во имя Господа Иисуса, принося жертвы наших благодарений, плод наших уст и освящая таким образом все, к чему мы имеем отношение, пребывая в общении с Дарителем и с Тем, Кто обеспечивает Его здесь для нас, но в данном случае речь идет о собственно жертве.

Приношение Христа, как приношение, сделанное при помощи огня, - это, следовательно, отрада для Бога; Его душа находит в нем Свою отраду; оно - благоухание для Него. Перед Богом, занимая, так сказать, место за Его столом, поклонники приближаются также посредством этой совершенной жертвы, питаются ею, имея совершенное общение с Богом, что касается Его собственного наслаждения жертвой Христа, от личности самого Христа, приносимого и приносящего Себя Самого {Приношение имеет двоякий характер, различаемый в греческом тексте словами prosphero и anaphero, а в еврейском - Hikrib и Hiktir. Христос принес Себя, беспорочного, в жертву Богу посредством Вечного Духа, но, совершив это, Бог возложил на Него беззаконие, сделав Его за нас жертвою за грех, и Он был принесен на кресте в истинную жертву}; у Них с Богом один тот же повод совершенной радости от превосходства дела искупления, совершенного Христом. Как родители наслаждаются вместе со своими детьми (при этом их радость подчеркивается их общением), так же поклонники, исполненные Духа и сами искупленные Христом, имеют с Отцом общие помыслы в отношении Его превосходства. И разве священник, который управляет всем этим, мог бы один быть исключен из радости, которую все это обеспечивает? Нет, он также имеет в этом свою долю. Тот, Кто принес жертву, участвует в радости искупления. Также и вся Церковь должна иметь в этом свою долю.

Таким образом, Иисус, как священник, находит Свою отраду в радости и в общении между Богом и народом, поклонниками, которые являются плодом Его труда и для которых Он является целью. Какой же еще может быть радость Искупителя, если не радость, общение и счастье Его искупленных? Таково, следовательно, всякое истинное поклонение святых. Оно состоит в совместной радости в Боге в силу искупления и приношения Иисуса, в одинаковых помыслах с Богом, в обретении Его наслаждения вместе с Ним от превосходства той чистой жертвы и ее добровольного самопожертвования, которое искупило нас, примирило, ввело в общение, о котором мы говорим с уверенностью, что та радость, которой мы наслаждаемся, есть радость Самого Иисуса, Того, Кто является ее Творцом и дает ее нам. На небе Он препояшется, посадит Своих чад за стол, и, подойдя, будет служить им {Это выражение в определенной мере обозначает мирное приношение}.

Эта радость поклонения также непреложно принадлежит всему телу искупленных, видимому на небесах. Аарон и его сыновья должны были также иметь свою долю: они всегда символизируют собой Церковь, рассматриваемую как тело в совокупности своих членов, имеющих право входить на небеса и приносить в жертву ливан, - это священническая деятельность для Бога. Это было образцом небесного, и те, которые составляют Церковь, являются телом небесных священников Богу. Поэтому преклонение перед Богом, истинное поклонение может осуществляться только всем телом истинных верующих. Я действительно не могу приблизиться к скинии Бога со своей жертвой и не найти там священников скинии. Без первосвященника все напрасно. Что бы мы имели без Иисуса? Я не могу Его найти, не встретив в то же время все собрание явленного Им народа. У Бога тоже есть Свои священники, и я не могу приблизиться к Нему иначе, как путем, который Он установил, присоединившись к тем, которых Он разместил вокруг Своего дома, признавая их как великое собрание тех, которые освящены во Христе. Тот, кто не ходит в этом духе, противоречит установлению Бога и не имеет истинной жертвы мирной по учреждению Бога.

Обратим внимание еще на несколько деталей. В первую очередь лишь те, которые были чистыми, могли принять участие в пире. Мы знаем, что теперь духовное очищение заменяет церемониальное очищение: “Вы уже очищены чрез слово, которое Я проповедовал вам” (Иоан. 15,3). “И не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их” (Деян. 15,9). В те дни в жертвах мирных принимали участие израильтяне, и если израильтянин был осквернен чем-то нечистым, по закону Божиему он не мог есть от жертвы, пока продолжалось его осквернение.

Следовательно, только христиане, те, чьи сердца очищены верой, получив Слово с радостью, действительно могут поклоняться Богу, принимая участие в общении святых, и если сердце осквернено, то общение прерывается. Никто, явно оскверненный, не имеет права участвовать в поклонении и в общении Церкви Божией. Не быть израильтянином и не быть чистым - две разные вещи. Тот, кто не был израильтянином, никогда не принимал никакого участия в жертвах мирных; он не мог приближаться к скинии. Если какой-либо человек был осквернен, это не доказывало, что он не был израильтянином (напротив, назидание, о котором мы говорим, осуществлялось только по отношению к израильтянам), но осквернение лишало его способности принимать участие вместе с теми, которые были чистыми, в привилегии общения, потому что жертвы мирные, хотя поклонники принимали в них участие, принадлежали Господу (глава 7,20-21). Тот, кто был осквернен, не имел на то никакого права. Настоящие поклонники должны поклоняться Отцу в Духе и в истине, так как Отец ищет среди них таких, которые поклоняются Ему. Если поклонение и общение совершаются Духом, то становится очевидно, что только те, в которых пребывает Дух Христов и которые, кроме того, не огорчают Духа (тем самым делая невозможным из-за осквернения грехом общение, которое творится Духом), могут участвовать в нем.

Другая часть постановления, имеющего отношение к этому прообразу, казалось бы противоречит тому, что мы только что отметили, но в действительности она вносит большую ясность в этот вопрос. Предписывалось приносить в приношение квасные хлебы вместе с приношениями, которые сопровождали эту жертву (7,13), ибо если даже то, что нечисто, то есть то, что может быть признано таковым, должно быть исключено, - это всегда примесь зла даже в нашем поклонении. При этом присутствует закваска (человек не может быть свободен от нее): ее количество может быть относительно небольшим, как в случае, когда Дух не огорчен, но она повсюду, где есть человек. В то же самое время также приносили хлеба без закваски, ибо Христос в них; Дух Христов пребывает в нас, имеющих в себе закваску, так как таков человек.

В поклонении {Следует заметить, что мирная жертва предполагает общение в поклонении, хотя многие принципы применимы идивидуально}, которое мы сейчас рассматриваем, содержится другое важное предписание: когда жертва приносилась по обету, она могла быть съедена день спустя, после того, как был принесен в жертву тук, то есть сожжен огнем для Господа. Но когда его представляли в качестве благодарения, то плоть жертвы должна была съедаться в тот же день. Чистота служения поклонников отождествлялась, таким образом, с приношением тука Богу. Невозможно разделить истинное духовное поклонение и истинное общение с совершенным приношением Христа Богу. Как только наше поклонение отделяется от сознания бесконечной угодности жертвы Иисуса Богу - это не устранение грехов, без которого мы вообще не могли бы приблизиться, но ее внутреннее превосходство как жертвы всесожжения, целиком сжигаемой для Бога в приятное благоухание {Мы можем добавить: Иисуса с Отцом - в связи с принесением Им в жертву Своей жизни, но это не является здесь непосредственно нашей темой (смотрите Иоан. 1,17). Но здесь, заметьте, это делается не для грешников, но для Бога}, - оно становится плотским, формальным и служит лишь для удовлетворения плоти. Если жертва мирная съедалась раздельно от приношения тука, то это, скажем мы, был чисто плотский пир, форма поклонения, которая, не имея никакой связи с наслаждением и благоволением Бога, была совершенно недопустима, была сущим беззаконием.

Когда Дух Святой дает нам насладиться настоящим духовным поклонением, Он вводит нас в общение с Богом, в Его присутствие; тогда бесконечная ценность, которую жертва Его Сына имеет для Него, неизбежно представляется нашему духу. Мы приобщаемся к ней; она образует необходимую составную часть нашего общения и нашего поклонения; мы не можем пребывать в присутствии и в общении Бога, не обнаруживая ее при этом. Она есть основание нашего принятия, а также основание нашего общения.

Отделенное от жертвы, наше поклонение становится чувственным; тогда наши молитвы становятся чем-то весьма жалким, тем, что иногда называют даром молитвы (красноречивое повторение известных истин и принципов) вместо того, чтобы они служили общению и выражали наши нужды и наши желания в миропомазании Духа; наши гимны не более, чем очарование слуха, музыкальный вкус, удовольствие, которое дают поэтические выражения, - все становится лишь чувственной формой вместо общения в Духе. Это зло; Дух Божий не признает такого поклонения, которое не в Духе и не в истине; это настоящее беззаконие.

Разные виды этой мирной жертвы различались по своей ценности. Принесенная по обету, она могла, как мы сказали это, быть съедена на второй день; если же речь шла о жертве благодарения, то ее можно было есть только в первый день. Это символизирует две различные степени духовной энергии. Когда наше поклонение есть спонтанный плод простой и искренней преданности, оно может поддерживаться дольше тем, что будучи исполненными Духа, мы находимся в реальности истинного общения, и наше поклонение может быть принято. Радость от этой жертвы поддерживается, таким образом, пред Богом, который принимает участие в радости Своего народа. Сила Духа поддерживает в общении радость за Господа в Его детях, радость, приятную Богу, которую Он может принять. Но когда наше поклонение - естественное следствие уже полученных благословений, то оно безусловно приятно и приемлемо пред лицом Бога, потому что это принадлежит Ему, но оно не является плодом той же самой энергии общения. Жертва благодарения, несомненно, приносится Богу в общении с Ним, но это общение прекращается после того, как должное действительно воздается.

Заметим также, что мы можем начать поклонение с Духа, а закончить его плотью. Если я, например, продолжаю петь, а реальное действие Духа не начинается, что происходит слишком часто, то моя песня, которая в начале была подлинным пением сердца в честь Господа, закончится лишь удовольствием, которое дает музыка, одним словом, плотью. Христианин по духу, разумный обожатель, почувствует это изменение в тот же момент, когда оно произойдет. Душа всегда ослабляется от этого, но быстро привыкает к формальному поклонению и духовной слабости, и, таким образом, зло очень быстро проникает в среду поклонников властью дьявола. Пусть Господь хранит нас возле себя, чтобы мы судили обо всем в Его присутствии: вдали от Него мы не способны судить ни о чем.

Следует твердо помнить это выражение: “Мясо мирной жертвы Господней” (глава 7,21). Поклонение совершается Господу, ибо то, что при поклонении происходит в нашем сердце, нам не принадлежит. Господь вложил его в наши сердца для нашей радости, чтобы мы участвовали в жертве Христовой для Его собственной радости во Христе. Как только мы присваиваем себе поклонение, мы опошляем его. Поэтому то, что оставалось от плоти жертвы, должно было сжигаться на огне, а то, что было нечистым, не должно было иметь ничего общего с поклонением (ст.19-21); отсюда необходимость присоединять к поклонению тук, который сжигался на жертвеннике для Господа для того, чтобы в нас действительно был Христос и, таким образом, имело место подлинное общение с Богом через приношение Христа Богу, которым питаются наши души.

Будем помнить, что всякое наше поклонение принадлежит Богу, что оно есть выражение превосходства Христа в нас и, таким образом, наша радость, посредством одного-единственного Духа вместе с Богом: Он в Отце, мы в Нем, а Он в нас - такова чудесная цепь, которая соединяет нас как в благодати, так и в славе. Наше поклонение есть выражение того, что наполняет и радует наши сердца благодаря Христу, как Он Сам, занимая место среди нас, говорит: “Буду возвышать имя Твое братьям моим, посреди собрания восхвалять Тебя” (Пс. 21,23; Евр. 2,12). Несомненно, Он обрел радость, - Тот, Кто знает, что искупление исполнилось. Давайте же уподобимся нашему небесному Вождю! Он сможет направлять наши похвалы способом, приятным для Отца, ухо Которого будет внимательным, когда Он услышит, что этот голос направляет нас. Какое совершенное и значительное ощущение того, что приятно пред Богом, обретает Тот, Который в деле искупления представил все по мысли Бога! Его собственный замысел - выражение всего того, что приятно Отцу. Итак, Он направляет нас и Сам наставляет на этом пути, на котором, хотя, слабые и несовершенные, мы приняты, как и Он. “Мы имеем разум Христов”.

“Жертвы уст наших” (Евр. 13,15, Ос. 14,3) - выражение того же Самого Духа, Которым мы приносили наши тела в живую жертву, святую, приятную Богу, распознающую, какова Его благая, приятная, совершенная воля: таковы наше поклонение и наше служение, ибо наше служение в некотором смысле должно быть нашим поклонением.

Жертва мирная дополняется запрещением есть тук или кровь (7,22-27). Это предписание в данном случае весьма уместно, с учетом того, что жертвы мирные были приношениями, при которых поклонники съедали большую часть, и из того, что мы сказали выше, значение этого запрета совершенно ясно: жизнь и внутренняя энергия сердца принадлежит целиком Богу. Жизнь принадлежит Ему и должна быть посвящена Ему; она Его, Его одного и может принадлежать только Ему. Жизнь, потраченная или взятая другим, была актом вероломства по отношению к правам Бога. То же самое относительно тука: он не характеризует ни одну из обычных функций тела (такие, как движения конечностей или тому подобное), но является выражением энергии самого естества и, следовательно, принадлежит исключительно Богу. Только Христос отдал его Богу, потому что только Он один принес в жертву Богу то, что причиталось Ему; также акт сжигания тука в этом приношении и в других представляет собой приношение, которое Христос сделал из Самого Себя в благоухании Богу. Но из-за этого не становится менее верным то, что все принадлежало и принадлежит Богу: человек не мог использовать тук для себя. Он мог пользоваться им, когда он был от мертвого или убитого животного, но как только человек по своей собственной воле лишал жизни животное, было необходимо, чтобы он признал право Бога, чтобы он подчинил свою волю и признал волю Бога как единственно законную.