В наше время, как и раньше, нет ничего необычного в предположении о том, что книга, к прочтению которой мы приступаем сейчас, заключает в своем содержании только плачи, записанные пророком в связи с кончиной Иосии (см. 2 Пар. 35, 25). Если божественное свидетельство подтверждает это, то нам остается лишь верить этому; хотя существует неявное предположение, что все, что Иеремия вложил в свою скорбь по Иосии, должно быть в Библии и, следовательно, должна быть его книга. Однако нет убедительной причины, чтобы прийти к выводу о том, что все писания пророков предназначались для постоянного использования народом Бога; как раз наоборот, существует твердое основание для утверждения, что они не предназначались для этого. Следовательно, мы можем свободно исследовать характер данного труда, не подвергая сомнению его пророческое значение, и выяснить, насколько это возможно, его цель и темы, о которых в нем говорится. Но если это так, то само содержание будет противоречить идее, так как здесь явно имеется в виду мучительное изнеможение Иерусалима, а не смерть благочестивого царя, погибшего так рано. Описание состояния города, святилища и людей не соответствует смерти Иосии; и даже царь, чье унижение показано здесь, вряд ли может быть тем Иосией, которого убили в сражении, вместо того, чтобы находиться среди язычников, и, стало быть, в плену. То был, без сомнения, иевусеянин, чей изменившийся жребий мы можем легко проследить, сравнивая пророчество с 4 Цар. 24;25. Все обстоятельства того времени соответствуют описанной здесь скорби.

То, что книга была продиктована Духом пророчества, не подлежит сомнению, хотя она может и не иметь прямых предсказаний, как предыдущая работа, от которой в еврейском тексте она была долго отделена. Тем не менее отчетливость цели, тона и манеры достаточно отличительна для того, чтобы подтвердить наш взгляд на нее как на отдельную работу того же автора - Иеремии. Это благо, что мы будем иметь не только предсказание о глубоком горе, постигшем дом Давида и Иерусалим, но также и излияние благочестивой души, сломленной страданиями за народ Бога, потому что они заслужили все то, что выпало на их долю через их врагов от руки Бога. Мы мало догадываемся о том, что, должно быть, чувствовали такие люди, как Иеремия, видя, как разрушается храм, прекращается святое богослужение, как царя, священников и народ Иуды захватывает их идолопоклонный завоеватель, вынужденный также признать, что их разорение, данное им в наказание за их грехи, является чрезвычайно справедливым. Даже когда он пережил события, которые оказались позднее частью его собственных отверженных пророчеств, он вдохновился на излияние этих элегий, которые были не пустыми жалобами, как мы увидим, а распространением несчастий города и людей пред Богом, чье сострадание и верность одинаково безграничны. Он показывает Богу то, что сделал Он для того, чтобы лишить Иерусалим счастья. Он показывает Богу полную гибель народа с точки зрения гражданских и религиозных позиций, обвиняя лжепророков в заманивании его в преисподнюю своей фальшивостью и лестью, и призывает народ к покаянию. Он показывает, что его собственное чувство скорби глубже, чем у кого-либо другого, так как он сам страдал от самих иудеев прежде, чем наступило разорение, а Дух Христа, который был в нем, позволял ему осознать все, тогда как другие собрались с духом встретить его с бронированным оружием бесчувственности и неукротимой гордости; и все-таки он лелеет надежду на Бога, который любит поднимать павших и обуздывать гордых. Он противопоставляет их теперешней нищете из-за грехов их священников и пророков их прошлое процветание, но заявляет, что будет конец наказанию Сиона, а не Едома. Наконец, он молитвенно выставляет все их собственные бедствия пред Богом; его единственная уверенность только в том, кто может обратить нас к себе самому, каким бы ни был его справедливый гнев.

Форма очень примечательна: за исключением последней, все остальные главы написаны акростихом или, по крайней мере, в алфавитном порядке {Прим. ред.: это, разумеется, относится к оригинальному еврейскому тексту}. Де Ветте с обычной самонадеянностью рационалиста называет это результатом более позднего искаженного вкуса. Но он должен делать это вопреки тому простому факту, что даже восхитительные ранние псалмы 24, 34, 37 построены таким же образом, не говоря уже о прекрасном псалме 119 и некоторых других в этой же пятой книге Псалмов (111, 112, 114). Те, кто считает эти псалмы холодными, слабыми, скучными и бессвязными, просто выдают отсутствие у себя умения оценивать, не говоря уже о благоговении, которого нельзя ожидать от людей, которые отрицают, что они во всех смыслах от Бога. Первая, вторая и четвертая главы написаны таким образом, что каждый стих начинается с одной из двадцати двух букв еврейского алфавита в соответствующей последовательности, за исключением того, что во второй и четвертой главах буква “аин” следует вместо предшествующей “пэ”, и такое же расположение имеет место в главе 3, где каждые три стиха начинаются с одной буквы, и, таким образом, 22 буквы еврейского алфавита стоят в начале 66 стихов. Следует отметить еще одну особенность, что каждый стих (кроме 1, 7, 11, 19) в главах 1, 2, 3 представляет собой триплет. Глава 4 представлена в виде куплетов (за исключением стиха 15), и своеобразная структура прослеживается в главе 5, хотя ее стихи не начинаются с букв еврейского алфавита, непосредственно следующих одна за другой, но эта последовательность состоит из 22 стихов. “Различие авторства” - таков готовый, но не слишком-то остроумный ответ невежественных скептиков; другие, отчаявшись объяснить что-либо, приписывают его забывчивости, третьи - случайности! Уместность чередования, в котором имеет место молитва и исповедание Богу, должна быть очевидна для каждого духовного ума. Алфавитная форма может иметь целью лучшее запоминание. С точки зрения пафоса книга в целом является непревзойденным шедевром.

Все рационалисты руководствуются ужасным принципом превращать современный образ мышления людей в меру истинности Слова Бога, что постепенно ведет к осознанию того, что оно явилось продуктом эпохи и страны, в которой оно было написано. Если я изменю священное Писание настолько, насколько оно подошло бы, например, Западу и девятнадцатому веку, то мне скоро придется изменить его настолько, насколько оно подошло бы мне самому, и мы бы, таким образом, могли бы никогда не иметь его.

Пророк представляет живое описание Иерусалима, бывшего когда-то многолюдным, теперь же сидящего одиноко, как вдова; он, бывший ранее великим между народами, князем над областями, теперь сделался данником. Мы видим, как он горько плачет, даже ночи, когда темнота и сон даруют покой другим, ему приносят лишь новое напоминание о ничем не смягченной скорби, которая застилает ланиты его слезами. За безрассудство и за грех предал его Бог в руки других, и нет у него утешителя из всех, любивших его. Все его друзья, союзники, на которых он полагался, предали его, став ему врагами.

Исчезла последняя надежда народа. Израиль долго был жертвой ассирийцев. И сейчас при плене Иуды скорбью покрыто то место в Сионе, где раньше люди собирались на пышные празднества. И нет исключений во всеобщем несчастьи: священники вздыхают, девицы печальны, горько и ему самому. С другой стороны, его враги стоят у власти и повелевают им. Как это все горько для иудея, и в известном смысле намного горше для благочестивого иудея! Ибо, помимо естественного чувства горя, которое он мог разделить со своими земляками, было еще и мучительное ощущение несчастья из-за того, что обычные свидетели появления Бога на земле оказались ложными, и он не мог видеть, каким образом была бы воздана слава Богу, несмотря на неверие Израиля.

Необходимо иметь в виду особое место Израиля и Иерусалима: иначе мы никогда не сможем оценить такую книгу, как эта, а также многие из псалмов и многое из книг пророков Ветхого Завета. Патриотизм еврея был связан, как ни у какого другого народа или другой страны, с почитанием Бога. Провидение господствует всюду: ни внезапное нападение краснокожих индейцев, ни маневры самой великой военной державы на Западе, ни социальное движение или борьба в Азии не обходятся без его ока и его руки. Но Он установил прямое господство на своей собственной земле и среди своего народа измененной со времен Самуила властью царей, имевшей благословение, обещанное за повиновение. Однако кто мог гарантировать повиновение? Израиль обещал его, но напрасно. Люди не повиновались, священники не повиновались, цари не повиновались. Мы видим также, что в дни Иеремии лжепророки подражали истинным пророкам, выставляя их на суд общественности, требующей невозможного ответа от Бога на их собственное своенравие, предсказывая то, что льстило людям, вводя их в заблуждение. Следовательно, разврат лишь давал толчок тем, кто уже и так катился по наклонной плоскости, но это не облегчает страданий таких людей, как Иеремия. Они осознали необратимость падения, и Иеремия не только в нравственном смысле, но и вдохновленный Богом дает здесь волю своим чувствам. Благословенный Господь наш Иисус является идеальным примером подобной скорби по Иерусалиму; в его подлинной самоотверженности и абсолютной чистоте она чувствуется гораздо глубже. Не осознав отношения этого города к Богу, никто не сможет понять этого, и существует опасность объяснения этого либо заботой об их душах, либо наличием особых чувств, присущих представителям каждой конкретной страны. Однако ясно то, что душа человека одинакова в Пекине и Лондоне, в Иерусалиме и Балтиморе. Господь показывает нам неизмеримую ценность души где бы то ни было, но не это является причиной его слез по Иерусалиму. Неминуемый суд Бога в этом мире, печальные последствия, которые должны наступить когда-нибудь в будущем из-за неприятия Мессии, а также из-за другого зла, совершенного против Бога, заставили плакать Спасителя. Таким образом, нам не следует удивляться, что Дух Мессии, бывший в Иеремии и руководивший им в его яниге Плачей, позволял пророку общаться с Богом.

Бог мог предоставить новое доказательство, и, насколько мы знаем, Он сделал это, но, при подчинении его суверенной воле, полное крушение старого свидетельства наполняло сердце каждого благочестивого, богобоязненного израильтянина непрекращающейся скорбью, которую, конечно, невозможно было не облегчить, потому что Бог наказал его за множество прегрешений. Горе людей Бога не становится меньше, потому что они оскорбили Бога и справедливо наказаны. “Дети его пошли в плен впереди врага. И отошло от дщери Сиона все ее великолепие; князья ее - как олени, не находящие пажити, обессиленные они пошли вперед погонщика”.

Существовало еще более горькое усугубление того, что утратил город великого царя, что и выразил Он, когда пришел и был отвергнут, в сокрушенных словах своей скорби по нему. “Вспомнил Иерусалим, во дни бедствия своего и страданий своих, о всех драгоценностях своих, какие были у него в прежние дни, тогда как народ его пал от руки врага, и никто не помогает ему; неприятели смотрят на него и смеются над его субботами. Тяжко согрешил Иерусалим, за то и сделался отвратительным; все, прославлявшие его, смотрят на него с презрением, потому что увидели наготу его; и сам он вздыхает и отворачивается назад. На подоле у него была нечистота, но он не помышлял о будущности своей, и поэтому необыкновенно унизился, и нет у него утешителя. “Воззри, Господи, на бедствие мое, ибо враг возвеличился!” Враг простер руку свою на все самое драгоценное; он видит, как язычники входят во святилище его, о котором Ты заповедал, чтобы они не вступали в собрание Твое. Весь народ его вздыхает, ища хлеба, отдает драгоценности свои за пищу, чтобы подкрепить душу. Воззри, Господи, и посмотри, как я унижен!” (Ст. 7-11). Тем не менее в повинном городе, растоптанном безжалостным врагом, чувствуется вера в сострадание и соучастие Бога.

Затем пророк олицетворяет угнетенный Сион, обращаясь к странникам, проходящим мимо, за состраданием: “Да не будет этого с вами, все проходящие путем! взгляните и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, какую наслал на меня Господь в день пламенного гнева Своего? Свыше послал Он огонь в кости мои, и Он овладел ими; раскинул сеть для ног моих, опрокинул меня, сделал меня бедным и томящимся всякий день. Ярмо беззаконий моих связано в руке Его; они сплетены и поднялись на шею мою; Он ослабил силы мои. Господь отдал меня в руки, из которых не могу подняться. Всех сильных моих Господь низложил среди меня, созвал против меня собрание, чтобы истребить юношей моих; как в точиле, истоптал Господь деву, дочь Иуды. Об этом плачу я; око мое, око мое изливает воды, ибо далеко от меня утешитель, который оживил бы душу мою; дети мои разорены, потому что враг превозмог” (ст. 12-16). Тем не менее все восходит к действиям Бога, вызванным непослушанием Иерусалима; и, следовательно, он нравственно оправдан. “Сион простирает руки свои, но утешителя нет ему. Господь дал повеление об Иакове врагам его окружить его; Иерусалим сделался мерзостью среди них. Праведен Господь, ибо я непокорен был слову Его. Послушайте, все народы, и взгляните на болезнь мою: девы мои и юноши мои пошли в плен. Зову друзей моих, но они обманули меня; священники мои и старцы мои издыхают в городе, ища пищи себе, чтобы подкрепить душу свою” (ст. 17-19).

И, наконец, Бог призывается для того, чтобы воззреть на то, как повержен Иерусалим за свое упорное непослушание и как в глубине души умоляет он отомстить своему врагу за доставленную радость по поводу его глубокого позора и глубокого страдания: “Воззри, Господи, ибо мне тесно, волнуется во мне внутренность, сердце мое перевернулось во мне за то, что я упорно противился Тебе; отвне обесчадил меня меч, а дома - как смерть. Услышали, что я стенаю, а утешителя у меня нет; услышали все враги мои о бедствии моем и обрадовались, что Ты соделал это: о, если бы Ты повелел наступить дню, предреченному Тобою, и они стали бы подобными мне! Да предстанет пред лице Твое вся злоба их; и поступи с ними так же, как Ты поступил со мною за все грехи мои, ибо тяжки стоны мои, и сердце мое изнемогает” (ст. 20-22).

Было отмечено, что одиночество Иерусалима является ведущим чувством, выраженным в начале этих элегий. Здесь мы найдем картину его поражения, развернуто представленную в более сильных выражениях и наиболее подробно. Один образ вытесняется другим, чтобы выразить всю полноту разрушения, которому подверг Бог свой собственный, избранный им народ, и город, и храм и которое еще ужаснее оттого, что Он должен явиться в своем естестве с неизменной целью. Никто так не ощущал истинность его любви, как пророк; именно по этой причине никто так глубоко не мог чувствовать неминуемые удары его руки, вынужденной делать это, так как ему пришлось стать врагом тем, кого Он больше всех любил. “Как помрачил Господь во гневе своем дщерь Сиона! с небес поверг на землю красу Израиля и не вспомнил о подножии ног Своих в день гнева Своего. Погубил Господь все жилища Иакова, не пощадил, разрушил в ярости Своей укрепления дщери Иудиной, поверг на землю, отверг царство и князей его, как нечистых; в пылу гнева сломил все роги Израилевы, отвел десницу Свою от неприятеля и воспылал в Иакове, как палящий огонь, пожиравший все вокруг; натянул лук Свой, как неприятель, направил десницу Свою, как враг, и убил все, вожделенное для глаз; на скинию дщери Сиона излил ярость Свою, как огонь. Господь стал как неприятель, истребил Израиль, разорил все чертоги его, разрушил укрепления его и распространил у дщери Иудиной сетование и плач” (ст. 1-5).

Но даже это было не самое худшее. Государственный упадок и разрушение были ужасны, так как их внешнее расположение и блага исходили от Бога в том смысле, который был особым для Израиля. Но для чего было разрушение его собственного жилища, находящегося на земле среди них?! “И отнял ограду Свою, как у сада; разорил Свое место собраний, заставил Господь забыть на Сионе празднества и субботы; и в негодовании гнева Своего отверг царя и священника. Отверг Господь жертвенник Свой, отвратил сердце Свое от святилища Своего, предал в руки врагов стены чертогов его; в доме Господнем они шумели, как в праздничный день” (ст. 6, 7). Не было смысла думать о халдеях. Именно Бог свел на нет Сион и святилище, их празднества, посты и пожертвования вместе с царем и священниками.

Следовательно, в стихах 8-10 с большой выразительностью говорится: “Господь определил разрушить стену дщери Сиона, протянул вервь, не отклонил руки Своей от разорения; истребил внешние укрепления, и стены вместе разрушены. Ворота ее вдались в землю; Он разрушил и сокрушил запоры их; царь ее и князья ее - среди язычников; не стало закона, и пророки ее не сподобляются видений от Господа. Сидят на земле безмолвно старцы дщери Сионовой, посыпали пеплом свои головы, препоясались вретищем; опустили к земле головы свои девы Иерусалимские”. Затем пророк изливает свою собственную скорбь: “Истощились от слез глаза мои, волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя от гибели дщери народа моего, когда дети и грудные младенцы умирают от голода среди городских улиц. Матерям своим говорят они: “где хлеб и вино?” умирая, подобно раненым, на улицах городских, изливая души свои в лона матерей своих. Что мне сказать тебе, с чем сравнить тебя, дщерь Иерусалима? чему уподобить тебя, чтобы утешить тебя, дева, дщерь Сиона? ибо рана твоя велика, как море; кто может исцелить тебя?” Он справедливо полагает, что ничто не сможет сравниться с несчастьями Сиона. Лишь море своим величием способно передать значение величины его бедствий.

Далее следует новый элемент, обостряющий описание, - это та роль, которую играли лжепророки до наступления окончательного кризиса. “Пророки твои провещали тебе пустое и ложное и не раскрывали твоего беззакония, чтобы отвратить твое пленение, и изрекали тебе откровения ложные и приведшие тебя к изгнанию” (ст. 14).

Затем он изображает удовлетворение их завистливых соседей по поводу их страданий и разрушения:“Руками всплескивают о тебе все проходящие путем, свищут и качают головою своею о дщери Иерусалима, говоря: “это ли город, который называли совершенством красоты, радостью всей земли?” Разинули на тебя пасть свою все враги твои, свищут и скрежещут зубами, говорят: поглотили мы его, только этого дня и ждали мы, дождались, увидели!” (Ст. 15,16). Но пророк настаивает на том, что только Бог мог принести разрушения за беззакония своего народа, позволив язычникам похваляться своей властью над Иерусалимом. “Совершил Господь, что определил, исполнил слово Свое, изреченное в древние дни, разорил без пощады и дал врагу порадоваться над тобою, вознес рог неприятелей твоих” (ст. 17). Печально, очень печально, что его рукой содеяно все это; и все же есть утешение в вере, ибо именно эта рука может и будет строить заново ради его имени. То не было безрассудной спешкой: с самых ранних дней Бог с угрозой предсказывал через Моисея то, что детализировал Иеремия в своих Плачах. Сравните Лев. 26; Втор. 28; 31; 32. Поэтому сердце пророка может взывать в случае настоящей беды, а не из-за простого несчастья. “Сердце их вопиет к Господу: стена дщери Сиона! лей ручьем слезы день и ночь, не давай себе покоя, не спускай зениц очей твоих. Вставай, взывай ночью, при начале каждой стражи; изливай, как воду, сердце твое пред лицем Господа; простирай к Нему руки твои о душе детей твоих, издыхающих от голода на углах всех улиц. Воззри, Господи, и посмотри: кому Ты сделал так, чтобы женщины ели плод свой, младенцев, вскормленных ими? чтобы убиваемы были в святилище Господнем священник и пророк? Дети и старцы лежат на земле по улицам; девы мои и юноши мои пали от меча; Ты убивал их в день гнева Твоего, закалал без пощады. Ты созвал отовсюду, как на праздник, ужасы мои, и в день гнева Господня никто не спасся, никто не уцелел; тех, которые были мною вскормлены и вырощены, враг мой истребил” (ст. 18-22). Он делает чудовищный вывод, что иудеи пострадали пред Богом и что Он может быть связан с врагами, которые были причиной их страданий.

Что касается очевидной алфавитной непоследовательности в стихах 16,17, то я не сомневаюсь, что сделано это намеренно. В главе 1 все идет последовательно. В главах 3, 4 происходит такая же перестановка, с которой мы встречаемся здесь. Посему эта последовательность не может быть случайной, с одной стороны, или же происходить из-за различного порядка в алфавите - с другой, как считают некоторые. В некоторых еврейских манускриптах стихи располагают в правильном порядке, а Септуагинта {Септуагинта - основная греческая версия Ветхого Завета, включая апокрифические книги, которые, как считалось, были переведены 70-ю или 72-я учеными (от латинского “септуагинта” - семьдесят)} придерживается середины, переставляя алфавитные отметки, но оставляя стихи на том же месте, на котором они должны стоять у магоретов. Но нет серьезной причины для сомнения в том, что иудей располагает стихи по вдохновению Святого Духа, а не прибегает к необычному порядку, что должно возвысить картину скорби.

В этом смысле они должны стоять на том месте, на котором они и есть: перестановка согласно обычному расположению буквы “аин” прервала бы нить правдивого повествования.

Стиль этой главы отличается как тройной аллитерацией структуры, так и более четко выраженной личной печалью. Пророк выражает свое собственное чувство скорби, не представляя больше Сион, но говоря от себя лично, хотя в то же время его горе связано с людьми и оно нисколько не стало меньше, потому как он был для них предметом насмешек и ненависти из-за своей любви к ним и веры в Бога. Другие пророки могли бы избежать этого за особые заслуги пред Богом, но никто не вкусил горечи доли Израиля более остро чем Иеремия. Он желал того, чтобы другие несли в своем сердце, как выражено здесь, горе народа, чтобы в конце найти утешение и благословение Бога.

В начальных стихах он говорит о своих переживаниях беды: “Я человек, испытавший горе от жезла гнева Его. Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет. Так, Он обратился на меня и весь день обращает руку Свою” (ст. 1-3). Он признает, что это исходит от руки и жезла Бога. Возмущение Бога сошло на Израиль, и преданный пророк был последним, кто мог бы защитить себя или хотя бы желать того. Там было горе, горе во тьме, а не в свете, и вновь часто повторяющаяся кара от руки Его.

В следующих стихах (4-6) Иеремия рассказывает о своем уничижении, о приготовлениях, производимых Богом против него, и о своем явно обреченном положении: “Измождил плоть мою, и кожу мою, сокрушил кости мои; огородил меня и обложил горечью и тяготою; посадил меня в темное место, как давно умерших”.

В стихах 7-9 пророк показывает, что его доля - не только заточение в тяжелых оковах, но и ужасное положение, при котором ни молитва, ни проситель не способны вызвать избавление; это также прегражденный путь не для того, чтобы защитить, а чтобы отвергнуть и поставить его в тупик.

Затем Иеремия проводит образные параллели с царством животных, чтобы показать, как Бог не щадит его ни в чем: “Он стал для меня как бы медведь в засаде, как бы лев в скрытном месте; извратил пути мои и растерзал меня, привел меня в ничто; натянул лук Свой и поставил меня как бы целью для стрел” (ст. 10-12).

Не удовлетворяется он также и своим рассказом о том, как он был объектом нападения Бога, словно игрушкой для охотника, но дает нам понять, что и насмешки его братьев сыграли не самую незначительную роль в его испытании и горечи: “Послал в почки мои стрелы из колчана Своего. Я стал посмешищем для всего народа моего, вседневною песнью их. Он пресытил меня горечью, напоил меня полынью” (ст. 13-15).

И в его душе налицо были все признаки разочарования и унижения; и напрасно было ожидать улучшения существования даже от Него, хотя Он и является единственным прибежищем верующего человека. “Сокрушил камнями зубы мои, покрыл меня пеплом. И удалился мир от души моей; я забыл о благоденствии, и сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа”.

И все-таки здесь есть переломный момент. С девятнадцатого стиха он все выставляет пред Богом, которого просит помнить об этом, и из глубины падения своей души он начинает обретать уверенность. “Помысли о моем страдании и бедствии моем, о полыни и желчи. Твердо помнит это душа моя, и падает во мне. Вот что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю” (ст. 19-21). Это не Христос, но, конечно же, Дух Христа, знающий страдающее и сокрушенное сердце. Плач может длиться всю ночь, но утром приходит радость.

В каком смысле следует нам рассматривать язык этого праведного человека, выраженный с такой силой, когда он говорит не о преследованиях чужестранцев или врагов иудеев, а скорее, о путях Бога с ним? Конечно же, не в том смысле, в каком увидели его Кальвин и многие другие толкователи, будто бы то была сила руки Бога, которую ощутили на себе страдальцы, как христиане, когда их умы были в смятении и несдержанные слова вырывались из их уст. Такое объяснение умаляет славу Бога, не говоря уже о самом Иеремии, и вынуждает Святого Духа передавать не только некоторые слова и поступки, свидетельствующие о слабости земного существа, но и значительные и незначительные высказывания, которые, согласно этой точке зрения, состояли бы лишь из одних жалоб, обращенных на осуждение плоти с едва сдерживаемыми страстями, что слишком часто давало повод для осуждения многих вещей. Может ли такая точка зрения удовлетворить вдумчивое чадо Бога, который понимает евангелие?

Вопреки этой точке зрения, я не считаю, что стиль книги является преувеличенным, наоборот, в нем выражен искренний вопль чувствительной души среди сокрушительных бедствий Израиля, или, как было бы правильнее сказать, Иуды и Иерусалима о том, что все несчастья относятся к тому единственному, кто страдал вместе со всеми, но сильнее всех, потому что никто другой так остро не чувствовал, что за и над всеми бедами и позором стоял сам Бог, наказывая всех за грехи их, и о том еще более значительном факте его личной мучительной скорби, которой подвергал его долг пророка, заставляя страдать не столько от халдеев, сколько от народа Бога, его собратьев по плоти. Это было, безусловно, выражение отношения к Богу как к святому, или, следовательно, чувств Бога по отношению к нему лично; то был результат призыва Бога принять участие в судьбе Израиля ради него самого в дни развращения и бедствий. Я совершенно не имею в виду, что лично Иеремия не знал, какое падение было в этом ужасном кризисе. Из его собственного предсказания ясно, что его робость помешала ему, когда однажды был допущен и одобрен чей-то обман, усвоенный затем другими. Но он, кажется, был, если взять во внимание его одного, даже среди священной плеяды пророков исключительным человеком, и, хотя имел болезненно острое природное чутье, был единственным испытанным Богом из большинства его слуг среди людей, кому выпала столь незначительная доля сочувствия. Даже испытания, выпавшие на долю Илии, не могут сравниться с его испытаниями как с точки зрения злобы тех людей, среди которых он исполнял свой долг пророка, разделившего кару того, кто подверг справедливому негодованию его грешный народ, так и с точки зрения его собственного отчаяния отверженного пророка. Он оказался наиболее близким по уровню нашему благословенному Господу, хотя, конечно, только в Господе была та особая высшая точка (не силы несчастья и упадка Иерусалима) совершенства, с которым Он вникал и ощущал все пред Богом, будучи одним из народа, их вождем и их Мессией, который должен был, следовательно, иметь гораздо более глубокий интерес и более искреннее чувство, которые заслужили они от Бога через содействие их врагов. В сущности, это вскоре пришло и к ним при последней и наиболее ужасной осаде Тита; но Иисус еще раньше прошел через все это: как до креста, так и будучи распятым; но это вовсе не было искушением; смешать это с ним могло быть лишь глубоким невежеством; кроме того, подобное смешение может происходить при злобных нападках на других, чтобы скрыть свои явные заблуждения.

Я думаю, нет сомнения в том, что основа надежды, которую закладывает пророк в своем сердце, как он сказал в стихе 21, устанавливается в следующих стихах: “По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось. Оно обновляется каждое утро; велика верность Твоя! Господь часть моя, говорит душа моя, итак, буду надеяться на Него”. Последнее предложение подтверждает мысль о том, что стих 21 предвосхищает живую перемену.

Для введения оборота, содержащегося в Таргуме и более древних переводах, за исключением Вульгаты, - “милость Господа не исчезла, ибо сострадание Его не истощилось” - я не вижу существенного основания, хотя Кальвин считает этот смысл более подходящим. Латинский и наш собственный перевод {Прим.ред. : имеется в виду английский авторизованный перевод Библии, где это место переводится так: “Именно по милостям Господа мы не поглощены, потому что его сострадание не истощается”} кажутся мне более предпочтительными не только потому, что они являются более точными, но и потому, что они придают больше значимости личностям из народа Бога, сохраняя в последнем предложении то, что другие переводы рассматривают как оба предложения. Это, несомненно, значительная часть, хотя неверующий и не считается с ней, желая видеть кого-нибудь, кому бы он мог показать пользу материального создания хлеба, вина и масла. Но, вне сравнения, лучшая участь того, кто по милости Бога является верующим, - это иметь того, у которого есть все и кто сам своей сущностью бесконечно превосходит все то, чем Он обладает.

“Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его. Благо тому, кто терпеливо ожидает спасения от Господа. Благо человеку, когда он несет иго в юности своей”. Таким образом, поддерживается уверенное ожидание, в то время как обманчивый обет ожидания его обнаруживается и осуждается. Ибо хотя легкомысленная душа и могла сделать вид, что ожидает его, но можно ли было считать ее именно той душой, которая искала его! При этом подразумевается активность. Следующее предложение утверждает ценность того, кто терпеливо ожидает его. Но для нас невыносимо было бы думать, что мы ошибемся, ища непрерывный свет милости Бога. Ибо искупление дает нам право на это; Христос воскрес, являя в своем воскресении обновление и образец жизни, на что удовлетворенно взирает его Отец. Последнее благо, рассматриваемое здесь, состоит в том, что человек несет иго в своей юности. Подчинение воле Бога и испытаниям, которые Он посылает, благословенно с юных лет.

“Сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его на него; полагает уста свои в прах, помышляя: “может быть, еще есть надежда”; подставляет ланиту свою биющему его, пресыщается поношением”. Таким образом, пути Бога принимаются в молчании, и унижение совершенно вплоть до принятия смерти в сознании надежды; этому подчинены презрительные гонения и позор человека.

“Ибо не навек оставляет Господь. Но послал горе, и помилует по великой благости Своей. Ибо Он не по изволению сердца Своего наказывает и огорчает сынов человеческих”. Таким образом, утверждается надежда, без которой не может быть ни силы терпения, ни силы утешения. Его законные наказания Израиля измеримы и будут иметь предел, как в равной степени законно и его справедливое управление нами сейчас.

Следующий триплет (ст. 34-36) своеобразен по своему строению: каждый стих начинается с инфинитива {Прим. ред. : в русском переводе Библии все три стиха начинаются с союза “когда”}, как это явно представлено в авторизованном английском переводе Библии: “Но когда попирают ногами своими всех узников земли, когда неправедно судят человека пред лицем Всевышнего, когда притесняют человека в деле его: разве не видит Господь?” Все это - действия угнетения, жестокости и несправедливости: разве этого Бог не увидит? Разумеется, у них нет позволения от него.

Далее описывается полное незнание будущего со стороны человека: “Кто это говорит: “и то бывает, чему Господь не повелел быть”? Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие? Зачем сетует человек живущий? всякий сетуй на грехи свои”. Все ясно провозглашается Богом. Но те, кто жалуется, никогда не бывают ни удовлетворены, ни правы. Было бы лучше жаловаться на самих себя и на свои грехи.

Далее, в стихах 40-42, самоосуждение является словом увещевания: “Испытаем и исследуем пути свои, и обратимся к Господу. Вознесем сердце наше и руки к Богу, сущему на небесах: мы отпали и упорствовали; Ты не пощадил”. То было справедливо, но ужасно не найти ни признака пощады на его путях.

Далее пророк без прикрас и без пощады описывает пути недовольства Бога своим народом. То была правда; было справедливо и чувствовать, и признавать это, хотя признание этого по отношению к подобным Богу делает это еще более болезненным. “Ты покрыл Себя гневом и преследовал нас, умерщвлял, не щадил; Ты закрыл Себя облаком, чтобы не доходила молитва наша; сором и мерзостью Ты сделал нас среди народов” (ст. 43-45).

Бывают времена, когда святому не приличествует стремиться к осуждению кары, - когда если бы по неведению была произнесена молитва, то лучшей милостью для нее было бы не быть услышанной. Так это было и для Иерусалима. Божественный приговор должен следовать своему курсу, как бы искренне ни доказывал Бог свою заботу о благочестивых людях при таких печальных обстоятельствах.

Затем, в стихах 46-48, пророк выражает чувство упрека, обрушенного на них врагами, так что душевный страх и внешнее опустошение по своей силе не имели себе равных: “Разинули на нас пасть свою все враги наши. Ужас и яма, опустошение и разорение - доля наша. Потоки вод изливает око мое о гибели дщери народа моего”. Только это могли знать те, к кому благоволил Бог так же, как к ним; только тот, кто знал его, как Иеремия, мог чувствовать и высказываться об этом. Следует, однако, ожидать, что одним его плач покажется чрезмерным, другие же будут захвачены поразительными ожиданиями пророка; вера примет и расценит то и другое, обойдясь без критики.

В следующей строфе он повторяет слова предыдущего стиха для того, чтобы ввести здесь Бога. Вера не препятствует скорби, а усиливает ее из-за плачевного состояния того, кто близок Богу, когда само то состояние настолько порочно, что может быть предметом осуждения, и все-таки существует уверенность, что эта скорбь не бесполезна, но Он обязательно заступится. “Око мое изливается и не перестает, ибо нет облегчения, доколе не призрит и не увидит Господь с небес. Око мое опечаливает душу мою ради всех дщерей моего города” (ст. 49-51).

В стихах 52-54 пророк в различных образах объясняет те бедствия, которые постигли иудеев со стороны их врагов: “Всячески усиливались уловить меня, как птичку, враги мои, без всякой причины; повергли жизнь мою в яму и закидали меня камнями. Воды поднялись до головы моей; я сказал: погиб я”. Это было не более чем страдания птички перед искусными птицеловами, человека, загнанного в яму, придавленную сверху камнем, затопленного водами, перекатывающимися над ним.

Однако молитва может иметь силу, и она достигла цели даже при их несчастьях; и это подтверждается в последующих стихах на примере Иеремии: “Я призывал имя Твое, Господи, из ямы глубокой. Ты слышал голос мой: не закрой уха Твоего от воздыхания моего, от вопля моего. Ты приближался, когда я взывал к Тебе, и говорил: не бойся” (ст. 55-57).

Здесь можно также указать на опасность тех, кто ссылается на Пс. 22,1 как на обычный опыт святого, игнорируя тем самым урок, который дает нам священное Писание о том, что те слова относились к Иисусу на кресте, и, конечно же, больше ни к кому из христиан с тех пор. Он был тогда отвергнут, тогда как мы не могли быть отвергнуты никогда. Это неправда, что верующий при любых обстоятельствах отвергается Богом. Только Иисус мог сказать совершенно искренно обе фразы: “Боже мой!” и “для чего Ты оставил меня?” И, как мне кажется, Он никогда не смог бы сказать эти слова, если бы не искупал грехи. Делать предположение о том, что Давид написал те слова потому, что должен был выразить свой собственный опыт, - значит, по-своему толковать псалмы вместо того, чтобы признать ту силу Святого Духа, который вдохновлял их написание. То же самое можно сказать и о псалме 16, который тем более может рассматриваться как опыт Давида, но все-таки при его изучении потребуется совсем немного понимания, чтобы убедиться в том, что оба псалма в своем полном значении относятся исключительно к Христу, но при абсолютно различных обстоятельствах.

“Ты защищал, Господи, дело души моей; искуплял жизнь мою. Ты видишь, Господи, обиду мою; рассуди дело мое. Ты видишь всю мстительность их, все замыслы их против меня” (ст. 58-60). Пророк уверен, что Он явится для защиты и освобождения. Глубокое и заслуженное унижение, обрушенное на народ, не ослабляет его уверенности и не сдерживает его плача. С одной стороны, если бы Он увидел обиду праведного, Он бы рассудил его дело; с другой стороны, Он увидел всю мстительность и замыслы врага против него.

Это повторяется в следующих стихах в связи с тем, что услышал Бог: “Ты слышишь, Господи, ругательство их, все замыслы их против меня, речи восстающих на меня и их ухищрения против меня всякий день. Воззри, сидят ли они, встают ли, я для них - песнь” (ст. 61-63). Все время на протяжении их жизни его беда была для них желанной целью и наиболее веселым развлечением.

В следующей строфе пророк молится о справедливом правлении Бога на земле: “Воздай им, Господи, по делам рук их; пошли им помрачение сердца и проклятие Твое на них; преследуй их, Господи, гневом, и истреби их из поднебесной” (ст. 64-66).

Нелегко это видеть Богу, когда его враги находят лишь повод для веселья в страданиях и бедствиях тех, кто был под властью его могущественной руки. Если Бог спасает праведных, посылая им трудности, то что же будет с неверующими, когда их коснется его осуждение? Также, согласно евангелию, мы можем любить и радоваться, ожидая пришествия Господа, хотя мы знаем, что ярость Господа должна истребить врагов. Здесь молитва соответствует еврейским нормам, хотя от этого она, конечно, не становится менее праведной. Мы же призваны для чего-то более возвышенного и священного.

Невозможно рассматривать этот скорбный плач пророка с чисто исторической точки зрения. Ничто иное, встречающееся когда-либо на пути разорения или унижения, не могло сравниться с картиной опустошения, описанной здесь. Значит, Святой Дух пророчества предсказывает, какая ужасная пропасть ожидала возлюбленный, но грешный народ.

“Как потусло золото, изменилось золото наилучшее! камни святилища раскиданы по всем перекресткам. Сыны Сиона драгоценные, равноценные чистейшему золоту, как они сравнены с глиняною посудою, изделием рук горшечника!” Кто бы мог сказать, что Бог, защищая их, охранял беззаконие Израиля? Наиболее возвышенными по рангу, достоинству и положению были те, чьи несчастья были наиболее заметными. Мог ли даже самый упрямый рассудок в Иерусалиме сомневаться в том, чья рука нанесла поражение, какое бы орудие при этом ни применялось? Следовательно, чем серьезнее взгляды пророка на величайшее бедствие, тем он более спокоен и способен полнее объяснить его. Казалось, будто бы все зло вышло, и лишь крайне острая нужда пророка, с ног до головы белого от проказы, убеждает в способности Бога заступиться за иудеев, выступить против врагов, пощадить Иерусалим в день его бедствия.

То, что халдеи были злейшими врагами иудеев, отличавшимися особо горькими упреками и жестокими наказаниями, было неудивительно, но, увы! они должны были испить до конца ту чашу избранного народа, которую не наполнили еще оскорблением и унижением их собственного рода, не испытывая при этом ни особой нужды, ни жалости. “И чудовища подают сосцы и кормят своих детенышей, а дщерь народа моего стала жестока, подобно страусам в пустыне”. Это сказано о той последней птице, о которой мы читаем в книге Иова, гл. 39, 14-17: “Он оставляет яйца свои на земле, и на песке согревает их, и забывает, что нога может раздавить их и полевой зверь может растоптать их; он жесток к детям своим, как бы не своим, и не опасается, что труд его будет напрасен; потому что Бог не дал ему мудрости и не уделил ему смысла”.

Смысл этого отрывка кажется мне однозначным, хотя кто-то, вероятно, не считает это бесспорным, ибо, например, такой здравомыслящий толкователь, как Кальвин, придает этой выдержке другое значение. Он понимает это предложение в том смысле, что дщерь народа стала грубой и жестокой и что, следовательно, с детенышами чудовищ обращаются лучше, чем с иудеями. Люди не испытывали ничего, кроме жестокого к ним отношения, и не было никого, кто бы мог поддержать их в их бедствиях. Таким образом, смысл состоял не в том, что люди обвиняются в жестокости по отношению к своим детям, прекратив кормить их, а в том, что они были преданы наиболее безжалостным из врагов. Но я не вижу особого смысла в его рассуждении, которое, как выяснилось, было основано на незнании еврейского языка, в котором категория мужского рода используется для большей выразительности в том месте, где формально должна употребляться категория женского рода, что происходит нечасто. Следовательно, нет реального основания для дальнейших намеков на страуса, словно пророк имел в виду, что иудее были настолько лишены какой бы то ни было помощи, что были изгнаны в безлюдные места, подальше из поля зрения человека.

Действительный смысл гораздо более выразителен, и он раскрывает ужасное состояние иудеев, когда не только их враги, но и те, кто были для них самыми заботливыми покровителями, были лишены таких чувств, которые присущи даже самым свирепым животным, которых можно за их бессердечность сравнить с существами исключительной твердости и безрассудства. Таковы были матери Салима в излиянии скорби Иеремии.

Он продолжает эту тему в стихе 4: “Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им”. Таким было жалкое состояние детей с самых ранних дней их жизни. Было ли лучше старшим? “Евшие сладкое истаевают на улицах; воспитанные на багрянице жмутся к навозу” (ст. 5). Родители и другие взрослые голодали и умирали от голода, испытывая облегчение на навозной куче вместо прекрасных лож, на которых они когда-то возлежали, устав от праздных наслаждений.

Далее пророк приводит доказательство, что месть, от которой пострадали здесь люди больше, чем в Содоме, выразилась особенно ярко в том, что этот город, печально известный своими бедствиями, был поражен неожиданным ударом, разрушившим его, тогда как Иерусалиму пришлось испытать длительные и разнообразные муки агонии: “Наказание нечестия дщери народа моего превышает казнь за грехи Содома: тот низринут мгновенно, и руки человеческие не касались его” (ст. 6). “Руки” человека усилили чувствительность кары; Содому был нанесен удар Богом, без человеческого вмешательства. Сравните с чувством Давида, когда на грань разрушения он привел народ, который Бог вверил ему (2 Цар. 24,13.14).

И даже посвящение Богу не несет защиты: и полное разрушение, и беспощадная месть поражают каждый класс и каждую душу. “Князья ее были в ней чище снега, белее молока; они были телом краше коралла, вид их был, как сапфир; а теперь темнее всего черного лице их; не узнают их на улицах; кожа их прилипла к костям их, стала суха, как дерево” . Все было бессильно перед этими испытующими и разоряющими карами. Благочестие, которым однажды были отмечены те избранные, теперь полностью и явно исчезло; более того, презрение, словно находившееся под запретом, заняло свое место. И это было настолько правдиво, что он показывает, какой выбор несчастий предстоит иудеям: внезапная смерть или жизнь, но еще более ужасная, чем смерть. “Умерщвляемые мечом счастливее умерщвляемых голодом, потому что сии истаевают, поражаемые недостатком плодов полевых”. Кальвин иначе истолковывает это, а именно: “Сии истаевают, пораженные плодами земли, как если бы ее плодами стали мечи”.

Так стирались все следы жалости и даже того естественного чувства, о котором говорится далее: “Руки мягкосердных женщин варили детей своих, чтобы они были для них пищею во время гибели дщери народа моего” (ст. 10). Ничто не могло объяснить такое варварство, кроме того, о чем он тут же добавляет (ст. 11): “Совершил Господь гнев Свой, излил ярость гнева Своего и зажег на Сионе огонь, который пожрал основания его”. Что может быть более полным уничтожением, чем уничтожение самых корней? Итак, это был приговор Бога против Иерусалима за его отвратительные грехи. Невозможно убежать от руки Бога, протянутой против его же народа: настолько глубоки грехи последнего и нет смысла отрицать их!

Стих 12 вводит новую тему, которая придает удивительную живость описанной пророком картине опустошения Иерусалима. Не то что царь Иуды был поражен взятием столицы, но цари земли считали невероятным возможность победы над ней; не то что иудеи наивно полагали, что их город неприступен, но все живущие во вселенной считали надежду на это напрасной. “Не верили цари земли и все живущие во вселенной, чтобы враг и неприятель вошел во врата Иерусалима” (ст. 12).

Это готовит путь к новому раскрытию действительных причин гибели Иерусалима. Их грехи были столь тяжелы там, где они были наиболее гнусными и отвратительными, что Богу пришлось бы отречься от себя, если бы Он не втоптал в грязь свой народ и не разбросал его в разные концы земли. “Все это - за грехи лжепророков его, за беззакония священников его, которые среди него проливали кровь праведников; бродили как слепые по улицам, осквернялись кровью, так что невозможно было прикоснуться к одеждам их” (ст. 13,14). Чем больше преимущество принадлежности к слугам Бога, тем печальнее то, что они оскверняют его имя и народ.

Я не вижу причин для перевода Кальвиным последнего предложения стиха 14 следующим образом: “Они осквернялись кровью, потому что не могли не прикоснуться к одеждам их”.

Это действительно выглядит как необоснованное отклонение от общего и правильного перевода как в том месте, где вместо объяснения причины должно быть придаточное предложение следствия, так и там, где излишне употребляется частица, вносящая совершенно другой смысл. Я не вижу в этом смысла, ибо какой смысл может заключаться в том, что они были осквернены кровью потому, что нельзя было прикоснуться к их одеждам? Еще можно было бы понять осквернение от такого контакта, но едва ли - кровью от него. Согласно синтаксической конструкции общепринятого перевода смысл данного отрывка состоит в том, что, слепо бродя по улицам, они осквернили себя самым худшим из возможных способов, так что сами их одежды должны осквернить любого, кто прикоснулся бы к ним. Настолько всеобщим было осквернение святого города, что невозможно было задеть одежду его жителей, чтобы при этом не осквернились другие. Словно разъедающая проказа была во всем государстве. “Сторонитесь! нечистый!” кричали им; “сторонитесь, сторонитесь, не прикасайтесь”; и они уходили в смущении, а между народом говорили: их более не будет!” Так пророк весьма наглядно показывает, что изгнание иудеев из страны было неизбежно, но оно было совсем другого рода, чем обычная высылка людей вследствие жестокости завоевателя или зависти честолюбивого соперничающего народа. Напрасно иудеи тешили себя мыслью, что Бог использовал их на время в качестве своих посланников; Бог пошлет их вперед: сначала некоторых из них в царство, а когда оно будет воздвигнуто, весь народ отойдет туда. Но этот народ, бывший когда-то священным, стал теперь нечестивым - не почитаемым милостивой службой, серьезным доверием, а наказанным за оскорбление закона и святилища; он стал отвергнут настолько постыдно, что бежит сам, как прокаженный, провозглашая свое собственное осквернение. Настолько гибельно их разрушение, что среди народов говорится, что не придется им жить ни в своей земле, ни в своем городе.

Но это ошибка. Не может сатана поразить Бога, а зло победить добро. Однако явления этого мира иногда дают повод для подобных ожиданий; и неверующий человек готов принять их и тем самым усомниться в Боге. Но даже осуждая, Бог помнит о милосердии, и поэтому чем Он беспощаднее, тем более несомненно, что Он снова обратится к ним с избавлением ради своего имени. “Лице Господне [т. е. его гнев] рассеет их; Он уже не призрит на них; потому что они лица священников не уважают, старцев не милуют” (ст. 16). Несомненно, их поражение было гибельным, и презрение их врагов было куда более сильным из-за того, что их успех превзошел все ожидания, ибо существовал затаенный страх того, что Бог будет мстить за их заблуждения и опять отдастся делу своего народа. Но сейчас Он отдал их в распоряжение врагов, для которых величайшим удовольствием было задеть за живое именно тех людей, которые были наиболее уважаемыми сынами Сиона.

А что пророк мог сказать в оправдание? Он мог добавить к этому еще одну тяжелую вину: “Наши глаза истомлены в напрасном ожидании помощи; со сторожевой башни нашей мы ожидали народ, который не мог спасти нас” (ст. 17). Со своим страстным желанием наказать халдеев они обращались к Египту вместо того, чтобы в сердечном раскаянии обратиться к Богу, хотя и неоднократно его пророки предупреждали их не доверять плотской руке помощи, и уж тем более тем ненадежным людям.

Но нет, приговор был вынесен Богом, возмущенным бесконечными грехами своего народа; и самым свирепым язычникам была дана воля приводить его гневный приговор в исполнение. “А они подстерегали шаги наши, чтобы мы не могли ходить по улицам нашим; приблизился конец наш, дни наши исполнились; пришел конец наш. Преследовавшие нас были быстрее орлов небесных; гонялись за нами по горам, ставили засаду для нас в пустыне” (ст. 18,19).

Ни крутизна горы, ни уединение пустыни не могли защитить виновных беженцев. То был Бог, наказывающий их наиболее праведным путем, хотя и болезненным для них за их отвращение от него.

Увы! Вернувшийся из Вавилона остаток внес лишь еще один, но несравненно худший, грех - неприятие Мессии и отказ от евангелия, так что гнев обрушился на них со всей силой.

Но даже и в этом случае насколько прискорбно отчаяние! “Дыхание жизни нашей, помазанник Господень пойман в ямы их, тот, о котором мы говорили: под тенью его будем жить среди народов” (ст. 20). Конечно, здесь содержится намек на Седекию. Они надеялись на его служение, несмотря на его личные недостатки, забыв, что вся возложенная на него Богом честь предназначалась для Христа, которому одному суждено нести славу. Но в тот момент их сердца не были отданы Мессии, и они были вынуждены лишь падать в разочаровании и скорби.

Насмехался ли Едом над своим падшим братом в день его гибели? Да, и он делал это с убийственной, предательской ненавистью. Поэтому и восклицает пророк: “Радуйся и веселись, дочь Едома, обитательница земли Уц! И до тебя дойдет чаша; напьешься допьяна и обнажишься. Дщерь Сиона! наказание за беззаконие твое кончилось; Он не будет более изгонять тебя; но твое беззаконие, дочь Едома, Он посетит и обнаружит грехи твои” (ст. 21, 22). Не они ли говорили в день Иерусалима: “Разрушайте, разрушайте до основания его”? И они должны быть приведены к посрамлению. Если халдеи смели священную землю, то и дочь Едома должно ожидать не меньшее, когда придет ее черед быть взятой в плен за ее грехи.

Последняя глава отличается от всех предыдущих тем, что в ней утрачивается алфавитная последовательность, хотя здесь, как и в других случаях, имеются двадцать два стиха с той же модификацией, которую мы наблюдали в главе 3 и ее триплетах. Внутренне элегия приближается к характеру молитвы, а также к сжатому суммированию тех бедствий, которые были подробно описаны выше.

Итак, пророк говорит: “Вспомни, Господи, что над нами совершилось; призри и посмотри на поругание наше. Наследие наше перешло к чужим, домы наши - к иноплеменным” (ст. 1,2). Это было не просто человеческое или естественное чувство гибели и упадка. Мы должны иметь в виду, что Израиль получил землю во владение от Бога. Без сомнения, они изгнали или поработили жителей Ханаана. На человеческом языке они владели ими по праву завоевателей, но за успехами Иисуса Навина скрывается более глубокий факт . От Бога была дана сила, чтобы смести с лица земли самую развращенную расу, ту самую, которая вторглась в страну, изначально предназначенную и обещанную предкам. Ибо когда Всевышний разделил среди народов их наследство, когда Он разделил человеческих сынов, Он установил границы среди племен по количеству сынов Израиля. Увы! Они приняли благословение не как то, что было обещано им верой на основании милости Бога, но при условии их верности закону - условии, неизбежно имеющем роковые последствия для грешника. Отсюда следуют бедствия и, наконец, разрушение, о котором Иеремия с болью повествует Богу. Следует упомянуть и право собственности, в котором Моисей провозгласил цель в отношении народа Бога (Втор. 32,8); ибо Его тысячелетнее имя присуще ему больше, чем какое-либо другое, и, следовательно, то, которым охарактеризован Мелхиседек, олицетворяющий день благословения, когда была одержана победа над наступающими и заранее предвкушающими триумф царями язычников. Итак, в конце концов для разрозненного и разбросанного по земле народа Бога есть твердая надежда. А тем временем им горько видеть свое наследие, переходящее к чужеземцам, а дома - к иноплеменным!

“Мы сделались сиротами, без отца; матери наши - как вдовы” (ст. 3). Даже это не передавало в полной мере подлинной картины опустошения. Общее имущество всех, свободное использование земли отошло теперь жестоким хозяевам. “Воду свою пьем за серебро, дрова наши достаются нам за деньги. Нас погоняют в шею, мы работаем и не имеем отдыха” (ст. 4,5). Какие рабы так унижались? И Иеремия, который не ходил в Вавилон, оставался здесь довольно долго, чтобы видеть, чувствовать и описывать это в своей скорби пред Богом. “Протягиваем руку к Египтянам, к Ассириянам, чтобы насытиться хлебом” (ст. 6). Но никто не мог оказать существенной помощи, и, даже более того, не мог оказать сопротивления вавилонскому царю; и все это из-за грехов Израиля, которые требовали отомщения. “Отцы наши грешили: их уже нет, а мы несем наказание за беззакония их” (ст. 7). Как мы знаем, это стало притчей во языцех в то время (Иез. 18). Но Бог испытывал их на их собственной земле, в результате послав им именно такое разрушение, которого они заслуживали за свое зло. Ибо если отцы и дети одинаково грешны, то наказание полагается либо тем, либо другим: оно должно прийти, если повелевает Бог. Насколько же лучше тогда раскаяться, чем жаловаться и роптать, лишь усугубляя тем самым зло и обеспечивая месть тем, кто накапливал возмущение против Бога!

“Рабы господствуют над нами, и некому избавить от руки их. С опасностью жизни от меча, в пустыне достаем хлеб себе. Кожа наша почернела, как печь, от жгучего голода. Жен бесчестят на Сионе, девиц - в городах Иудейских. Князья повешены руками их, лица старцев не уважены. Юношей берут к жерновам, и отроки падают под ношами дров. Старцы уже не сидят у ворот; юноши не поют. Прекратилась радость сердца нашего; хороводы наши обратились в сетование. Упал венец с головы нашей; горе нам, что мы согрешили! От сего-то изнывает сердце наше, от сего померкли глаза наши. Оттого, что опустела гора Сион, лисицы ходят по ней” (ст. 8-18). Таково было гнетущее состояние, столь патриотически описанное сокрушенным скорбью сердцем, которое не могло преувеличить поражения древнего народа Бога. Пол, возраст, здоровье, положение - ничего не могло вызвать пощады, и не было ничего святого. Каждое слово взвешено; нет такой детали, которая не несла бы невыносимую ношу. Как переполняет это сердце, истинно все чувствующее!

Так печально исполнялись предупреждения Иеремии. Подобно Силому, который был осквернен, то же самое произошло теперь с местом, выбранным Богом,- горой Сион, которую Он любил. Внешняя безупречность его дома на земле - это лишь тщетная мечта людей, чья неправедность, скрывая истину, навлечет на себя суд от врагов при праведном отношении Бога.

Что тогда является прибежищем для верующего? “Ты, Господи, пребываешь во веки; престол Твой - в род и род” (ст. 19). Отсюда этот праведный плач с уверенностью, что его глаза открыты, даже если Он будет медлить и справедливо упрекать за грех особенно тех, кто носит его имя и в ком Он будет освящен его судом до тех пор, пока они по милости его не осветят его в своих сердцах.

Бог, однако, сделает свои удары ощутимыми; и вера ощущает и приобретает благословение даже в скорби, пока она приближается к этому дню. Глупые умирают и наказываются, они ожесточаются и погибают в неверии. “Для чего совсем забываешь нас, оставляешь нас на долгое время?” (Ст. 20). Но здесь нет отчаяния, хотя путь был темен, прежде чем засиял настоящий свет; ибо сердце умоляет: “Обрати нас к Тебе, Господи, и мы обратимся; обнови дни наши, как древле. Неужели Ты совсем отверг нас, прогневался на нас безмерно?” (Ст. 21,22). Признание нами собственных грехов и наказания Богом есть постоянное действие работы Святого Духа в душе, уверенность в обещании прихода и лучшего благословения, приготовленного для нас Богом всякой благодати.