Предисловие евангелия по Луке также поучительно, как и введение любого из двух предыдущих евангелий. Любому серьезному читателю ясно, что мы вступаем в совершенно иную область, хотя все они одинаково божественны. Однако здесь больше выделяются человеческие побуждения и чувства. Для того, кто пожелал бы больше узнать об Иисусе, повествует другой благочестивый человек, вдохновляемый Богом, но не привлекая особого внимания к самому факту вдохновения, словно это находилось под сомнением, однако, напротив, предполагая, что как и всякое написанное слово в Писании есть слово Бога, но явно не выражая этого. Целью его было дать собрату христианину, человеку высокого положения, но в то же время ученику, самый полный, точный и последовательный рассказ об Иисусе Христе, какой только может представить тот, кто полностью знаком с истинными обстоятельствами дела. Но, в сущности, такого не мог бы представить никто, если он только не вдохновлен Богом для этой цели. Он дает нам знать, что было много таких воспоминаний, основанных на преданиях тех, кто с самого начала был очевидцем и слугой Слова, но их труды пропали - они были человеческими. Без сомнения, они совершались с добрыми намерениями. По меньшей мере, в них не было ничего, что бы извращало истину ересью, но это было попыткой людей по своему собственному разумению истолковать то, что мог сделать должным образом только Бог.

В то же время Лука, автор данного евангелия, сообщает нам о своих побуждениях вместо пустого и бесполезного заявления о полученном им откровении: “То рассудилось и мне...” - и так далее, по сравнению с теми многими, которые взялись за это. Они написали по-своему, он - по-другому, как он продолжает далее объяснять. Ясно, что он ссылается не на Матфея или Марка, но на рассказы, которые тогда передавались друг другу среди христиан. Многие не могли не попытаться возвестить о таких важных и значительных событиях, о которых они, если сами не видели, слышали от очевидцев, знавших Господа. Эти воспоминания распространялись повсюду. Святой Дух выделяет среди других автора этого евангелия, равно как и объединяет его с ними. Он утверждает, что они опирались на тех, кто с самого начала являлся очевидцем и служителем Слова. Лука не говорит ничего подобного о себе - хотя такой поспешный вывод можно было бы сделать из фразы “и мне”, - но, очевидно, говорит о совсем другом источнике своей собственной трактовки сути дела. Короче, он не намекает на то, что его рассказ об этих событиях заимствован у очевидцев, но говорит о своем тщательном исследовании всего с самого начала, не сообщая, как он достиг этого. Что касается других, то они “начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами”. Он не обличает во лжи, но утверждает, что их повествования заимствованы из преданий людей, которые видели, слышали и служили Христу здесь на земле. Однако он не приписывает божественный характер этим многочисленным авторам - он намекает на необходимость более надежного основания для веры и наставления учеников. Об этом он и намеревается сказать в своем евангелии. По его собственному определению, его задачей является, получив полное представление обо всех событиях с самого начала, описать по порядку Феофилу все так, чтобы тот мог узнать “твердое основание того учения, в котором был наставлен”.

Выражением “всего сначала” он дает нам понять разницу между его собственным евангелием и теми воспоминаниями, которые были распространены среди христиан. “Всего сначала” означает, что это было повествование от самых истоков или от самой отправной точки.

Итак, для Луки характерно то, что он исследует события со всей полнотой и излагает читателю те обстоятельства, которые предшествовали и сопровождали всю жизнь нашего Господа Иисуса Христа вплоть до его вознесения на небеса. Он не более чем другие боговдохновленные авторы берется утверждать или объяснять природу своего вдохновения, которое Писание предполагает повсюду. Он не сообщает нам, как он обрел это свое полное понимание всего того, что излагает. Так вообще не поступают боговдохновенные писатели. Они говорят “как власть имеющие”, как и наш Господь учил “как власть имеющий”, а не как книжники или приверженцы традиций. Он заявляет о своем тщательном исследовании предмета, и это утверждение не удовлетворило бы ни одного евангелиста, кроме Луки. Он один, хотя и вдохновляем как остальные авторы, затрагивал в своем друге и брате человеческие струнки. Как правило, вдохновение ни в малейшей степени не подавляет индивидуальность человека, и еще в меньшей степени это происходит тогда, когда Лука пишет о Сыне Бога как о человеке, рожденном женщиной, и рассказывает это другому человеку. Следовательно, он выражает в предисловии свои собственные чувства, основания своего труда и его благословленную цель. Это единственное евангелие, обращенное к человеку. Оно естественным образом подводит нас к пониманию характера евангелия. Здесь нам предстоит увидеть нашего Господа Иисуса главным образом как человека, человека в подлинном смысле этого слова - не как Мессию, хотя, конечно, Он является таковым, и даже не слугу, но человека. Несомненно, даже как человек Он остается Сыном Бога, и так его называют в самой первой главе этого евангелия. Сыном Бога Он был, придя в этот мир, - извечным Сыном Бога. Этот святой, которому надлежало родиться от девы, должен был назваться Сыном Бога. Таково было его звание с этой точки зрения, хотя Он был облечен в плоть, рожден женщиной, пусть даже девой Марией. Поэтому ясно, что с самого начала евангелия большее выражение получает человеческая сущность Господа Иисуса. Все, что обнаружилось в Иисусе, в каждом его поступке и в каждом его слове, было божественно, но, тем не менее, Он был и человек; и таким Он показан здесь во всем. Поэтому глубочайший интерес представлял безошибочный отбор тех обстоятельств, при которых явился в мир и пошел по нему этот удивительный человек. Святой Дух соблаговолил поведать через Луку обо всем, начиная с тех, кто окружал Господа в различных обстоятельствах, кто взывал к его сердцу до самого его вознесения на небеса. Но есть и другая причина для особого вступления святого Луки - он был больше других евангелистов приближен к великому апостолу язычников, которому, как мы узнаем из книги Деяний, он в некотором роде был товарищем и которого сам апостол считал одним из своих соратников. Поэтому мы обнаруживаем, что он под руководством Святого Духа оказывает влияние на то, что было главной особенностью служения и свидетельства апостола Павла, - сначала к иудеям, а также и к язычникам.

Соответственно, наше евангелие, хотя оно в существенных чертах предназначено для язычников, так как было обращено к язычникам и написано язычником, начинается с объявления того, что оно больше иудейское, чем любое другое из четырех евангелий. Так было и с Павлом в его служении. Он начал с иудеев. Очень скоро иудеи отвергли Слово и оказались недостойными вечной жизни. Тогда Павел обратился к язычникам. То же самое справедливо и в отношении нашего евангелия, близкого писаниям апостола, - то, что именно в этом смысл выражения апостола Павла некоторые ранние христианские писатели понимали гораздо лучше, чем нынешние. Я ссылаюсь на него теперь не потому, что нахожу дело истины в этом меньше, ибо это представление совершенно неверно, но в то же время оно показывает, что под ошибкой скрывалась некоторая доля правды. Они думали, что Павел имел в виду евангелие по Луке, сказав: “Мое [или наше] евангелие”. К счастью, большинство моих слушателей достаточно понимают истинный смысл сказанного, чтобы увидеть эту своеобразную ошибку; но все же это говорит о том, что даже самый ограниченный человек не сможет не почувствовать, что в евангелии по Луке был некий оттенок мысли и поток чувства, которые были чрезвычайно созвучны свидетельству апостола Павла. И все же это было совсем не то, что, выражаясь языком апостола Павла, называлось “моим евангелием” или “служением евангелия” и т. п.; но, конечно, это было великой нравственной основой, на которой оно зиждилось, во всяком случае, наиболее соответствовало ему и было готово к нему. Следовательно, лишь после того, как Христос предстал в величайшем милосердии остатку верующих иудеев, Лука впервые полностью описывает пришествие единородного Сына Бога в мир с намерением установить отношения со всем человеческим родом и особенно подготовить пути для осуществления своих великих замыслов и намерений по отношению к язычникам. Он прежде всего оправдывает себя в своих путях и показывает, что готов был исполнить любое обещание, которое Он дал иудеям.

Поэтому то, что говорится в первых двух главах евангелия по Луке, является оправданием Бога в Господе Иисусе, который представляется нам тем, в ком Бог видит источник исполнения своих старых обещаний, данных Израилю. Поэтому вся сцена проникнута этим чувством Бога по отношению к Израилю. Священник показан праведным по закону, но его жена не имела того отпрыска, на которого эти иудеи смотрели бы как на знак благоволения Бога к ним. Теперь Бог смотрел на землю с милосердием, и когда Захария служил по жребию в храме, то ангел, даже здесь пришелец, исключительно с целью милости к несчастному, которого давно не видели как свидетеля славных путей Бога, объявил о рождении сына, предвестника Мессии. Неверие даже со стороны благочестивых людей Израиля явлено в поведении Захарии, и Бог порицает это, наказывая Захарию немотой, но не теряя при этом в своем милосердии. Это, однако, предвещало лучшее; и ангел Сущего отправился выполнять второе поручение и объявляет вновь то самое древнее откровение потерянного рая, самое могущественное обещание Бога отцам и пророкам, которое выделяется среди всех других обещаний и которое заключало в себе завершение всех обещаний Бога. Он дает знать деве Марии о непорочном зачатии, которое ни коим образом не связано с естественным, но все же приводит к рождению настоящего человека. Этот человек был Сыном Всевышнего - человеком, которому предстояло занять так долго пустовавший престол его отца Давида.

Таково Слово. Мне нет необходимости говорить, что были истины, гораздо более благословенные и глубокие, чем истина о престоле Израиля, сопровождающая это заявление, на котором теперь невозможно подробно остановиться, если мы хотим обсудить сейчас значительную часть нашего евангелия. Достаточно сказать, что таким образом мы имеем все доказательства благоволения Бога к Израилю и верности своим обещаниям как в отношении появления предвестника Мессии, так и в отношении рождения самого Мессии. Затем следует поток хвалебных слов из уст матери нашего Господа и вскоре после этого, когда язык того, кто был скован немотой, развязался, Захария заговорил, чтобы прежде всего воздать хвалу Богу за его безграничное милосердие.

Вторая глава раскрывает те же великие истины, но только более близкие по времени. Первые стихи доказывают это. Бог был добр к Израилю и проявлял свою верность согласно не закону, но своим обещаниям. В каком же рабстве находились люди! Над ними господствовали враждебные язычники. В те времена у власти была последняя великая империя, предсказанная пророком Даниилом. “В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею. И пошли все записываться, каждый в свой город”. Таково было намерение этого мира, императорской власти того времени, великого римского зверя, или империи. Но если от кесаря вышло повеление, то у Бога была самая милосердная цель. Кесарь мог позволить себе гордиться и считать, что мир принадлежит ему, впав в крайние честолюбие и самодовольство, свойственные человеческой природе, но Бог проявляет в это время свою природу - увы, какой контраст! По этой самой причине Сын человека, согласно провидению, появляется на свет в назначенном месте - в Вифлееме. Он появляется на свет при иных обстоятельствах, чем те, о которых мы могли узнать из первого евангелия, где о Вифлееме упоминается еще более выразительно: во всяком случае на пророчество ссылаются потому, что оно здесь необходимо. Там об этом пророчестве могли поведать волхвам, пришедшим поклониться Христу, даже книжники. Здесь нет ничего подобного. Сын Бога находится даже не в гостинице, а в яслях для скота, куда бедные родители Спасителя положили его.

Момент появления на свет каждого человека сопровождается определенным знамением, но то был Христос Господь, свидетель спасения, исцеления, прощения, благословенного милосердия Бога. Не только его распятие, такое значительное, но и его рождение, само место и обстоятельства его - все это совершенно очевидно было подготовлено. И не только это, ибо, хотя мы не видим здесь волхвов с востока с их пышными дарами, золотом, ладаном и смирной, возложенными к ногам юного царя иудеев, здесь перед нами, и я считаю это гораздо более прекрасным в нравственном отношении, разговор ангела и неожиданное появление (ибо небеса не так уж близко) хора небесных ангелов, славящих Бога, в то время как земные пастухи пасли свои стада, исполняя свой скромный долг.

Невозможно изменить порядок этих событий, не разрушив его! Следовательно, вы не можете перенести сцену с волхвами в евангелие по Луке, как и не могли бы ввести пастухов, которых ночью посетила милость Бога, в евангелие по Матфею. Что это за повесть, рассказанная о том, где присутствует сердце Бога! Как очевидно с самого начала то, что это евангелие было проповедано бедным, и как это созвучно с данным евангелием! И мы могли бы по праву подтверждать то же самое - я не скажу той славой, которую видел и постиг Саул, но, несомненно, тем милосердием Бога, которое также препятствует проявлению свидетельства Израилю; хотя были разные знамения и приметы, само установление власти язычников и связанные с этим особенности нравственного характера также свидетельствуют о том, что здесь что-то большее, чем вопрос об израильтянах и их царе. Тем не менее то, что мы видим здесь, является полным свидетельством милосердия к Израилю, даже в следующих словах, смысл которых несколько искажен в английском переводе, где говорится: “Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет” не “всем этим людям”, но “всем людям” {Прим. ред.: сравните с русским синодальным переводом}. Сказанное в этом отрывке не выходит за пределы Израиля. Очевидно, что это полностью подтверждается в контексте, даже если и не знать перевод слова, которое, несомненно, доказывает то, о чем я сейчас говорю. В следующем стихе мы читаем: “Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь”. Очевидно, поскольку дело касается этого, Он представлен именно тем, кому предназначено было своей личностью способствовать выполнению обещаний, данных Израилю.

Далее, как бы в продолжение этого, ангелы поют: “Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!” Это не совсем добрая воля по отношению к человеку. Это слово выражает добрую волю Бога и удовлетворенность “в человеках”- не говорится именно “в человеке”, как если бы это было только в Христе, хотя, несомненно, это было истиной в самом высоком смысле. Поэтому Сын Бога стал не ангелом, но действительно человеком, как сказано в послании Евреям (гл. 2). То дело, которое Он взял на себя и в котором был заинтересован, было не для ангелов - Он заботился именно о людях. Но здесь проявляется гораздо большее: благоволение Бога к человеку стало причиной того, что его Сын становится человеком и свидетельствует о такой удивительной истине. Его благоволение к людям (потому что его Сын становится человеком) явилось первым неотложным личным шагом к тому, что явилось установлением его праведности в получивших оправдание грешниках путем распятия и воскресения Христа, что должно было вскоре случиться. Через власть этой желанной личности и действенность его подвига по искуплению Он (Бог) смог также возлюбить и тех, которые когда-то были грешниками, а теперь стали объектом его непреходящего милосердия. Но здесь во всяком случае состояние этой личности тоже должно обеспечить осуществление благословения перед его взором. Под состоянием этой личности подразумевается, конечно, то, что Сын Бога теперь стал воплощенным, и это теперь само по себе стало как немалым доказательством, так и залогом удовлетворенности Бога человеком.

После этого Иисус представлен нам в момент обряда обрезания. Само жертвоприношение, сопровождавшее этот обряд, доказывало также земное положение его родителей - их глубокую нищету.

Затем следует трогательная сцена в храме, где престарелый Симеон берет младенца на руки, ибо ему “было предсказано Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не увидит Христа Господня”. Поэтому по вдохновению Святым Духом он приходит в храм в назначенное время. “И, когда родители принесли Младенца Иисуса, чтобы совершить над Ним законный обряд, он взял Его на руки, благословил Бога и сказал: Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое”. Очевидно, что вся обстановка здесь такова, что ее нельзя назвать официальной - нельзя сказать, что дело было сделано, но, несомненно, в Христе было спасение - самая желанная правда, высказанная соратником его, для которого самым главным была праведность. Была личность Спасителя, рассматриваемая с позиции пророческого Духа, который в назначенный час исполнил бы все по отношению к Богу и человеку. “Спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов, свет к просвещению [или, скорее, к откровению] язычников”. Я не рассматриваю вышесказанное как высказывание из Ветхого Завета. В древней летописи порядок слов был бы обратным, ибо тогда бы Бог, несомненно, поставил бы Израиль на первое место, а язычников на второе. Дух дает Симеону возможность в пророческом свидетельстве немного продвинуться вперед от терминологии Ветхого Завета. Младенец Христос был светом, как он говорит, для откровения язычников и для славы его народа Израиля. Откровение язычников, которое должно было вскоре последовать, станет результатом отвержения Христа. Язычники вместо того, чтобы скрываться, как они делали во времена Ветхого Завета, и быть незаметными в отношениях с Богом, и вместо того, чтобы находиться в зависимости от Израиля, как это было на протяжении тысячелетий, изменили свое положение и вышли на передний план, хотя, несомненно, слава народа Израиля сохранилась и в те дни. Здесь, конечно, мы видим ветхозаветное положение, но свет для более полного просвещения язычников находит свое воплощение в том замечательном положении, которое язычники обретают теперь благодаря отсечению иудейских ветвей от их масличного дерева. И это, я думаю, подтверждается тем, что мы находим далее. Симеон не решается благословлять младенца, но когда он благословляет родителей, то говорит Марии: “Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле”. Ясно, что Дух дает ему возможность указать на отвергнутого Мессию и показать последствия этого; далее он добавляет: “И в предмет пререканий, - и тебе самой оружие пройдет душу”. Эти слова нашли свое подтверждение в чувствах Марии у креста Господа Иисуса. Но, более того, унижение Иисуса подействовало как индикатор нравственности, о чем говорит следующее: “Да откроются помышления многих сердец”. Могу ли я спросить, где еще мы можем найти такие выражения, кроме как у Луки? Назовите мне еще хоть одного автора евангелия, кому удалось бы это выразить более точно.

Я бы привлек ваше внимание не только к этим словам как в высшей степени характеризующим данное евангелие. Возьмите, с одной стороны, то могущественное милосердие Бога, проявленное в Христе, а с другой - возьмите те отношения с душами людей, которые явились следствием нравственного влияния распятия. Это две важные особенности, которые отличают написанное Лукой. Соответственно, мы также обнаруживаем, что чувство милосердия, однажды поселившееся в сердце Симеона, как и все то, что непосредственно было связано с нашим Господом Иисусом при его рождении, вызвало такую безграничную радость, что ее нельзя было ни подавить в себе, ни скрыть. Поэтому добрая весть должна переходить от одного к другому, и Бог заботится о том, чтобы явилась пророчица Анна, т. е. здесь мы видим пробуждение, вызванное не только пришествием ангелов, но и пробуждение пророческого Духа в Израиле. “Тут была также Анна пророчица, дочь Фануилова, от колена Асирова, достигшая глубокой старости [и она долго прождала, веруя, но, несмотря на это, не разочаровалась] ... вдова лет восьмидесяти четырех, которая не отходила от храма, постом и молитвою служа Богу день и ночь. И она в то время, подойдя [и как прекрасен Господь при таких обязывающих обстоятельствах, подготавливающих сердце!], славила Господа и говорила о Нем всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме”.

Но это еще не все, что дает здесь Дух. Глава завершается картиной, в которой представлен наш Господь Спаситель. Эта картина замечательно созвучна с данным евангелием, и ни с каким другим. Какое еще евангелие нашло бы удобным говорить о нашем Господе как о юноше и дать нам нравственный образ этого замечательного и единственного, теперь уже не младенца из Вифлеема, а мальчика в скромном обществе Марии и Иосифа, достигшего возраста 12 лет? Мы видим, как Он в должное время вместе со своими родителями, как того требовал порядок, установленный законом, отправляется на праздник пасхи, но Он здесь единственный, кто больше всех дорожит словом Бога и кто понимает намного больше своих учителей. Для него, выглядевшего как человек, характерно было не только взросление, но и развитие в любом другом плане. Хотя, как истинный человек, и Бог должен был не только расти, но и совершенствоваться. Он “возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости, и благодать Божия была на Нем”. Но здесь говорится не только это - вдохновляемый автор доводит до нашего сведения то, как его упрекали его родители, которые едва ли понимали, что значило для него даже тогда найти свой путь в исполнении воли Бога. Когда они вышли из Иерусалима и обнаружили его исчезновение, то вернулись обратно и нашли его посреди учителей. Изысканным местом это показалось бы любому юноше, но как прекрасно было все в нем! и как пристойно! “Слушающего их и спрашивающего их”, - так говорится о нем. Даже Спаситель, исполненный божественного знания, сейчас не берется учить как власть имеющий, и никогда, конечно, как книжники. И даже осталось осознание, что Он Сын и Бог, но Он все еще оставался ребенком Иисусом и, будучи таким, соблаговолил быть смиренным в окружении старших по возрасту, хотя они знали несравнимо меньше, чем Он, и это было самое прекрасное и благопристойное смирение - “слушающий их и спрашивающий их”. Какое милосердие было выражено в вопросах Иисуса! Какая безграничная мудрость в присутствии невежества этих знатных учителей! Все же кто из этих ревностных раввинов смог бы разглядеть малейшее отступление от беспредельной и абсолютной пристойности? И не только это! Ибо написано, что мать сказала ему: “Чадо! что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и я с великою скорбью искали Тебя”. На это Он сказал им: “Зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?” Таким образом тайна рано была разгадана. Он ничего не ждал. Ему не нужно было, чтобы голос с небес возвестил ему, что Он Сын Бога; ему не нужно было знамение от Святого Духа, сошедшего, чтобы убедить в его славе и миссии. Несомненно, Он увидел и услышал это, и своевременно, но я повторяю, что Он не нуждался в том, чтобы кто-то вселил в него сознание того, что Он был Сыном Отца. Он знал об этом от рождения, и совершенно независимо от понимания этого другими.

Несомненно, этот божественный дар был дан ему позже, когда Святой Дух отметил печатью человека Христа Иисуса. “На Нем положил печать Свою Отец, Бог”, как сказано, и это совершенно верно. Но важно здесь то, что в таком раннем возрасте, когда ему было двенадцать лет, Он осознает, что Он Сын, каким никто еще не был и не мог быть, и в то же время Он возвращается со своими родителями и находится у них в повиновении, как если бы Он был безупречным сыном человека - их ребенком. Он был Сыном Отца, равно как и был Сыном человека. “И Он пошел с ними... в Назарет; и был в повиновении у них”. Это не только божественная личность, но и совершенный человек, совершенный в любом отношении, какое только возможно для такой личности. И та, и другая истина подтверждается не столько в учении, сколько на деле.

Третья глава открывается новой сценой: “В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря [ибо люди быстро уходят и не остается глубокого следа на земле от содеянного великими], когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне”. Какое странное положение вещей! Мы не только узнаем, что верховная власть перешла в другие руки, не только видим едомитян - политический беспорядок в стране, - но и религиозный Вавилон. Какое отступление от религиозных законов! Кто прежде слышал о двух первосвященниках? Такими были события в то время, когда близилось свидетельство Христа, - “при первосвященниках Анне и Каиафе”. Никакие изменения в мире, ни усугубление положения народа Бога, ни странный союз священников, ни расчленение страны чужеземцами - ничто не могло помешать целям милосердия, которое, напротив, желало вывести людей из их наихудшего состояния и показать, что Бог повернулся к страдающим. Поэтому здесь появляется Иоанн креститель , но не так, как мы прослеживали его путь в евангелии по Матфею или евангелии по Марку, но особым образом, близким по своему характеру замыслу Луки. “И он проходил по всей окрестной стране Иорданской, проповедуя крещение покаяния для прощения грехов”. Здесь мы видим замечательное величие его свидетельства: “Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся [эта цитата действительно обличает язычников, а не только иудеев или их цели] ... и узрит всякая плоть спасение Божие”.

Становится очевидным, что эти слова служат намеком на расширение сферы влияния божественного милосердия; об этом ясно из манеры Иоанна крестителя говорить. Обратите внимание, как он судит о массах, когда обращается к ним. Здесь он не просто укоряет фарисеев или саддукеев, пришедших к нему креститься, как у Матфея, а строго предупреждает всех. Автор евангелия приводит его слова, обращенные к каждому сословию. Они остались такими же, как и во дни пророков, они ничуть не стали мягче с тех пор. Человек далеко не как Бог, он был грешен; а без покаяния и веры, какая польза от их религиозных привилегий? До какой степени развращенности могли бы докатиться они из-за неверия? “Порождения ехиднины! - говорит он, - кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния и не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам”. Это опять-таки объясняет особенности различных слоев населения, которые предстали перед Иоанном крестителем, и практически связано с обязанностями каждого. Думаю, это настолько важно, чтобы взять себе на вооружение, ибо Бог думает о душах, и всякий раз, когда мы получаем урок нравственного воспитания, согласно его замыслу, то сталкиваемся с людьми, какие они есть как бы взятые из их повседневной жизни. Мытари, солдаты, народ - каждый соответственно получает свое наставление. Следовательно, в этом покаянии, которое евангелие считает своим неизменным сопровождением, нужно принять во внимание то, что хотя все и сбились с пути, но каждый также последовал своей дорогой.

И вновь мы видим свидетельство о Мессии. “Когда же народ был в ожидании, и все помышляли в сердцах своих об Иоанне, не Христос ли он, - Иоанн всем отвечал: я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым. Многое и другое благовествовал он народу, поучая его”. И это тоже очевидная и выразительная иллюстрация манеры Луки. Представив Иоанна, он заканчивает свою историю о нем прежде, чем переходит к повествованию о Господе Иисусе. Поэтому он добавляет к этому еще одно событие: “Ирод же четвертовластник, обличаемый от него... за все, что сделал... худого, прибавил ко всему прочему и то, что заключил Иоанна в темницу”. Отсюда следует, что порядок, в котором Лука описывает события, во всяком случае здесь, не соответствует хронологической действительности. Здесь нет ничего удивительного. Любой, кто хоть сколько-нибудь знаком с историками, древними или современными, должен знать, что они делают то же самое. Это привычно и почти неизбежно. Не то чтобы они делали это в большей степени, чем авторы евангелий, но к этому прибегают многие историки, которых даже относят к наиболее точным, чтобы не просто перечислять события в простом хронологическом порядке, как в годовых реестрах, что по общему признанию является довольно скучным и грубым способом передачи информации. Они предпочитают группировать события по классам, чтобы выявить скрытые пружины и те обстоятельства, о которых и не подозреваешь, и, одним словом, все они стремятся уловить момент в его наиболее ярком и наиболее сильном проявлении. Следовательно, Лука, представляя здесь Иоанна, не боится нарушить последующее повествование о нашем Господе, пока посланники Иоанна не явятся иллюстрацией для другой темы. Это краткое повествование о преданном поведении крестителя от начала до конца и последствиях этого не оставляет повода для сомнений. Это все так правдиво, что Лука повествует о крещении Иоанном нашего Господа сразу после того, как упоминает о заключении Иоанна в тюрьму. Хронологическая последовательность здесь явно уступает более серьезным требованиям.

Далее следует крещение тех, кто обращался к Иоанну, и прежде всего Христа. “Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати, и был, как думали, Сын Иосифов”. На первый взгляд вставка родословия в этот момент кажется довольно странной, но Писание всегда право, и мудрость оправдана ее детьми. Это выражение значительной истины. Господь показан всецело обращенным к оставшимся праведным, то есть показан тем, кем Он был для Израиля. Милосердие Бога и его верность данным им обещаниям явились для них замечательным свидетельством. Более того, оно было явлено перед лицом ставшей великой Римской империи. Мы увидели священника, исполнявшего свои обязанности в храме, затем последовало посещение ангелом Захарии, Марии и, наконец, пастухов. Мы также явились свидетелями великого пророческого знамения Еммануила, рожденного девой. И вот теперь нам представлен предвестник, величайший из пророков, Иоанн креститель, предтеча Христа. Но все было напрасно. Они были порождением ехидны, как свидетельствовал о них сам Иоанн. Тем не менее со стороны Христа проявлялось несказанное милосердие везде, где приняли призыв Иоанна, хотя божественная жизнь оказала слабое действие на их души. Исповедуя суд Бога против себя, осознав, что были грешны, они тем самым привлекли к себе душу Иисуса. В нем не было греха, ни малейшего намека на грех, ни малейшей связи с ним, но тем не менее Иисус был с теми, кто прибегнул к крещению Иоанна. Это соответствовало воле Бога. Не настоятельная потребность в грехе привела его сюда, а, напротив, милосердие, истинный плод божественного милосердия в нем. Он, кому не в чем было исповедоваться или каяться, был не меньше чем самим выражением милосердия Бога. Он не стал бы отделяться от тех, кто хотя бы в незначительной степени ответил на милосердие Бога. Поэтому Иисус пока не выводит народ из Израиля, так сказать, чтобы они лично общались с ним. Он связывает себя с теми, кто признавал свое нравственное состояние перед лицом Бога. Он поддержал бы их в этом признании (не ради себя, конечно, утверждая якобы необходимость своего присутствия), но по своему милосердию, будучи их товарищем. Положимся на то, что эта самая истина связана со всей деятельностью Господа Иисуса. Какие бы изменения ни имели место до или в момент его смерти, они только в большей степени продемонстрировали бы этот могущественный и плодотворный принцип.

Кто был тогда этот принимавший крещение человек, для которого, когда Он молился, раскрылись небеса, и Дух Святой нисшел, и голос с небес произнес: “Ты Сын Мой Возлюбленный; в Тебе Мое благоволение!”? Это был тот, кого любит вдохновляющий Дух, чтобы в конце концов предстать в родословии как Сын “Адамов, Божий”. И ему предстояло быть искушаемым, как Адаму, - нет, так никогда не искушали Адама, ибо не в раю, а в пустыне предстояло быть искушаемым второму Адаму. Это происходило на развалинах мира, это было на сцене смерти, над которой навис приговор Бога, где и речи не было о невинности, но речь шла о священной божественной силе, окруженной злом, где тот единственный, который полностью зависел от Бога, без еды, без воды жил одним словом Бога. Таким и гораздо большим был этот человек Иисус Христос. И поэтому родословие Иисуса, как мне кажется, должно быть представлено таким у Луки, каким оно должно было быть на самом деле, хотим мы этого или нет. Если бы Матфей вставил родословие после крещения Иисуса, то это показалось бы странным и необычным. Там такая вставка была бы не на своем месте, потому что любой иудей хотел бы прежде всего узнать о происхождении Иисуса согласно пророчествам Ветхого Завета. Мы можем сказать, что все, что хотел знать в первую очередь иудей, так это то, что Сын, который был дан, - это младенец, который родился согласно предсказаниям Исаии и Михея. Здесь же мы видим Господа человеком, а также проявление исполненного совершенства милосердия в человеке - полное отсутствие греха. И все же именно его мы видим в обществе тех, кто исповедовался сам в грехе! “Сын... Адамов, Божий”. Это значит, что Он был единственным, кто, будучи человеком, доказал, что Он был Сыном Бога.

Четвертая глава основывается на этом, и здесь это не просто стиль Матфея, подсказанный провидением Бога, который мы узнаем по цитатам, но это до конца исполнено нравственного смысла. В евангелии по Матфею, при первом искушении, наш Господь проявляет себя как человек, живущий не простыми потребностями естества, а словом Бога; во время второго искушения Он исповедуется и остается верным себе, чтобы стать Мессией, ибо испытание было дано ему с этой целью; и последнее ясно предполагает славу Сына человека. Это я и называю произволением Бога. Конечно, точно таким был путь испытания. В первом испытании проверялась прочность позиции человека. Христос не сдал бы своей позиции. Он говорит: “Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим”. Гораздо более важно сохранить слово Бога, чем жить; и Он во всяком случае ценил только такую жизнь, когда человек живет словом Бога. Это и есть совершенство. Верующий убежден в том, что Бог знает, как позаботиться о человеке. И обязанность человека - хранить слово Бога. Бог не забудет сохранить и защитить его. Планы сатаны были, следовательно, расстроены. Затем сатана искушал его цитатой из 91-го псалма, в которой ясно говорится о Мессии. Конечно же, Иисус не собирался отрицать написанное. Он верил и по вере действовал. Если Он был Мессия, то почему бы, согласно Слову, Богу не подтвердить это? Но Господь Иисус противостоит сатане и здесь, хотя я не считаю нужным вдаваться в подробности того, что мы уже рассматривали. Далее последовало последнее его испытание, но не как Мессии, о котором говорилось в псалме, но, скорее, как Сына человека, могущего получить все царства мира. Здесь сатана испытывал его как бы вопрошая: “Почему бы тебе не завладеть и не возрадоваться теперь?” Однако Он мог бы принять это только от Бога как отвергнутый человеком и как страдающий за грех, а не как живущий на земле Мессия, который бы поспешил завладеть обещанным ему. Напрасно пред ним расставляли ловушки - только один Бог мог дать это тому, кто действительно был в силах удержать все царства мира. В данном же случае платить нужно было слишком дорогой ценой, ценой поклонения дьяволу. Иисус вслед за этим отказывается от всего, чем искушает его сатана.

В евангелии по Луке мы имеем нечто другое. Здесь нет того установленного произволением Бога порядка искушений, какой подходит для евангелия по Матфею. Такой порядок, напоминающий здесь и порядок следования событий, точно соответствует замыслу Святого Духа в евангелии по Матфею. Но он не подходит никакому другому евангелию. От Марка требовалось лишь представить повествование об искушении, изобразив мрачную сцену, а затем перейти к описанию действенного служения нашего благословенного Господа. Напротив, Лука преднамеренно изменяет порядок. Это смелый шаг, как кажется, тем более, если он знал, как я полагаю, что было написано предшествующими авторами евангелий. Но, согласно его замыслу и замыслу Бога, было необходимо показать, что Он сам наложил печать на это отклонение по времени. Ибо прежде всего перед нами Иисус, искушаемый здесь как человек. Так должно быть в каждом рассказе об этом искушении. При этом, конечно, Сын Бога был искушаем сатаной как человек. Здесь, однако, на втором месте мы видим предложение царств мира. Таким образом, это будет восприниматься не как у Матфея, который подчеркивает то важное изменение в произволении Бога, явившееся результатом его отвержения иудеями. Это действительно показывает, что именно выдвигает здесь на передний план Святой Дух - искушения, возвышающие одного над другими в плане нравственного превосходства и величия. Я полагаю, что это и является причиной изменения порядка у Луки. Первым было искушение его телесными потребностями - разве Бог приказал, чтобы Ты ничего не ел? Ведь Ты волен сделать камни хлебами! Вера оправдывает Бога, оставаясь зависимой от него и надеясь на то, что Он в нужное время воздаст нам. Затем следует предложение царств вселенной. Если добрый человек хочет творить добро, то какие перед ним открываются перспективы! Но Иисус явился сюда, чтобы прославить Бога. Ему одному Он поклонился бы, ему одному бы служил. Покорность, подчиненность воле Бога, поклонение ему - таков щит против всех уловок врагов. И, наконец, третье искушение словом Бога на крыле храма. Оно было обращено не к телесным нуждам, но к его духовному чувству. Должен ли я отметить, что искушение духа для святой личности является более тяжелым и более глубоким, чем любое другое искушение, связанное либо с нашими мирскими потребностями, либо с нашими желаниями? Итак, искушения были: телесное или физическое, мирское и духовное. Чтобы достичь этого нравственного порядка, Лука отказывается от последовательности во времени. Время от времени Матфей, и никто более, как он, не отступает от простого порядка событий, когда этого требует цель Духа, но в данном случае Матфей сохранил тот порядок, ибо посредством этого он подчеркивает истину провидения Бога, тогда как Лука путем изменения порядка искушений выявляет их нравственное значение наиболее замечательным и поучительным образом. Соответственно, из 8-го стиха 4-ой главы самые авторитетные редакторы опускают фразу “отойди от Меня, сатана , ибо...”. Изменение порядка искушений требует убрать ее. Переписчики часто приписывают Луке то, что в действительности является сказанным Матфеем; и даже некоторые критики были не в состоянии обнаружить эту ошибку. Как написано в общепризнанном греческом тексте и английском авторизованном переводе, сатане приказано отойти {Прим. ред.: эта фраза имеется и в русской синодальной Библии (см. ст. 8)}, но, по-видимому, он остается и вновь искушает Господа, сводя на нет его повеление. Понятно, что это предположение, о котором я говорю (а не просто слово “ибо”, как думает Блумфилд), не имеет никакого права быть упомянутым здесь, ибо это лишено всяких оснований. Есть много хороших рукописей, содержащих это предложение, которое употребляется с целью показать их древность, своеобразие и многообразие древних рукописей, не говоря о внутреннем свидетельстве, которое явилось бы решающим, в большей мере подчиняясь внешнему свидетельству. Следовательно, здесь едва ли можно говорить о том, что сатана был изгнан силой негодования, как в евангелии по Матфею. “И, окончив все искушение, дьявол отошел от Него до времени”. Это доказывает еще одну важную истину, состоящую в том, что сатана только отошел на время, а потом вернется. И это он сделал, чтобы отложить искушение на конец жизни Господа, что весьма тщательно описывается Лукой; только в его компетенции показать нравственную сторону душевных страданий Господа в саду Гефсимании.

Затем “возвратился Иисус в силе духа в Галилею”. Человек одержал победу над дьяволом. Не в пример первому Адаму, второй человек выходит с силой, свидетельствующей о торжестве веры. Как же Он использует эту силу? Он направляется в свою презираемую страну. “И разнеслась молва о Нем по всей окрестной стране. Он учил в синагогах их, и от всех был прославляем. И пришел в Назарет, где был воспитан”. Следующее обстоятельство так подробно упоминается только здесь и более нигде; какие бы иллюзии ни возникли на этот счет где-либо еще, только здесь дан при помощи Духа Бога наиболее живой и характерный портрет нашего Господа Иисуса, приступающего к своему служению среди людей согласно цели и путям божественного милосердия. Проявление силы является не чем иным, как внешней формой его славы; совсем иначе, чем у Марка, который подчеркивает, что Он учил, как никто другой, а затем изгонял нечистую силу перед всеми. Совсем не такое начало служения описывает Лука. Это больше, чем каскад чудес и одновременно весть и печать его учения, как у Матфея; и не так, как у Иоанна, который говорит об индивидуальном общении с душами, показывая, как Он привлекал сердца тех, кто был с крестителем или кто был занят своим делом, когда Он призывал их следовать за ним. Здесь же по своему обыкновению Он идет в синагогу и принимается читать.

“Ему подали книгу пророка Исаии”. Что за момент! Тот, кто является Богом, становится ближе, снисходит до человеческих дел среди людей. “И Он, раскрыв книгу, нашел место, где было написано: Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим [это есть человек Иисус Христос; Дух Сущего обитал в нем, не как в Боге, а как в человеке, и помазал его благовествовать нищим; какая полная гармония с тем, что мы только что видели!], и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедывать лето Господне благоприятное. И, закрыв книгу и отдав служителю, сел; и глаза всех в синагоге были устремлены на Него. И Он начал говорить им: ныне исполнилось писание сие, слышанное вами”. Перед ними был настоящий человек и вместе с тем - сосуд милосердия Бога на земле, и на это наиболее полно указывает данный отрывок Писания. Но где бы мы могли найти это самое удачное применение пророчества, как ни у Луки, для кого это фактически характерно? Все евангелие развивает эту мысль или, по меньшей мере, перекликается с ней.

“И все засвидетельствовали Ему это, и дивились словам благодати, исходившим из уст Его, и [но тут же они проявляют неверие] говорили: не Иосифов ли это сын? Он сказал им: конечно, вы скажете Мне присловие: врач! исцели Самого Себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме”. Он уже принялся за работу среди тех, кого Матфей называет “Его народ”, но Дух Бога умалчивает обо всем, что было совершено для того, чтобы показать в полном блеске то, что Он, будучи богат, обнищал ради нас. Вот о чем говорит Лука. Затем наш Господь указывает на нравственную причину препятствия, непреодолимого в их сознании: “Истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве. Поистине говорю вам: много вдов было в Израиле во дни Илии, когда заключено было небо три года и шесть месяцев, так что сделался большой голод по всей земле, и ни к одной из них не был послан Илия, а только ко вдове в Сарепту Сидонскую”. Наш Господь еще не призывает мытаря и не принимает язычника, как будет сказано в 5-ой и 7-ой главах теми словами, которые они читали и слышали, но не поняли. Это был его ответ на недоверчивость иудеев, его братьев по плоти. Как серьезно звучат предостережения милосердия! Именно к вдове язычника, а не иудея Бог проявил милосердие в дни измены Израиля. “Много также было прокаженных в Израиле при пророке Елисее, и ни один из них не очистился, кроме Неемана Сириянина”. И сразу поднялся враждебный гнев и возмущение; в человеческом естестве зародилась подозрительность по отношению к божественной доброте незнакомца. Те, кто минуту назад восхищался его словами милосердия, теперь пришли в бешенство и были готовы разорвать его на куски. “И, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился. И пришел в Капернаум, город Галилейский, и учил их в дни субботние. И дивились учению Его, ибо слово Его было со властью”. Это то, на что делается у Луки особое ударение. И это справедливо, потому как этим выражается мысль о том, что есть Бог для человека. Это именно то слово, которое испытывает человека.

Вот две характерные особенности данного евангелия:

1) что значит Бог для человека;

2) какой есть человек, теперь раскрытый, освидетельствованный и постигнутый Словом Бога.

В связи с этим воссияло милосердие; посредством этого было нравственно доказано зло в человеке - не просто человеком, но еще больше явленным Словом и личностью Христа. Человеку, однако, это не нравится, и в этом нет ничего удивительного, ибо когда он исполнен добра и милосердия, то в нем не остается места для гордости, тщеславия, самоуверенности, короче, напускной важности в любой форме. Есть одно благо, и это Бог.

Но это еще не вся истина, ибо власть сатаны еще сильна в мире. И это слишком очевидно и известно всем, чтобы остаться незамеченным; и если человек проявил неверие даже о славе Иисуса, то сатана тогда, по меньшей мере, почувствовал свою силу. Такое было с человеком, душа которого была нечиста. “И он закричал громким голосом: оставь; что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас; знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий”. Заметьте, как Иисус, воплощение и исполнитель слова Бога, доводит до завершения закон и обещание, пророчества и псалмы. Бесы признают в нем “Святого Божия” и, как мы вскоре увидим, помазанного (Христа), Сына Бога. В 4-ой главе видно, что Он действует, скорее, как Сущий. “Иисус запретил ему, сказав: замолчи и выйди из него. И бес, повергнув его посреди синагоги, вышел из него, нимало не повредив ему”. Это доказывает, что во Христе было не только милосердие по отношению к людским нуждам, но и власть над дьяволом. Он покорил дьявола и продолжает использовать свою силу в интересах людей.

Затем Он входит в дом Симона и исцеляет его тещу; “при захождении же солнца все, имевшие больных различными болезнями, приводили их к Нему и Он, возлагая на каждого из них руки, исцелял их. Выходили также и бесы из многих с криком и говорили: Ты Христос, Сын Божий. А Он запрещал им сказывать, что они знают, что Он Христос”. Здесь мы находим много общего с более ранними евангелиями. Когда его действия привлекли внимание людей, Он удаляется. Вместо того, чтобы воспользоваться тем, что люди называют “влиянием”, Он не терпит страстного желания людей удержать его в их среде. Он ходит в вере, святой Бога, не довольствуясь ничем, что побуждает человека омрачить его славу. Даже удаляясь в пустынное место, подальше от восхищенной толпы, Он дает им знать, что должен благовествовать царство Бога и другим городам, ибо для этого Он был послан. “И проповедывал в синагогах галилейских”.

И теперь, в начале пятой главы, мы знакомимся с событием, которое совершенно выходит за рамки своего исторического места действия. Имеется в виду призвание первых апостолов, а точнее Симона, который избирается точно так же, как и уже известные нам слепой или бесноватый, получившие исцеление, хотя их могло быть и больше. Итак, сын Ионы является главным объектом милосердия, проявленного Господом, хотя и другие призывались в то же самое время. У него были товарищи, оставившие все и последовавшие за Христом, но в подробностях мы читаем лишь о нем, а не о них. Из других источников нам становится известно, что призвание Петра предшествовало вхождению Господа в дом Симона и исцелению его тещи. Мы также знаем, что в евангелии по Иоанну говорится о том моменте, когда Симон впервые увидел Господа Иисуса, а в евангелии по Марку указано время, когда Симон был отозван от своих дел и покинул свою лодку. Лука показал нам, какое милосердие проявлял Господь по отношению к людям, начиная от посещения синагоги в Назарете и вплоть до того, как проповедовал по всей Галилее, где, между тем, изгонял бесов и исцелял от болезней. В сущности, это и есть проявление в нем силы Бога, которая словом побеждает дьявола и все человеческие беды. Сначала дается полная картина всего этого; и чтобы не нарушать ее целостности, подробный рассказ о призвании Симона выпадает из своей временной последовательности. Но поскольку в этом случае представляется путь Господа, то этот эпизод был прибережен для того, чтобы рассказать о нем здесь. Этим, в сущности, и объясняется такой метод группировки, характерный для Луки, который используется вместо простого повествования о событиях в том порядке, как они происходят.

“Однажды, когда народ теснился к Нему, чтобы слышать слово Божие, а Он стоял у озера Геннисаретского, увидел Он две лодки, стоящие на озере; а рыболовы, выйдя из них, вымывали сети. Войдя в одну лодку, которая была Симонова, Он просил его отплыть несколько от берега и, сев, учил народ из лодки. Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова. Симон сказал Ему в ответ: Наставник! мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть”. Ясно, что слово Иисуса явилось первым большим испытанием. Симон уже долго и усиленно трудился, но одного слова Иисуса было достаточно. “Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начинали тонуть [далее показан результат нравственного характера]. Увидев это, Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный”. Это было самым естественным чувством, на какое только способна душа, не только восхищенная величием поступка, совершенного Господом, но и удостоверившаяся в том, что его слову можно безоглядно верить и что божественная сила ответила на слово человека Христа Иисуса. Его безупречность поразила совесть Петра ослепительной молнией. Слово Христа пролилось ему в душу светом Бога. “Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный”. То было истинное осознание греха и раскаяние; даже сама поза Петра у ног Иисуса доказывает то, что он далек был от мысли о том, что Господь должен был покинуть его, хотя его совесть осознавала, что так должно было быть. Он гораздо глубже, чем когда-либо прежде, понимал свою греховность. И уже истинное влечение к Христу поселилось в сердце Симона. Он был возрожден Богом, насколько мы можем судить, еще до этого. Он почувствовал это сразу, когда услышал и узнал голос Иисуса, - первый раз Иоанн позволяет нам увидеть это. Но теперь такое трогательное слово нашло путь к его сердцу, так что само высказывание вызвало поток чувств в его душе и побудило к явно противоречивому действию - припасть к ногам Иисуса и сказать: “Выйди от меня, Господи!” Это противоречие не носило глубинного характера, но являлось внешней стороной сказанного, ибо в глубине души он страстно желал быть с Иисусом и радоваться о нем, прилепившись к нему всем своим сердцем, хотя в то же время очень сильно сознавая свою вину и полагая, что не имеет ни малейшего права находиться там. Так что он мог бы даже в определенном смысле вынести себе приговор, хотя и вопреки всем своим желаниям. Чем больше он видел, что представляет собой Иисус, тем меньше находил себя достойным для его общества. Именно к такому результату приводило милосердие в своих более ранних действиях. Я не говорю - в своих самых ранних, но в своих более ранних действиях, ибо мы не должны слишком торопиться в душе с путями Бога. Потрясенный увиденным чудом, Петр говорит это Господу, но милостивый ответ успокаивает его: “Не бойся, - говорит Христос, - отныне будешь ловить человеков”. Я ссылаюсь на этот отрывок, чтобы подчеркнуть нравственную силу нашего евангелия. Это была божественная личность, которая если и являла ведение и силу Бога, то проявляла себя в милосердии и, воздействуя на совесть нравственно, изгоняла всякий страх.

Затем следует исцеление прокаженного, а за ним - прощение человека, который был парализован: опять доказательство присутствия там Сущего и исполнения замысла Духа из псалма 104; но Он был также и Сыном человека. Такова была тайна его личности, являющейся в милосердии, доказанная силой Бога в том, кто полностью зависим от Бога. И, наконец, следует призвание Левия-мытаря. Господь также показывает насколько хорошо Он знал, какое действие на человека окажет истинное милосердие, являемое в среде тех, кто привык следовать закону. Поистине невозможно вливать молодое вино милосердия в старые сосуды человеческих законов. Господь добавляет здесь (и мы находим это только в евангелии по Луке), что человек предпочитает (в присутствии нового от Бога) старые религиозные чувства, мышление, пути, учения, привычки, обычаи. “И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше”. Человек отдает предпочтение закону со всеми его неясностями, со всей его неопределенностью и такому далекому от Бога, а не тому божественному милосердию, бесконечно более благословенному, которое во Христе являет человека Бога и приближает человека к Богу ценою крови его на кресте.

В следующей, шестой главе, эта мысль доводится до конца. Мы видим в два субботних дня учеников, осуждаемых за срывание колосьев, и Господа, почти вызывающе исцеляющего сухорукого в синагоге. Господь сам не срывает колосья злаков, но Он оправдывает виновных в этом и делает это на нравственной основе. Здесь мы не встречаемся с подробностями, изложенными по воле Бога в евангелии по Матфею. Хотя ссылка делается на те же события, но о них в данном евангелии рассуждений не ведется. Здесь предметом рассуждения является, скорее, приближающееся изменение божественного промысла, но носит это нравственный характер. Подобное замечание относится и к случаю исцеления сухорукого. Суббота (или печать старого завета) никогда не давалась Богом для обвинения человека, проявившего в этот день благость по отношению к нуждающимся и несчастным. Таким образом, Сын человека был господином субботы и имел милосердие вольно благословлять человека и славить Бога. Тотчас после этого над обреченной головой нашего Господа сгущаются тучи. “Они же пришли в бешенство и говорили между собою, что бы им сделать с Иисусом”.

Господь восходит на гору, пребывая там всю ночь в молитве к Богу. На следующий день Он выбирает из своих учеников двенадцать, которые должны были наилучшим образом благовествовать о нем после его отшествия. Он назначает 12 апостолов. Затем он произносит то, что принято называть нагорной проповедью. Но какая поразительная разница в способах изложения этой проповеди у Матфея и у Луки! Лука объединяет две противоположных части, одну из которых опускает Матфей, во всяком случае в начале этой проповеди, в своем евангелии. Лука объединяет блаженства и проклятия, тогда как Матфей приберегает проклятия для другого подходящего момента. Не то чтобы следовало подтвердить, что Господь не произносит проклятий, какие встречаются в 23-ей главе у Матфея при других и более поздних обстоятельствах, но можно с уверенностью сказать, что первый евангелист в нагорной проповеди обходил все, касающееся проклятий. Лука же, напротив, говорит о том и другом. Кто не сумеет заметить в данном случае поразительные особенности каждого из евангелистов, а также определенные замыслы того, кто вдохновлял их? Лука не ограничивается светлой стороной, но добавляет еще и мрачную. Здесь столько же предостережения совести, сколько и милосердия, взывающего к сердцу. Именно это и выражает Лука таким замечательным образом. Но есть еще одно отличие. У Матфея Христос представлен больше как законодатель. Несомненно, Он был более велик, чем Моисей, ибо Он был Сущий, Еммануил. Поэтому Он так несравненно лучше берется за углубление, развитие и даже ведение принципов Слова Бога, чтобы ослабить то, что было сказано древним. Следовательно, при сохранении авторитета старого закона и пророков теперь происходит непредвиденное изменение, превосходящее все прежние, имевшие тогда место - изменение, которое соответствует присутствию его проявившейся тогда славы и откровению имени его Отца. Многое еще предстояло, но это предназначалось для явления в силе Святого Духа, как говорит нам Иоанн (Иоан. 16).

Здесь, у Луки, преследуется иная цель. Здесь Он не утверждает принципы или характеристику категорий людей, могущих рассчитывать на долю в царстве как “блаженные нищие” и другие. Господь смотрит на своих учеников и обращается к ним как имеющим непосредственное отношение к этому: “Блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие”. Это все касается личности с точки зрения общества, благочестивых людей, окружавших его. Поэтому Он говорит: “Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь. Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь” и так далее. Теперь были горе и страдания, ибо Он, исполнивший обещанное в псалмах и пророками, был отвергнут, и царство Бога еще не могло наступить в силе и славе. Сначала ему должно было выстрадать многое.

Таким образом, все здесь является не только описанием, но и прямым обращением к сердцу. У Матфея эта проповедь носила общий характер. Здесь же она направлена на конкретное применение. То есть Он смотрит на людей, бывших пред ним, и произносит благословения, определенно обращаясь ко всем им или к каждому в отдельности.

По той же самой причине, как впрочем и по другим, Он ничего не говорит здесь о страданиях ради праведности. У Матфея имеется две категории блаженных: те, кто преследуется за праведность, и те, кто подвергается гонениям за его имя. Лука не упоминает гонений за праведность, но говорит о гонениях за Сына человека. Как это прекрасно обнаружить у Луки, что главный свидетель милосердия сам замечательным образом действует в духе того милосердия. Те и другие страдающие, несомненно, блаженны - каждый ценен в свое время, хотя худшая доля не та, что характеризует слово Господа в евангелии того, кто, главным образом, имел в виду нас, жалких грешников из язычников.

Лука не останавливается в подробностях на противоречиях с законом: он говорит не о ценности праведности в тайне с Отцом, не о спокойном доверии к его исполненной любви, заботе, но о действенном милосердии в любви к нашим врагам, призывая детей Всевышнего быть такими же милосердными, как наш милосердный Отец, обещая им положенную награду.

Затем следует предостерегающая притча, говорящая о слепоте религиозных вождей мира, о значении самооценки и покорности, которые выше поучений других, ибо последнее может привести к гибели. В следующей главе мы узнаем о том, что Господь с еще большей очевидностью доказывает то, что милосердие не может распространяться только на иудеев, и о том, что его власть, которую признают и язычники, стоит над всем, будь то смерть или живая природа.

Прежде чем мы перейдем к другому вопросу, разрешите мне заметить, что у Луки имеется и другая поразительная особенность, о которой сейчас не стоит много говорить. Кажется, что различные отрывки нагорной проповеди приберегли для включения повсюду, где они наилучшим образом подошли для толкования событий или для связи с теми или иными событиями. Причина заключается в том, что группирование бесед в этическом плане, как уже мы видели, является характерным для метода Луки. Здесь совсем не тот правильный порядок рассуждений, как у Матфея. Я не сомневаюсь в том, что во время такого хода рассуждений возникали вопросы, и Святой Дух с удовольствием представляет нам образцы этого в евангелии по Луке. В подходящем для этого месте я могу доказать, что то, что нередко встречается на протяжении всей основной части евангелия по Луке, можно найти только у него. Это большей частью составлено из таких связанных между собой событий, сопровождающихся замечаниями либо вытекающих из происходящего или соответствующего этим событиям и поэтому перенесенных откуда-то еще.

В 7-ой главе подробно рассказывается об исцелении слуги сотника, но в форме, поразительно отличающейся от той, в какой повествует об этом Матфей. Здесь мы узнаем, что сотник, услышав об Иисусе, послал к нему иудейских старейшин. Человек, не понимающий замысла этого евангелия, а только наслышанный о том, что Лука писал большей частью для язычников, тотчас же поражается этому. Он протестует против предположения, что этот случай несовместим с поведением язычника, и, напротив, гораздо больше говорит в пользу иудейских целей евангелия, по крайней мере здесь, потому что у Матфея вы ничего не найдете о послании иудеев, в то время как Лука упоминает об этом. Он делает вывод, что одно евангелие такое же иудейское или языческое, как и другое, и что понятие об особом замысле безосновательно. Все это могло бы звучать правдоподобно для поверхностного читателя, но в действительности двойственность явления, если правильно сформулировать это, замечательным образом подтверждает совсем другую цель евангелий, а не нейтрализует ее совсем, ибо сотник у Луки, будучи язычником, был склонен в то же время уважать иудеев, находившихся в том особом положении, в которое поставил их Бог. Поэтому он и придает большое значение поручению иудеев. Полную противоположность этому мы видим в послании Римлянам (гл. 11), где язычники предостерегаются от гордости и самонадеянности. Несомненно, причиной того, что некоторые из ветвей отломились, было неверие иудеев. Однако язычники должны были увидеть, что хотя они и пребывают в милости Бога, но не должны впадать в такое же или худшее зло, иначе они тоже будут отвергнуты. Это было самое полезное указание апостола необрезанных святым в великой столице языческого мира. Здесь же языческий сотник подтверждает свою веру и одновременно послушание, указывая, какое место в его глазах занимал народ Бога.

Разрешите мне сказать, братья, что этот принцип имеет большое значение и не только в каком-то одном отношении. Часто встречается много неверующих, которые не открыто, конечно, а тайно прячутся за утверждение о своей недосягаемой и исключительной подчиненности Богу и во всеуслышание похваляются ею, не принимая во внимание любого и каждого человека. Я не отрицаю того, что есть и должны быть случаи, когда Бог один должен действовать и убеждать, удовлетворяя всему. Но верна и другая сторона, и именно это мы видим в случае с сотником. Это не панацея - иметь отношение только к Богу, игнорируя человека. Напротив, обращаясь за помощью и воспользовавшись услугой иудейских старейшин, сотник показывает, как истинно он склоняется перед путями и волей Бога. Ибо у Бога был народ, и тот язычник признавал этот народ как избранный Богом, несмотря на то, что они были недостойны этого; и если он хотел благословения для своего слуги, то он пожелал послать иудейских старейшин, чтобы те могли попросить за него у Иисуса. Мне кажется, что, поступив так, он гораздо больше явил веру и порожденное верой смирение, чем если бы отправился один.

Тайна его поступка заключалась в том, что он был человеком не только веры, но и смирения, порожденного верой, а это наиболее ценный плод, где бы он ни произрастал и ни процветал. Несомненно, добрый языческий сотник посылает своих израильских вестников, которые идут и передают всю правду надлежащим образом (все же я не склонен думать, что это вложил в их уста сам сотник). “И они, придя к Иисусу, просили Его убедительно, говоря: он достоин, чтобы Ты сделал для него это, ибо он любит народ наш и построил нам синагогу”. Он был религиозный человек. И эта любовь к иудеям, как и свидетельство ее на деле, не было чем-то новым.

Снова становится очевидным, что Матфей ни слова не говорит об этом событии, и я не могу не чувствовать, как благотворно это его умалчивание. Если бы Матфей писал как простой человек для иудеев, то он, несомненно, обратил бы на это пристальное внимание. Но вдохновляющая сила Духа и милосердия, я не сомневаюсь в этом, действовали как в евангелии по Матфею, так и в евангелии по Луке, и только поэтому мы имеем такие результаты, проявившиеся в их повествованиях. Для иудейских евангелистов характерным было то, что они не принимали во внимание ярко проявляющегося среди язычников уважения к Израилю и в то же время задерживали внимание на предостережении гордых детей царства.

Одинаково верно было бы полагать, что Лука, писавший в наставление язычникам, должен был, главным образом, позволить нам увидеть ту любовь и почтение, которое ради Бога питал к иудеям набожный язычник. Здесь было не презрение к их низкому положению, но очень большое сострадание, даже больше чем сострадание, ибо сильное желание их посредничества доказывало его неподдельное уважение к избранному народу. Это было не только что зародившееся чувство - он давно любил их и построил им синагогу в дни, когда ничего не ждал от них, хотя они помнили это и теперь. Вера этого язычника была таковой, что Господь открыто признал, что не видел подобной в Израиле. Не только Матфей говорит об этом, серьезно предостерегая даже верующих Израиля, но и Лука, выражая одобрение язычникам. Этот общий момент больше всего был достоин, чтобы увековечить его и отнести к новому, а не к старому творению.

Как прекрасна эта сцена в обоих евангелиях, и насколько прекраснее становится она, когда мы глубже постигаем мудрость и милосердие Бога, показанные в той сцене, где Матфей говорит о благословении язычников и предостережении иудеев Израиля, к тому же в сцене, где Лука говорит об уважении иудеев и где отсутствует всякий намек на отвержение племени иудеев, которое было бы так легко извратить самодовольством язычников!

Следующая сцена (ст. 11-17) характерна для Луки. Господь не только лечит, но и с присущим ему милосердием и величием возвращает к жизни мертвых, проявляя при этом любовь и замечательное внимание к человеческой беде. Не только благодаря своей оживляющей силе Он заставил мертвого ожить, но в том, кого как раз в то время вынесли хоронить, Он видит единственного сына у матери-вдовы и поэтому останавливает похоронную процессию и приказывает мертвому подняться, и отдает его матери. Никакой другой отрывок не может быть более созвучным с духом и целью этого евангелия.

Затем появляются ученики Иоанна с особой целью отметить грядущий, если еще не наступивший великий кризис. Таким тяжелым был удар по прошлым переживаниям и ожиданиям, что даже сам предшественник Мессии был потрясен и оскорблен. Так могло показаться, потому что Мессия не воспользовался своей силой в своих интересах и в пользу своих последователей - Он не защитил каждую благочестивую душу в стране, не пролил свет вокруг, не явил свободу по всему Израилю. И все же кто мог бы отрицать величие того, что было сделано? Любой язычник был уверен в превосходстве Иисуса над всем - болезнь должна была подчиниться ему независимо от того, был ли Он рядом или на расстоянии! Если бы не действенная сила милосердия Бога, то что бы могло это означать? В конце концов Иоанн креститель был человеком; и кто он такой, чтобы перед ним отчитываться? Какой это урок и как необходим он во все времена! Господь Иисус отвечает не только с обычным для него достоинством, но в то же время с милосердием, которое не может не сострадать сомневающемуся и заблуждающемуся разуму своего предвестника, и Он, несомненно, понимает неверие последователей Иоанна, ибо едва ли стоит сомневаться в том, что если Иоанн проявил слабость, то его ученики и подавно проявляли ее.

По этой причине Господь вершит свой собственный нравственный суд над всем посланием, в заключение чего дается прекраснейший пример божественной мудрости, проявленной милосердием, в которой любой мог бы найти полную противоположность тому упрямству и своенравию, которое проявляют те, кто мнит себя мудрым. “И оправдана премудрость всеми чадами ее”. Не имеет значения, кем или какими они могли бы быть; это также верно, как то, что она будет оправдана в осуждение всех, кто отверг совет Бога против них. Действительно, зло, как и добро, в одинаковой мере заметно в доме фарисея Симона; и Святой Дух направил Луку на то, чтобы он представил здесь самые выразительные подтверждения безрассудства фарисеев и мудрости веры. Он приводит весьма подходящий пример. Цена человеческой мудрости показана на примере фарисея, как и истинная мудрость Бога, которая приходит свыше, проявляясь там, где его личное милосердие само творит ее; ибо кто может быть более далек от этого кладезя, как не низкая и развратная женщина, грешница, одно имя которой недостойно Бога? С другой стороны, это молчание, по-моему, является доказательством его удивительного милосердия. Если достойного результата нельзя было достичь путем оглашения имени той, которая пользовалась весьма дурной славой в том древнем городе, то было бы достойным Бога хотя бы то, что Он способствовал проявлению в ней сокровищ своего милосердия. Теперь скажу о другом: милосердие не только наилучшим образом проявляется там, где в нем испытывается нужда, но его преображающая сила действует с большей пользой в самых суровых и безнадежных условиях.

“Итак, кто во Христе, тот новая тварь”. Так действует милосердие, созидающее новое, а не только изменяя или улучшая прежнего человека по образу Христа, но и придавая повседневной жизни совершенно новый характер. Это видно в женщине, которая явилась предметом воздействия милосердия. Именно в дом фарисея, который пригласил Иисуса, и направилась эта женщина, плененная милосердием Спасителя, истинно раскаявшаяся, исполненная любви к его личности, но еще не зная, что ей простятся ее грехи, ибо именно в этом она нуждалась и именно этого Он хотел, чтобы она узнала и получила. Здесь показана не душа, а пути милосердия, ведущие к нему.

Ее сердце притягивало не одобрение в евангельском послании и не понимание привилегий верующего. Это все собирался дать Христос. Но то, что покорило ее со всей силой и притягивало к дому фарисея, имело более глубокий смысл, чем любое знакомство с дарованными блаженствами: это было милосердие Бога в самом Христе. Она инстинктивно чувствовала, что в нем, поистине, было столько же всей той чистоты и любви от самого Бога, сколько и милосердия, в котором она сама так нуждалась. В ее душе брало верх чувство, охватившее ее, что, несмотря на все ее грехи, которые она осознавала, ее не покидала надежда, что она могла бы положиться на то безразличное милосердие, которое она увидела в Господе Иисусе. Поэтому она не могла оставаться вне дома, в котором Он находился, хотя и хорошо знала, что пользовалась слишком дурной славой в городе, чтобы хозяин дома мог пригласить ее. Что она могла бы сказать в оправдание? Но теперь все это ничего не значило - она была на пути к исправлению. Какое дело тогда было у нее в доме Симона? Это дело заключалось в Иисусе, Господе вечной славы, хотя и на земле; и настолько велика была власть его милосердия над ее душой, что ничто не могло ее остановить, и, не спрашивая разрешения у Симона, без представления ее Петром и Иоанном, она идет туда, где находился Иисус, прихватив с собой алавастровый сосуд с маслом. “И, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром”.

Это побудило Симона к религиозным рассуждениям, которые, как и все другие рассуждения природного разума о божественном, являются лишь проявлением неверия. “Фарисей... сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы...” Каким же неискренним был этот внешне пристойный фарисей! Он пригласил к себе Господа, но какую ценность представлял в глазах Симона Господь? “Если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница”. Действительно, она была грешница. Это была правда, но это была не вся правда. Корень самого худшего зла был как раз в недооценке Иисуса. Симон сомневался в душе даже в том, что Он был пророк. Увы, как далек он был от того, чтобы думать, что это был сам Бог в образе такого униженного человека, Сын Всевышнего. Это и было отправной точкой его рокового заблуждения. Тем не менее Иисус доказывает, что Он был пророк, Бог всех пророков; читая мысли в его сердце, Он отвечает на его незаданный вслух вопрос притчей о двух должниках.

Сейчас я не буду останавливаться на том, что всем нам известно. Достаточно сказать, что такая сцена очень характерна для данного евангелия. Позвольте спросить, где еще можно было бы найти такую гармоничную сцену, кроме как в этом евангелии? Как замечателен выбор Святого Духа, который показывает Иисуса в согласии со всем, что мы видим с самого начала евангелия! Здесь Господь объявляет, что грехи той женщины прощены, но хорошо видно, что это имело место в конце встречи, а не являлось ее поводом.

Нет оснований предполагать, что она заранее знала, что ей простятся грехи. Наоборот, мне кажется, что такое предположение может привести к утере смысла этой сцены. Какую же уверенность в себе придает его милосердие каждому, кто обращается непосредственно к нему! Как властно говорит Он и обещает прощение! Пока Иисус говорил так, любая душа могла бы в это время предположить, что в нее вселяется уверенность, что ее грехи прощены. Вот выражение сути данной сцены: бедная грешница, истинно раскаявшаяся и покоренная его милосердием, которое притягивает ее к нему, слышит от него его слово, обращенное к ней: “Прощаются тебе грехи”. Ее грехи, которых было так много, были прощены. Следовательно, не была новостью степень ее нужды, ибо она много любила! Не то чтобы я пожелал оправдывать ее. Ее любовь была такой же неподдельной прежде, как и после того, как она услышала о прощении. В ее сердце уже была настоящая любовь. Она была в восторге от его божественного милосердия, которое наставлением Духа пробудило в ней любовь через его любовь. Но то, что она узнала из его уст о прощении своих грехов, должно было бы усилить эту любовь. Господь предстает здесь перед нами как единственный, кто внимательно выслушал порочную душу уверовавшей и истинно оценил ее, равно как и сотворил труд милосердия в сердце верующей и перед всеми и затем с миром отпустил ее, которой простил грехи.

В восьмой главе мы видим Господа, идущего благовествовать в сопровождении нескольких мужчин и женщин, чад, исполненных мудрости, бедных, но истинных свидетелей его щедрого милосердия и поэтому преданных ему здесь, на земле. “И с Ним двенадцать, и некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему имением своим”. Разве здесь перед нами не замечательная картина, передающая сущность нашего Господа Иисуса, какую можно найти только у Луки? Абсолютно возвышаясь над человеческим злом, Он ступал в полном спокойствии перед лицом своего Отца и в то же время в согласии с проявлением в этом мире милосердия Бога. Он говорит в этом евангелии о сеятеле, будто сам сеял семя слова Бога, ибо так здесь задумано . В евангелии по Матфею, где та же притча представляет царство небес, она названа “словом о Царствии”. Здесь же при толковании этой притчи семя означает “слово Божие”. Здесь у Луки речь идет не о царстве небес, как у Матфея. Нет ничего проще, чем найти причину этого различия. Заметим, что Дух Бога, повествуя об этом, не ограничивается просто словами, которые говорил Иисус. Это, я полагаю, является делом немалой важности в формировании правильного суждения о Писании. То понятие, в котором часто замыкаются правоверные люди в стремлении к полному вдохновению, является, на мой взгляд, механическим: они думают, что вдохновение необходимо и что только оно дает точные слова, которые высказывал Христос. Мне же кажется, что в этом нет ни малейшей нужды. Различия происходят не от противоречий, но коренятся в самих его замыслах и в том, что Он дал нам несравненно лучше простого изложения многих, стремящихся передать те же самые слова и поступки. Чтобы пояснить, о чем я говорю, обратимся к рассматриваемой нами главе. Матфей и Лука рассказывают нам одну и ту же притчу о сеятеле, но Матфей называет ее “словом о Царствии”, а Лука - “словом Божиим”. В то время Господь Иисус мог использовать в своей проповеди оба этих выражения. И я не говорю, что Он этого не делал, я утверждаю только, что, несмотря на то, использовал или не использовал Он их одновременно, Дух Бога не дает нам оба этих выражения в одном и том же евангелии, но действует с божественной свободой. Он не унижает евангелистов до положения простых пересказчиков, каких можно отыскать, если постараться, среди людей. Несомненно, их цель - ухватить точные слова, сказанные человеком, потому что нет такой силы или такого человека в мире, которые бы подействовали на волю Бога. Но Дух Бога может действовать более свободно, и может передать одну часть сообщения одному евангелисту, а другую - другому. Поэтому простая механическая теория никогда не может объяснить вдохновение, при этом совершенно сбиваются с толку тем, что одни и те же слова не встречаются во всех евангелиях. Матфей, как мы уже видели, говорит: “Блаженны нищие духом, ибо их... ” - а Лука говорит: “Блаженны нищие духом, ибо ваше...” Это тотчас же ставит непреодолимое препятствие механической теории вдохновения, но это вовсе не смущает тех, кто полагается на превосходство Святого Духа, который использует различных людей в качестве сосудов, питающих его различные замыслы. Ни в одном из евангелий не делается попытки просто воспроизвести все слова и поступки Господа Иисуса. Поэтому я не сомневаюсь, что, хотя в каждом евангелии содержится лишь истина, абсолютно обо всех событиях не рассказывается ни в одном из них или даже во всех евангелиях. Следовательно, наибольшая полнота достигается методом, к которому обращается Дух. Имея абсолютную власть над всей истиной, Он только вставляет нужное слово в нужное место и произносит это слово устами избранного для этого лица, чтобы лучше передать славу Господа.

После этой притчи мы читаем другую, как и у Матфея, но не имеющую отношения к царству небес, потому что здесь преследуется другая цель: нашей темой в данный момент не является провидение Бога, как в евангелии по Матфею. То, что дает Матфей, полностью соответствует целям его евангелия, но для Луки было очень важно передать эту притчу; ибо когда человеком овладело слово Бога, то вслед за этим наступает время свидетельства. Ученикам, а не народу, дано было знать о тайнах царства Бога. Просветившись сами, они затем должны были просвещать и других. “Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным или не обнаружилось бы. Итак, наблюдайте, как вы слушаете: ибо, кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь”. Таким образом подчеркивается идея ответственности тех, кто имеет свет.

То, о чем повествуется дальше, говорит о пренебрежении кровного родства в божественных делах и об одобрении только таких отношений, в основе которых лежат слушание и исполнение слова Бога. Кровное родство не представляет ценности, ибо бесполезно. Поэтому, когда люди сказали ему: “Матерь и братья Твои стоят вне, желая видеть Тебя”, “Он сказал им в ответ: матерь Моя и братья Мои суть слушающие слово Божие и исполняющие его”. Здесь акцент сделан именно на “слове Божием”. Совсем не так излагает это Матфей, внешне отказываясь от нации отступников и вводя новые отношения. Здесь выражается одобрение тех, кто исполняет его слово и дорожит им. Место, занимаемое словом Бога в нравственном плане, соответствует взглядам Христа.

Но Христос не освобождает своих свидетелей от неприятностей на земле. Далее следует сцена на озере, где ученики проявляют свое неверие, а Господь являет милосердие и власть. Когда они переплыли на другую сторону, то мы встречаем человека, одержимого легионом бесов, в душе которого, несмотря на ужасное зло, была проделана большая божественная работа. Здесь речь идет уже не о том, чтобы сделать бесноватого слугой Бога, как это описано у Марка, причем весьма подробно; здесь мы видим его, скорее, как человека Бога; первая цель этого - показать власть и благосклонность Господа, затем - показать, как тот, кто предстал пред Богом, возрадовался в нем. Нет ничего удивительного в том, что, когда бесы были изгнаны, человек понял, что мог бы быть рядом с Иисусом. Это было естественное чувство, испытываемое, так сказать, к милосердию и к тем новым отношениям с Богом, в которые он вступил. “Но Иисус отпустил его, сказав: возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог. Он пошел и проповедывал по всему городу, что сотворил ему Иисус”.

Далее следует повествование о том, как Иаир просил за свою дочь и что в то время, как Господь собирался исцелить израильскую дочь, она умирает. Ему мешает некоторое колебание веры, ибо кто бы ни обращался к нему, тот всегда находил исцеление. В то время Господь, безупречно удовлетворяя нужду каждой страждущей души, не упускает повода в конечном итоге достигнуть целей Бога для возрождения Израиля. Он оживит Израиль, ибо, по мнению Бога, Израиль не умер, но спит.