Как обычно, вводные слова послания (ст. 1-3) в значительной степени раскрывают то, что будет дальше. Апостол говорит о себе как о “волею Божией призванном апостоле Иисуса Христа”, присоединяя к себе и брата Сосфена. Он пишет собранию Бога, находящемуся в Коринфе, а не святым, как это было в послании Римлянам. Именно к собранию в Коринфе следует обращение в первом послании - “освященным во Христе Иисусе, призванным святым, со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа, во всяком месте, у них и у нас”.

Все это подводит к главной теме настоящего послания, в котором нам не следует искать великих основ христианского учения. Собрание раскрывается перед нами в своей повседневности. В своем высшем смысле собрание Бога здесь не рассматривается. Здесь дан лишь беглый взгляд на его взаимоотношения с Христом. Здесь не уделяется внимания небесам как сфере нашего благословения, не рассказывается также и о привязанности Христа к его телу как жениха. Однако послание обращено к собранию Бога и к “освященным во Христе Иисусе, призванным святым, со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа, во всяком месте”. Таким образом отводится место для проповедования имени Господа. И здесь написано не так, как в послании Ефесянам, - “находящимся в Ефесе святым и верным во Христе Иисусе”. Здесь нет такой конкретности, близости, уверенности в подлинной внутренней святости. Они были освящены во Христе Иисусе. Они заняли такую позицию, как будто разделились, “призывая имя Господа нашего”, но, между прочим, следует отметить примечательное дополнение - “со всеми призывающими имя Господа нашего... во всяком месте, у них и у нас”. И это тем более примечательно, поскольку если и есть послание, которое неверие в христианском мире хотело бы опровергнуть больше других в его применении к настоящим обстоятельствам, то таковым является первое послание Коринфянам. Здесь нечему удивляться. Неверие чуждается всего призывающего (а ныне, скорее, повторяющего призыв) святых должным образом ощутить свою ответственность вследствие своего положения как собрания Бога здесь на земле. Жившие в Коринфе забыли об этом. Христианский мир не только забыл, но и отверг это и потому склонен отнестись к большей части того, о чем мы будем говорить, как к делам минувших дней. Никто не оспаривает, что Бог в былые времена сотворил некое дело, но у них не возникает ни малейшего серьезного побуждения к тому, чтобы повиноваться его указаниям в отношении наших настоящих обязанностей. Тем не менее, кто решится отрицать, что Бог больше, чем где-либо в другом месте, позаботился сделать это ясным и недвусмысленным в самом начале данного послания? Он мудр и праведен, а человек нет. Наш удел - склоняться и верить.

В следующих стихах (4-8) содержится еще одно утверждение, которое следует обсудить. Апостол сообщает им, как он благодарит Бога за них, но воздерживается от каких-либо слов поощрения в отношении их состояния. Он признает их щедрые дарования как данные от Бога. Он подтверждает, что они получили всякое слово и всякое знание, деяние Духа Бога и его силу. Это чрезвычайно важно, ибо существует предрасположение считать, что трудности и беспорядки среди святых проистекают вследствие недостатка силы управления и служения. Однако никакое количество дарований, у некоторых или у многих, не может само по себе произвести священный духовный порядок. Беспорядок никогда не бывает результатом одной только слабости. Конечно, этим могут воспользоваться, и сатана может соблазнить людей принять обличие силы, которой у них нет. Несомненно, притворство приводит к беспорядку, но просто слабость (когда она заставляет людей, как ей должно, обращаться со своей нуждой к Господу) приносит благодатное действие Святого Духа и верную заботу того, кто любит святых и собрание. В Коринфе было иначе. С их стороны была, скорее, продемонстрирована осознанная сила, хотя в то же время им не хватало страха пред Богом и чувства ответственности в использовании того, что Бог даровал им. Они были подобны детям, резвящимся и тратящим немалые силы, действующие в сосудах, и при этом они начисто были лишены самоосуждения. Это и было источником, главным источником трудностей и беспорядка в Коринфе. Это также весьма важно для нас, ибо и среди нас есть те, кто постоянно кричит, требуя усиления власти как единственной панацеи для собрания. Какой мыслящий духовный человек мог бы усомниться, что Бог видит, как его святые не в состоянии снести это? Сила в том смысле, в котором мы сейчас подразумеваем - то есть сила в виде дара, - весьма далека от того, чтобы быть глубочайшей потребностью или самым необходимым для святых. Опять-таки, всегда ли промысел Бога сводится к такому его проявлению в случае упадка? Речь идет не о том, что Он ограничен или что Он не владыка. Более того, Он не только может давать свободно, как подобает его славе, но Он дает мудро и свято, так, чтобы подвинуть людей к управлению ума и смирению духа и таким образом сохранить и даже углубить их понимание божественного призвания собрания и того состояния, в которое оно впало.

В Коринфе наблюдалось совершенно другое положение вещей. Это были времена раннего подъема собрания Бога, если можно так выразиться, среди язычников. И тогда не было недостатка в удивительных примерах силы Духа во свидетельство победы, одержанной Иисусом над сатаной. Это теперь и проявилось в них, по крайней мере, должно было проявиться в собрании Бога, находившимся в Коринфе. Но они потеряли из виду цели Бога. Они были заняты собой, друг другом, сверхъестественной силой, которой благодать наделила их во имя Господа. Святой Дух, вдохновляя апостола писать им, ни в коей мере не ослаблял источника и сущности этой силы. Он настаивает на ее реальности и напоминает им, что она от Бога, и в то же время вносит во все это божественную цель. “Верен Бог, - говорит апостол, - Которым вы призваны в общение Сына Его Иисуса Христа, Господа нашего”. Сразу после этого он упоминает о расколе, назревшем между ними, и призывает их соединиться “в одном духе и одних мыслях”, сообщая им о вестях, которые достигли его через “домашних Хлоиных”, что между ними были споры и при этом они говорили: “Я Павлов; я Аполлосов; я Кифин; а я Христов”. При любой возможности плоть пытается унизить истину. Однако апостол знал, как совместить имя Господа и благодать с величественно простыми, но вескими фактами, касавшимися его личности и дела. Они были крещены в Его имя, и Он, а не кто-либо другой, был распят. Необходимо отметить, что с самого начала этого послания именно кресту Христа уделяется выдающееся место - не столько пролитию крови его, ни даже его смерти и воскресению, но именно кресту. Это было бы столь же неуместно в начале послания Римлянам, как выделение умилостивления было бы неуместно здесь. Искупление грехов чрез Христа, его смерть и воскресение дано Богом, чтобы оно было явлено перед святыми, которым следовало знать твердую, неизменную основу благодати. Но больше всего святым необходимо было познать грубую несостоятельность обращения к самоуспокоению, почитанию и возвеличиванию привилегий собрания Бога и силы Духа Бога, действовавшей в его членах.

Именно крест уничижает гордость человека и повергает в прах его славу. Поэтому апостол представляет перед ними распятого Христа. Для иудеев это был соблазн, а для еллинов - безумие. Они находились под влиянием человека. Они не осознавали полной гибели естества. Они ценили мудрецов, книжников этого века. Они привыкли к школам своего времени и своей страны. Они полагали, что если христианство совершило такие великие дела, когда обладатели этого были бедны и незнатны, то что бы они могли сделать, если бы могли опираться на способности, познания и философию людей?! С каким триумфом это должно было бы шествовать к победе! Как должны были бы склониться великие, а мудрые обратиться к нему! Какая славная перемена произойдет, когда не только неграмотные бедняки, но великие и благородные люди, мудрые и осмотрительные - все соединятся в исповедании Иисуса!

Их помыслы были плотскими, не Божьими. Крест начертал суд над человеком и безумие на его мудрости, так как сам крест был отвергнут человеком как заблуждение. Ибо что могло показаться столь вопиюще неразумным для еллина, нежели Бог, сотворивший небеса и землю, ставший человеком, и распятый, как таковой, жестокими руками своих же созданий здесь на земле? То, что Бог должен был использовать свою силу, чтобы благословить человека, было естественно, и язычники могли согласиться в этом с иудеями. Потому в кресте иудеи обнаруживали для себя соблазн, ибо они ожидали Мессию в силе и славе. Хотя иудеи и еллины казались противоположностью друг другу, как полюса, с разных точек зрения они близко сходились в том, что оскорбляли крест и желали возвышения человека как такового. Поэтому и те, и другие (какими бы ни были их случайные противостояния и какой бы ни была временная внешняя разница) предпочли плоть, ибо им был неведом Бог, поскольку первое требовало внешних признаков, а второе - мудрости. Это была гордыня плоти - либо самоуверенная, либо основанная на религиозных притязаниях.

Поэтому апостол Павел в последней части 1-ой главы противопоставляет крест Христа плотской мудрости, а также религиозной гордыни. Настаивая на всемогуществе Бога в призвании человеков по его велению, он ссылается на тайну, но не описывает подробно благословенные привилегии, которые проистекают для нас от соединения с Христом, умершим, воскресшим и вознесшимся. Он показывает, что от человека ничего не зависит, что именно Бог избирает и призывает и что Он ничего не делает из плоти. Хвалиться можно, но только в Господе, “чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом”.

Это подтверждается во 2-ой главе, где апостол напоминает им о том способе, которым благовестие проникло в Коринф. Он пришел туда, настроившись против всего, что могло быть обращено в похвалу ему. Несомненно, человеку с такими выдающимися способностями и такими разносторонними дарованиями, как апостол Павел, было трудно (выражаясь так, как принято у людей) быть ничем. Сколько должно было понадобиться самоотречения, чтобы совершенно отказаться от той роли, которую он так хорошо мог сыграть и которую люди в Коринфе приветствовали бы громкими криками одобрения. Представьте себе великого апостола язычников, апостола бессмертия души, давшего полную свободу могучему духу, таившемуся в нем! Но это было не так. Крест Христа - вот что занимало его душу, когда он вошел в утонченную и развращенную столицу Ахаии. Поэтому он вознамерился, как он говорит, не знать ничего другого - не просто знать один лишь крест - кроме “Иисуса Христа, и притом распятого”. Это был именно крест, хотя и не он единственно. Это было не просто искупление, но наряду с ним - истина еще одного порядка. Искупление, несомненно, предполагает страдающего Спасителя и пролитие той драгоценной крови, которая выкупила пленников. Это Иисус, который в благодати подвергся суду Бога и проявил совершенную искупительную силу Бога для верующих. Но крест значит больше, чем это. Это в первую очередь позорная смерть. Это полное противоречие помыслам, чувствам, суждениям и обычаям людей, верующих или безбожников. Это была та роль, которую Он был подвигнут сыграть по мудрости Бога. Потому апостол ощущал недоверие к плоти и уповал на Бога посредством этого креста. Он сказал: “И был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете”. Подобно тому, как о самом Христе сказано в 2 Кор. 13, что Он распят в немощи, в таком же положении оказался и его слуга. И его слово и проповедь заключались “не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы”. Соответственно, в этой главе он продолжает излагать учение о кресте применительно к состоянию коринфян, говоря о Святом Духе, но это опять-таки предполагает беспомощность человека в сфере божественного.

Все раскрывается в манере, исполненной утешения, но в то же время без пощады к человеческой гордыне. Какова примечательная цитата из пророчества Исаии: “Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл это Духом Своим”! Во-первых, перед нами общеизвестный факт. Таков Спаситель для спасенных. Распятый Христос - это знак конца всей человеческой мудрости, силы и правды. Крест безоговорочно осудил мир. Вот когда мир должен был ответить Иисусу. Крест был единственным, что он дал ему. С другой стороны, для верующих это есть сила Бога и мудрость Бога, потому что он смиренно, но добровольно читает в кресте истину осуждения своей собственной природы как чего-то такого, от чего нужно избавиться, и обнаруживает, что тот, кто был распят, сам Господь, совершил избавление, справедливое, немедленное и окончательное. Ранее Павел сказал: “От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением”. Плоть была совершенно повержена. Человек не мог пасть ниже в немощи и бесчестии, нежели у креста, на который вознесено все блаженство, что Бог дает верующему. И в этом Бог восславлен, как Он не восславлен более нигде. Обе части этого высказывания выражены именно так, как и должно быть, и вера видит это и принимает это в кресте Христа. Состояние коринфян не позволяло апостолу представить Христа воскресшего, по крайней мере, в этом послании. Это могло создать ореол вокруг человеческого естества, так как здесь в первую очередь присутствует воскресший человек. Но он указывает на Бога как источник и на Христа как носителя и средство всего благословения. “От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением”. Однако, как он показывает, был не только этот великий источник благословения в Христе, но есть еще сила, действующая в нас. Человеческому духу не под силу овладеть бесконечным благом, которое Бог прочит ему. Человеку требуется, чтобы божественная сила действовала внутри него так же, как ему нужен Спаситель вне его.

Соответственно, во 2-ой главе Павел все еще развивает мысль о распятом Христе и, связывая ее с их состоянием, сообщает, что ни в коей мере не ограничивается этим. Если люди постигли основы христианства, он был готов повествовать о глубинах богооткровенной истины, хотя в этом случае сила, свободно проникающая в них, была не человеческой, но от Святого Духа. Человек способен измерить глубины божественного не более, чем животное способно понять деяния человеческого разума или науки. Это учение было совершенно отталкивающим для гордыни еллинов. Они могли допустить, что человеку необходимо прощение или нравственное усовершенствование. Они полностью подтверждали недостаток учености, утонченности и, так сказать, одухотворенности в человеке, если бы такое могло быть. Христианство углубляет нашу оценку каждой потребности. Человеку не только необходима новая жизнь или природа, но и Святой Дух. Это не просто благодать в общем смысле, но сила Святого Духа, лично обитающего в нем. Только это может помочь нам проникнуть в глубины Бога, и Он позволяет нам видеть это, не просто подчеркивая ту или иную частность, но открывая все творение божественной благодати и силы в человеке. Единым и единственным средством дарования благословения должен быть Святой Дух. Поэтому Павел настаивает на том, что именно Дух Бога в первую очередь открывает нам истину, и, значит, тот же самый Дух выбирает подходящие слова, и, наконец, именно через Святого Духа человек получает откровение истины в словах, которые дал Он сам. Так, с начала и до конца, это есть процесс, начатый, продолженный и завершенный Святым Духом! Каким ничтожным это делает человека!

Этим же открывается третья глава, и это дает повод Павлу для упреков. Насколько необычен подобный упрек - поступать по человеческому обычаю! Могут спросить: а как же еще могли они поступать? И это затруднение - каковым оно было бы для многих нынешних христиан (что поступки по человеческому обычаю могли быть поставлены в упрек) - было, несомненно, как громовой удар для гордых, но простодушных коринфян. Действительно, поступки, сообразующиеся с человеческими обычаями, являются отходом от христианства. Это означает отказ от отличительной силы и положения, принадлежащего нам. Ибо разве христианство не явило нам человека, подвергшегося суду, осужденного и отвергнутого? Мы должны поступать по вере в это, живя во Христе. Кроме того, говорится о Святом Духе, действующем в верующем, разумеется, в силу искупления нашего Господа Иисуса. Именно это подразумевается в пребывании не во плоти, но в Духе, что подтверждает Святой Дух, живущий в нас.

Здесь апостол не объясняет все это, но дает уничижающее обоснование своей сдержанности. Коринфяне имели необычайно высокое мнение о себе, потому им следовало прямо назвать причину, по которой он не открывает им этих глубоких истин. Сами они еще не были готовы к этому - они были еще младенцами. Что? утонченные верующие еллины - всего лишь младенцы? Скорее всего, они сами выразились бы так об апостоле и его учении. Они считали себя весьма передовыми, апостол же остановился на простейших евангельских истинах. Они жаждали проповеднического жара Петра и риторики Аполлоса. Без сомнения, они вполне могли льстить себе, что это способствует делу Бога. Как плохо знают новообращенные о том, что им было бы полезнее! Коринфянам и пригрезиться не могло, что они недооценят второго человека или возвысят первого. Поэтому апостол и говорит, что может с ними разговаривать не как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе: “Я питал вас молоком, а не твердою пищею”. Вовсе не отрицая ничего, он признает, что их догадка была верной - он действительно толковал им простейшие истины, ибо они были не в силе уразуметь больше. И это, по сути, важно и имеет значение во все времена. Мы можем сильно повредить душам, излагая высокие истины тем, кто нуждается в простейших начатках.

Подобно мудрому мастеру-строителю, апостол заложил основание. Состояние коринфян было таковым, что он не мог строить на этом основании так, как бы ему хотелось. Его отсутствие послужило поводом к тому, чтобы их плотские желания проявились в соответствии с обычаями мира. И даже страстность Петра и красноречие Аполлоса они превратили в причину для недовольства по отношению к человеку, который - едва ли нужно подчеркивать это - был выше обоих. Но апостол уязвил их самым неожиданным образом для их самодовольства и гордости, дав им понять, что их плотский характер был истинной причиной того, почему он не мог объяснить им более глубокие понятия.

В связи с этим он указывает на важность работы или строительства, ибо в этом образе он представляет собрание Бога. Какую осторожность должен соблюдать каждый служитель в том, как и что он строит! Как опасно привнести что-то такое, что не выдержит огня суда Бога, - более того, привнести что-то не просто слабое или бесполезное, но явно тлетворное, ибо существовало опасение, что начатки этого были уже тогда в Коринфе! Затем он приводит другой принцип, касающийся их. Дух розни среди них, их ощущение ограниченности, предрасположенность к выдвижению того или иного служителя Христа были не только бесчестием для Владыки, но и настоящей потерей для них самих. Дело не в том, что были какие-то причины, чтобы предполагать, что это была вина Петра или Аполлоса, или, тем более, Павла. Зло было в самих святых, погрязших в своей старой приверженности к школам, проявлявшим плотскую склонность к разномыслию. По сути, это не может произойти без весьма печального оскудения души, а также без помехи для Святого Духа. Вера должна убедиться в том, что “Павел ли, или Аполлос, или Кифа... все ваше”. И он подробно раскрывает тему, по своему обыкновению включая огромное разнообразие принадлежащего христианину: жизнь, смерть, все настоящее или все будущее. “Все ваше; вы же -Христовы, а Христос - Божий”.

Здесь снова возникает новый поворот мысли, прежде чем данная тема будет завершена. Он не довольствуется тем, что подчеркивает ответственность других, он обладает глубоким чувством своего предназначения, которое делало его необыкновенно независимым от людских суждений. Послушание дает твердость, а также смирение. И он ни в малейшей степени не проявил высокомерия в ответ на гордыню коринфян, но сохранил в своей душе Господа и его волю. Однако, несомненно, это действие веры выглядит как гордыня для человека, который судит о вещах поверхностно. Невозмутимое служение Христу, стойкость духа, как легкий ветерок, было, без сомнения, чрезвычайно неприятно для тех, кто считал себя мудрым в своей самонадеянности и придавал значение критике, которой щедро награждал разных служителей Господа. Но Павел видит все в свете вечного дня. Они забыли об этом и в какой-то степени заигрывали с силами Духа Бога. Они противостояли им в этой игре, в которую играли в этом мире. Они забыли, что данное Богом дается в благое время, но и навеки. Апостол изложил перед ними суть этого вопроса так же ясно, как понимал ее сам (гл.4).

Здесь можно заметить еще одну вещь. Он упрекнул их в том, что они поступают не по христианскому, а по человеческому обычаю (то есть их привычная жизнь и поведение определяются человеческими принципами, а не божественными). С другой стороны, из того, что следует далее, может показаться, что они упрекнули апостола в душе - конечно, не столь многословно - в том, что он, на их взгляд, не совсем благороден. По-моему, в этом состоит главная особенность четвертой главы. Они считали, что для христианского служителя работать своими руками, подвергаться тюремному заключению, терпеть побои толпы и т. п. было слишком недостойно. Они считали, что все это результат неблагоразумия и что этого можно избежать. Они предпочли бы общественную и личную респектабельность человека, который занимал бы положение слуги Христа. Все это апостол опровергает весьма благословенным образом. Он допускает, что они, конечно, не были в подобных обстоятельствах: они царствовали, как цари. Что же касается его, то он довольствовался тем, что был прахом, попираемым всеми, - в этом была его похвальба и благословенность. Он пожелал, чтобы они и в самом деле царствовали, чтобы он мог царствовать с ними (чтобы в самом деле пришло это благословенное время). Как бы его сердце радовалось в этот день вместе с ними! И, в самом деле, время придет, и они все будут царствовать, когда Христос воцарится над миром. Но сейчас апостол признает, что выбрал своим уделом страдания Христа. Если они могли, то он не мог похвалиться ни мирскими почестями, ни земными благами. Он ни в коей мере не ждал сиюминутного величия - Господь обещал им много пострадать ради него, и этого ожидал его слуга, став апостолом. Если по своему служению он занимал самое высокое положение в собрании, то в мире его положение было самым низким. Он в той же мере хвалился и гордился этим, как всем, что Бог дал им. Я не могу вообразить себе более многозначительного ответа любому из его клеветников в Коринфе, обладающему рассудком и совестью.

В 5-ой главе начинается другая, еще более уязвляющая часть послания. Выявился ужасный случай греха, такого тяжкого, что подобного нельзя было найти даже у язычников. Фактически это был случай кровосмешения - и это среди призванных Богом и освященных во Христе Иисусе! Речь ни в коей мере не идет о том, был ли виновник святым или нет. Еще меньше апостол склонен допустить то, что так часто и неприятно слышать в извинениях, вроде: “Да, но он (или она) прекрасный христианин”. Христианская любовь весьма возвышенна: как братья, мы должны любить друг друга настолько, чтобы отдать жизнь друг за друга. Верно и то, что мы должны ценить это деяние Бога превыше всего, что Он соделал по благодати. Но когда человек, носящий имя Господа, вследствие неосторожности, поддался пороку, что, конечно, огорчает Святого Духа и соблазняет слабых, не время рассуждать подобным образом. Наступает момент, даже при той любви, которую насаждает Бог, чтобы сурово обойтись с тем, кто опорочил имя Господа. Значит ли это отказать в любви человеку? Апостол давно уже показал, что он больше любит этого грешника, чем кого-либо другого. Второе послание Коринфянам убеждает их подтвердить свою любовь к отвергнутому ими. Они были слишком жестоки с ним тогда, равно как сейчас слишком снисходительны. Здесь следовало пробудить их совесть. Чтобы решить этот вопрос, они должны были обратиться к Господу Иисусу. Дело было не просто в том, чтобы отделаться от вредного человека. Они хотели доказать, что были чисты в этом деле, но он предлагает им другой путь, когда бы виновный раскаялся.

“А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом...” Случай был просто вопиющий, и все в нем было ясно. Факты были бесспорными, и это был неслыханный скандал. “А я... уже решил, как бы находясь у вас: сделавшего такое дело, в собрании вашем во имя Господа нашего Иисуса Христа, обще с моим духом, силою Господа нашего Иисуса Христа, предать сатане во измождение плоти”. Здесь не обсуждалось, может ли человек обратиться. Дело в том, что когда речь идет о наказании, то это неподходящее время для проявления христианской привязанности. Это привело бы к сознательному лицемерию и отвлекло бы взоры от того момента, к которому СвятойДух стремился привлечь внимание. Среди них было нечестие, и пока это было известно и не осуждено, все были замешаны в этом - никто не мог быть чистым, пока с этим не будет покончено. Соответственно, апостол, хотя и выражает пожелание спастись духу человека в день Господа, когда плоть будет уничтожена, в то же время побуждает святых к тому, что подобало бы имени Господа, так как они были без закваски. Если в них не было греха, пусть они поступают подобающим образом. Пусть они на деле сохраняют эту чистоту, которая была им присуща умозрительно. Они были бесквасны, а должны были стать новым тестом. Среди них явно была старая закваска. Зачем она была там? “Итак, извергните [не просто от трапезы Господа, ибо он не говорит этого, но] развращенного из среды вас”. Это гораздо внушительнее, чем изгнание из-за стола. Конечно, это означает очищение трапезы Господа, но и их трапезы тоже - “с таким даже и не есть вместе”. Обычная трапеза или любой подобный поступок, говорящий о естественных дружеских отношениях с лицом, обесчестившим Господа подобным образом, запрещается.

Заметьте, они должны извергнуть его. Уже не апостол действует на них, ибо Бог позаботился, чтобы этот случай, требующий чрезвычайного наказания, произошел бы там, где не было апостола. Какое изумительное поучение для нас, у кого больше нет апостолов! Никто не может сделать вид, что это было собрание с высокой степенью образования или духовности. Дело обстояло прямо противоположным образом. Ответственность за наказание зависит от нашего отношения к Господу как собрания, а не от его изменяющихся состояний. Коринфяне были младенцами. Они были плотскими. Глубоко любящий их Павел не мог говорить о них как о духовных. Тем не менее эта ответственность была связана с тем фактом, что они были членами Христа, его тела. Если святые собрались вместе во имя Господа и все собрание Бога тоже, если они обладают такой верой, чтобы занять подобающее положение здесь на земле и принять Святого Духа, чтобы Он обитал среди них, то это, и ничто другое, составляет их ответственность. Развращенное же состояние собрания не касается этого вопроса, как оно не может избавить их от их долга пред Господом. Собрание в Коринфе вскоре испытало весьма глубокий и всесторонний упадок. Это было тем более позорно, если учесть величие истины, которой они были удостоены, и поразительное проявление божественной силы среди них. Присутствие апостолов где-то поблизости на земле, прекрасное явление благодати пятидесятницы в Иерусалиме, тот факт, что столь краткий срок прошел с тех пор, как они были приведены от язычества к их положению в благодати Бога, - все это сделало настоящее положение коринфян еще более тягостным. Ничто не может уничтожить ответственности святых, будь то отдельные лица или собрание в целом. “Извергните развращенного из среды вас”.

Следует обратить внимание еще на одну вещь: мера греховности у Святого Духа не совпадает с человеческой. Кому бы из вас, братья, пришло в голову объединить сквернослова и прелюбодея? Сквернослов - это тот, кто употребляет бранные выражения для того, чтобы обидеть другого, а не для мимолетного восстания плоти, прискорбного, конечно, но вызванного или, по крайней мере, случившегося вследствие неосторожности. Привычка к бранным выражениям отличает того, кто предастся ей, будучи сквернословом; и такой человек не годится для общества святых, для cобрания Бога. Это старая закваска злобы и нечестия. Он нечист. Несомненно, мир будет иного мнения, хотя здесь нет осуждения мира. Коринфяне находились под влиянием этого мира. Апостол уже показал, что поступать по человеческому обычаю недостойно христианина. Теперь мы видим, что мирское поведение, неважно, каким бы утонченным оно ни было, заставляет христиан поступать хуже, чем миряне. Бог отметил своих детей именем Христа, и то, что не выражает его имени, не подобает не только отдельному христианину, но и собранию. Все они, как таковые, несут ответственность, согласно благодати, и святости, и славы Христа, за грех, совершенный среди них, о котором они осведомлены. Они же должны быть чистыми в своих поступках.

Был также один случай: брат судился с братом (гл. 6). У нас нет причин думать, что они зашли так далеко, что судились с теми, которые не были их братьями, - это оказалось бы еще большим падением. Но брат судился с братом, и судился у нечестивых. Как часто нынче можно слышать: “Да, можно было ожидать от брата чего-то лучшего. Наверняка ему придется пострадать от последствий своих дурных поступков”. Именно такие чувства испытывал коринфский истец. Каким же оружием пользуется апостол в этом случае? Он указывает на достойное место в славе, которое Бог отвел христианину: “Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские?” Разве подобные люди судились у язычников? Таким образом, видно, насколько реальна всякая истина и как Бог освещает ярким светом приближающегося дня мельчайшие подробности сегодняшней жизни.

Опять-таки в мире не было такого уголка, где о личном целомудрии слышали меньше, чем в Коринфе. И, поистине, таковы были обычаи древнего мира, что доказательства развращенности, в которой тогда погряз мир, лишь осквернили бы уши и умы детей Бога, притом еще были высшие сословия, не исключая самых мудрых и великих людей - увы, тех, чьи сочинения бывают сейчас в руках молодежи, возможно, даже чаще, чем обычно. Эти мыслители, поэты и философы языческой античности жили среди привычной и зачастую неестественной грубости нравов и не замечали ее. Для святых же Бога опасно заразиться атмосферой внешнего мира, когда первый жар благодати остынет и они вернутся к своим прежним привычкам. Так и случилось в Коринфе.

Соответственно, тамошние верующие вверглись в прежнюю нечистоту жизни, когда небесный свет потускнел. Как же с этим обошелся апостол? Он напоминает им о Святом Духе, который живет в них. Какая истина и как сильна она для верующего! Он не просто говорит, что они были искуплены, хотя и упоминает это; еще меньше он рассуждает о пагубности греха, не приводит он и слов закона Бога, осуждающего его. Он преподносит им то, что принадлежало им как христианам. Речь шла не о человеке, будь то язычник или иудей, но о христианине. Так, он говорит перед ними об отличительном христианском благословении: о Святом Духе, который живет в верующем и превращает его тело (не его дух, но его тело) в храм Святого Духа, ибо именно здесь враг, по-видимому, сбил с пути этих коринфян. Они обманывали себя, будто могли быть чистыми духом, но делать все, что им угодно, со своим телом. Однако апостол отмечает, что тело есть храм Святого Духа. Тело принадлежит Господу и Спасителю, а потому ныне Он владеет не только духом, но и телом. Без сомнения, дух предан Христу, хотя это и весьма высокие материи. Похотливая же человеческая плоть, по крайней мере, может рассуждать о Господе и в то же время предаваться пороку. Это осуждается тем благословенным фактом, что Святой Дух и ныне живет в христианине, ибо он куплен дорогой ценой. Так, само призвание к святости хранит святого Божьего в сознании его огромных привилегий, а также его совершенного спасения.

Глава 7 естественным образом ведет к другим вопросам, вставших перед апостолом относительно брака и рабства, - вопросам, которые были связаны с равными взаимоотношениями в жизни. Соответственно, апостол излагает нам то, что узнал от Господа, а также то, что мог сказать о заповедях Господа, в самой прекрасной манере проводя различие не между вдохновенным или невдохновенным, а между откровением и вдохновением. Все Слово вдохновенно, в этом нет различия. Нет такой части Писания, которая была бы более вдохновенной, чем другая. “Все [всякое] Писание богодухновенно”, но не все есть его откровение. Мы должны различать его части: откровения и вдохновленное целое. Когда что-либо является откровением Бога - это есть совершенно новая истина и, конечно, заповедь Господа. Но вдохновенное слово Бога содержит речи разного рода людей и очень часто высказывания порочных людей и даже дьявола. Мне не стоит упоминать, что это не откровение, но Бог передает, что говорит сатана и злые люди (например, слова Пилата, обращенные к нашему Господу и иудеям). Ничего подобного, очевидно, нельзя назвать откровением, но Святой Дух вдохновлял писавших книгу, чтобы они передали нам именно то, что каждый из них сказал, или открыл то, что Бог думал о них. Возьмем, например, книгу Иова, в которой встречаются изречения его друзей. Какому разумному читателю пришло бы в голову, что они являются уполномоченными носителями мнения Бога? Они делают иногда весьма неверные суждения, а иногда что-то мудрое, и очень часто говорят то, что ни в малейшей степени не относится к делу. Каждое слово книги Иова вдохновенно, но все ли говорившие непременно выражали мысль Бога? Разве один из говоривших не осуждал кого-либо из остальных? Нужно ли обоснование подобных фактов? Это, без сомнения, на первый взгляд представляет собой определенную трудность для человека, хотя по более зрелому размышлению все становится ясным и гармоничным и Слово Бога становится более веским в наших глазах.

Так и обстоит дело в данной главе, где апостол дает как заповедь Господа, так и свое зрелое духовное суждение, которое, как он ясно выразил, не было заповедью Господа. Тем не менее он был вдохновлен, чтобы выразить свое суждение как таковое. Таким же образом вдохновлена и вся глава, причем каждая ее часть - в той же степени, что и другая. Разницы во вдохновении нет никакой. То, что было написано разными орудиями вдохновения, в той же степени исходит от Бога, как если Он написал все это без них. В этом нет градации - во вдохновении не может быть какой-либо разницы. Однако во вдохновенном Слове Бога не всегда содержится откровение. Иногда это просто запись, которую Дух поручал человеку сделать о том, что тот видел и слышал, иногда он записывал через Духа то, что ни один человек не мог слышать или видеть. Иногда это было предсказанием будущего, иногда пересказом настоящего мнения Бога в соответствии с его предвечным замыслом. Но все равным образом вдохновенно и богодухновенно.

Затем апостол поясняет, по крайней мере, насколько можно здесь вкратце изложить то, что, хотя существуют случаи, когда состоять в браке было очевидным долгом, несомненно, существует лучшее состояние для всецелой преданности Христу. Блажен тот, кто отдался беспрепятственному служению Господу, и это все-таки, очевидно, дар Бога. Господь Иисус сам положил начало этому принципу. Та же самая истина, только в другой форме, содержится, как известно, в Матф. 19.

Опять-таки в то время, как Господь заставляет апостола таким образом выразить его заповедь и его мысль, общий принцип устанавливается для жизненных взаимоотношений. Общеизвестно, что человеку следует оставаться в том состоянии, в котором он призван, и причем по весьма благословенной причине. Допустим, что если человек был рабом, став христианином, то он - свободный Христа. Мы должны помнить, что в те времена везде были рабы; те, кто правил миром, брали их из всех сословий и из всех стран. Были рабы высокообразованные и некогда имевшие высокое положение в жизни. Стоит ли напоминать, что эти рабы часто восставали против своих жестоких хозяев? Само познание Христа и обладание осознанной истиной, если благодать не оказывала могучего смягчающего действия, приводили к усугублению их ужаса в этом положении. Допустим, например, что утонченная личность, обретшая истину Бога, является рабом человека, живущего во всей мерзости язычества, то каким испытанием для него было бы служить в таком положении! Апостол проповедует истину той свободы во Христе, которую христианский мир почти совсем забыл: если я слуга Христа, то я уже свободный. Попробуйте добиться такого же освобождения, как у него. Такого освобождения не купишь и за двадцать миллионов. И в то же время если мой хозяин предоставляет мне свободу, то я должен как можно скорее ею воспользоваться. Разве не удивительно так рассуждать и чувствовать? Христианин, даже если он раб, в конце концов обладает наилучшей свободой - все другое лишь случайно. С другой стороны, если вы свободный человек, вы должны быть осмотрительны в том, как вы пользуетесь своей свободой: пользуйтесь ею как раб Господа. Свободному человеку напоминают о его рабстве, а рабу напоминают о его свободе. Какой чудесной противоположностью человеку является второй человек! Как это опровергает все помыслы, стремления и чаяния плоти!

Затем, в конце главы, Павел рассуждает о различных взаимоотношениях, поскольку на них повлияло пришествие Господа. И нет ничего, что больше говорило бы о значении этого упования как реальной силы. Здесь содержится не только прямое, но и косвенное упоминание того момента, когда сердце занято каким-то предметом; и косвенное сильнее свидетельствует о том месте, которое он занимает, чем прямое. Легким намеком он дает понять то, что составляет нашу радость и постоянное упование, тогда как, если сам этот предмет мало что говорит нашему сердцу, приходится объяснять, доказывать и настаивать на этом. Но в данной главе ясно показывается, как преходяще все внешнее и даже образ этого мира! Время быстротечно. Его слишком мало, чтобы дорожить обстоятельствами, столь быстро изменяющимися, и искать чего-либо здесь, на земле, с таким завтрашним днем перед глазами. Поэтому он призывает имеющих жен быть как не имеющие, а покупающих и продающих быть выше предметов сделки. Короче говоря, он изображает Христа и его пришествие как реальность, а все остальное как тени, переход и изменения мира, который и ныне рассыпается в прах под нами. Неудивительно, что он заключает все своим собственным суждением: тот самый благословенный из людей, кто имеет меньше всего затруднений и более всего предан Христу и его служению.

Затем, в 8-ой главе, он начинает рассмотрение другого соблазна для коринфских святых. Звуки истины раздавались у них в ушах, и вряд ли есть что-либо сладостнее, чем свобода для христианина. Но чем легче всего злоупотребить? Ранее они, самовозвышаясь, злоупотребляли властью, теперь же они превратили свободу во вседозволенность. Но есть печальный факт, который никто не может позволить себе забыть, касающийся и власти, и свободы: без ответственности нет ничего более пагубного, чем то и другое. В этом и заключалась прискорбная непоследовательность этих святых. Они были совершенно лишены чувства ответственности. Казалось, они полностью позабыли, что Господь, который даровал свободу, есть тот, перед лицом которого, для славы которого и по воле которого должна применяться любая власть. Апостол напоминает им это, но он судит и их вольности, согласно которым они ходят в языческие храмы, едят идоложертвенное и не следуют высокому примеру Господа, а подражают своим собратьям. В своей хваленой свободе, поскольку они знали, что идол не был чем-то особенным, они считали, что могли ходить, куда хотят, и делать все, что хотят. Апостол восклицает, что это не так, ибо должно подумать о своем брате. Есть много учеников, которые, далеко не зная сколь презренно идолопоклонство, имеют высокое мнение об идолах. Поэтому вы, знающие так много, если вы будете снисходительны к этим заблуждениям, можете соблазнить других учеников последовать за вами, которые могут благодаря этому впасть в идолопоклонство, и, таким образом, погибнет один из братьев, ради которого умер Христос. Такая свобода для имеющего знание может оказаться крайне гибельной для того, кто равным образом верует в Господа. Итак, он оценивает это явление в его полном проявлении и наивысшем развитии, если его не сдержать. Однако, как мы знаем, благодать может остановить эти тенденции и предотвратить дурные последствия.

В 9-ой главе апостол прерывает ход своих рассуждений, обращаясь к своему собственному положению как апостола. Некоторые начали сомневаться в его апостольстве. Речь шла не о том, что он хотя бы в малейшей степени забыл о своем призвании к этой особой службе посредством воли Бога, не был он также нечувствительным и к благословенной свободе, с которою он служил Господу. Он мог иметь спутницей сестру, жену, как и прочие, но он не пошел на это ради Господа. Он мог искать поддержку у собрания Бога, но он предпочел работать собственными руками. Так, во втором послании Коринфянам он умоляет их простить ему обиды, ибо он не мог ничего принять от них. Они не достигли такого состояния, чтобы им был вверен такой дар. Их состояние было таковым, и Бог так предрешил в своем предвидении, что апостол ничего не принял от них. И он пользуется этим фактом, чтобы смирить их по причине их гордости и распущенности.

Рассуждения этой главы касаются его апостольского положения и в то же время его отказа пользоваться своими правами. Благодать может отказаться от всех притязаний на права. Осознавая должное, она утверждает права других, но отказывается пользоваться ими ради себя самой. Таковыми были дух и вера апостола. А теперь он показывает, что он чувствовал в отношении повседневного состояния и повседневной жизни. Вовсе не стремясь показать глубину своих знаний, не пытаясь использовать свое положение в собрании исключительно для утверждения своего достоинства и защиты от всех бед и неприятностей здесь на земле, он, наоборот, для подзаконных был как подзаконный, но был язычником для чуждых закона (то есть для язычников). Так, он для всех сделался всем, чтобы спасти, по крайней мере, некоторых. Кроме того, он позволяет им проникнуться духом служения, которого так недоставало в коринфянах, несмотря на их дарования, поскольку не обладание дарованием, а любовь служит и находит радость в служении. Простой факт сознания, что у нас есть какое-то дарование, может способствовать и зачастую способствует самодовольству. Величайшая истина состоит в том, чтобы Господь всегда был перед нами, и при этом, чтобы мы думали о других, необходима любовь, которой нет нужды искать величия или изображать его. Любовь к Христу доказывает свое величие служением другим.

Такой, следовательно, была душа этого благословенного слуги Господа. Он напоминает им другую особенность: сам он усердно усмирял свое тело. Он был подобен человеку перед состязанием в беге, который тренирует свое тело. Он облекает это в чрезвычайно яркие выражения - “чтобы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным”. Обратите внимание на тактичность апостола. Когда ему нужно сказать что-либо осуждающее, он предпочитает сказать это о себе, когда ему необходимо сказать что-либо похвальное, он предпочитает говорить это о других. Так и здесь он говорит: “Дабы... самому [а не “вам”] не остаться недостойным”. Несомненно, он желал им блага; его намерение заключалось в том, чтобы они испытали этим свою собственную совесть. Если сам Павел приучался к тому, чтобы его совесть была невозмущенной, если сам Павел усмирял свое тело, то насколько больше нуждались в этом коринфяне? Они извратили весь тот покой, который несет с собой христианство, чтобы жить легко и изображать из себя джентльменов, выражаясь современным языком. Они ни в малейшей степени не приобщились к духу нравственной славы Христа, униженного здесь на земле. Они отделили крест от христианства. Они обособились от силы служения. Поэтому они были в величайшей опасности. Апостол же, который лицезрел благословенного Христа и был общником его страданий в той мере, в какой едва ли был кто-либо другой, - даже он применил все рвение своей души, чтобы обуздать себя. Он был преданным человеком и не позволял себе никаких вольностей. Он действительно ценил свободу, но она не означала хождения по разным местам для поедания идоложертвенного. Он был волен служить Христу, а время было быстротечно: как еще мог подобный человек относиться к языческим храмам?

Апостол хочет, чтобы они осознали свою опасность, но, в первую очередь, он начинает с самого себя. Он был свободен, но проявлял осторожность; и чем больше была благодать, оказанная ему, тем беспощаднее к себе был он. Дело даже не в том, что он хотя бы в малейшей степени сомневался в своем удостоверении в Христе, как по глупости говорят некоторые, или в том, что имеющие вечную жизнь могут потерять ее снова. Но ясно, однако, что имеющие вечную жизнь могут оставить и часто оставляют это положение. Имеющие вечную жизнь доказывают это благочестием, не имеющие же ее доказывают ее отсутствие безразличием к святости и отсутствием той любви, которая от Бога. Поэтому апостол показывает, что все его знание истины, далеко не делая его беспечным, подвигло его к еще большей искренности и к ежедневному самоотречению. Для всех нас это очень важное соображение (подчеркиваю это особенно для современной молодежи); и чем больше познание святых, тем более они должны иметь это в виду.

Апостол привлекает их внимание к другому предостерегающему примеру в истории Израиля (гл. 10). Они все ели одну и ту же духовную пищу (так он называет ее, ибо они имели манну небесную), пили одно и то же “духовное питие”, и все-таки что же с ними стало? Сколько тысяч из них погибло в пустыне? Апостол еще ближе подошел к их состоянию. Он начал применительно к самому себе, а теперь приводит пример с Израилем как народом, освященным для Сущего. По крайней мере, сказано: “Потому, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть. Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог [это было великим утешением, но также и серьезным предостережением], Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил”. Поэтому напрасно ссылаться на обстоятельства в оправдание греха. Но Он “при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести”. “Итак, возлюбленные мои, убегайте идолослужения”. После характерного обращения он дает понять, что взывает к их еще не увядшей совести, описывая свою собственную бдительность во всех поступках, а потом рассказывая печальную и мрачную историю Израиля, осужденного Богом. Поэтому он также находит новое обоснование - более глубокие духовные мотивы, - обращаясь к христианской любви и вере. “Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение крови Христовой?” Он начинает с того, что так сильно трогает сердце. По порядку было бы более естественным, если можно так выразиться, говорить о теле Христа - как мы знаем, обычно в вечере Господа сначала следует тело, а потом кровь. Отход от того, что можно бы назвать хронологическим порядком, делает высказывание несравненно выразительнее. Более того, первое обращение основывается на крови Христа, ответе божественной благодати на глубочайшую потребность души, стоящей в грехе пред Богом, и можно ли было пренебречь этим? “Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение тела Христова?” Здесь он не говорит “кровь” или “тело Господне”. Мы находим это в 11-ой главе. Здесь же сказано “Христово”, потому что это становится вопросом благодати. “Господне” привносит идею власти. Это же, очевидно, представляет собой огромный шаг вперед в развитии данной темы. Соответственно, затем он и развивает ее, основываясь не на обиде по отношению к брату, а на разрыве общения с самим Христом и равнодушии к его безграничной любви. Но он не забывает и о его власти. “Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской”. Это не только любовь Христа, но и полнота его власти как Господа. Апостол противопоставляет две могучие противоборствующие силы: бесов, с одной стороны, силу, более мощную, чем человек, борющуюся за него здесь на земле, и, с другой стороны, Господа, который пролил свою кровь за них, - Господа, который будет судить живых и мертвых. Поэтому он заключает всеобъемлющим и простым утверждением, к тому же исполненным свободы, что, идя на торг, не нужно задавать вопросов. Если я не знаю, что пища имеет отношение к идолам, идола для меня не существует, но как только я узнаю об этом, речь идет уже не о пище, а о бесе, а бес, будьте уверены, поистине, весьма реальное существо. Так что подчеркнутое апостолом сводится к тому, что их хваленые знания были весьма поверхностными. Всякий раз, когда человек хвастается, мы обычно обнаруживаем, что он больше всего терпит неудачу именно в том, чем хвастает больше всего. Если вы будете претендовать на обширные познания, то это и будет той областью, где вас может ожидать фиаско. Если вы будете претендовать на чрезвычайную искренность, следующим известием, которое мы можем с ужасом услышать, возможно, будет то, что вы поступили нечестно. Лучше всего признать, что мы хвалимся напрасно. Да будет Христос всей нашей похвалой. Осознание своего собственного ничтожества и совершенной благодати есть путь, и единственный путь, чтобы идти им достойно. “Ибо всякий, рожденный от Бога, побеждает мир; и сия есть победа, победившая мир, вера наша”.

Затем, в 11-ой главе, мы сталкиваемся с другой мыслью. Могло показаться, что сестры в Коринфе причиняли изрядное беспокойство и что они совсем позабыли подобающее им положение относительно прочих. Вряд ли, вероятно, женщины стали бы пытаться выдвинуться в собрании, если бы мужчины-христиане не оставили своего истинного ответственного положения и общественной деятельности. Руководить - мужское дело; и хотя женщины, несомненно, могут быть гораздо полезнее в некоторых случаях, тем не менее если руководит не мужчина, то это явный отход от порядка, предписанного Богом. Какое полное забвение того положения, в которое они были поставлены по отношению друг к другу от начала! Так обстояло дело в Коринфе. Среди язычников женщины играли весьма важную роль, и, наверное, ни в одной части света они не играли столь большой роли, как здесь. Стоит ли говорить, что это послужило их глубочайшему стыду? Не было города, в котором бы они не пали столь низко, нежели тот, в котором они столь заметно и неестественно выдвинулись вперед. Как же апостол отнесся к этой новой особенности? Он сослался на Христа. Вот что решает все. Он подтверждает извечные принципы Бога и дополняет их тем, что было открыто Христом и во Христе. Он указывает, что Христос есть образ и слава Бога и что мужчина занимает подобное место по отношению к женщине и в отличие от нее. Иными словами, женщине надлежит занимать скромное место, и, по сути, она приносит больше всего пользы тогда, когда ее меньше всего видно. Мужчины, наоборот, должны играть общественную роль, и это, несомненно, более тяжелая и грубая задача, которая требует не утонченных чувств, но более спокойного и всестороннего суждения. Мужчина несет обязанность внешнего руководства и управления.

Соответственно, апостол отмечает первое отступление от надлежащего порядка в том, что женщина утратила знак власти над собой. Она должна покрывать свою голову, она должна иметь на своей голове знак власти над ней. Мужчине же приличествовало бы поступить наоборот, и хотя это может показаться мелочью, но как это чудесно и о какой мощи это свидетельствует, если удалось в одном послании совместить вечные понятия и малейшие подробности личного туалета: ношение длинных или коротких волос, наличие или отсутствие головного убора! Как истинно отличает это Бога и его Слово! Люди погнушались бы совместить то и другое в одном послании, ибо это кажется столь мелким и неуместным. Но именно ничтожество человека требует великих дел, чтобы придать ему значительности. Мельчайшие же дела Бога имеют значение, когда они, как всегда, касаются славы Христа. Во-первых, было нарушением порядка, когда жена пророчествовала с непокрытой головой, хотя мужчина должен был делать так. Он был образом и славой Бога. Апостол связывает это с изначальным принципом, восходящим к созданию Адама и Евы столь благословенным образом, а более всего с появлением второго человека, последнего Адама. Неужели они думали стать лучше обоих?

В последней части главы рассматривается не место мужчины и женщины по отношению друг к другу, но вечеря Господа, а значит, и собрания святых. Первая часть главы, очевидно, ничего не говорит о собрании и потому не решает вопроса о том, должна ли женщина пророчествовать в нем. В первых стихах, по сути, ничего не говорится и не подразумевается насчет собрания. В первую очередь обсуждается вопрос о том, что женщина пророчествует подобно мужчине, причем это делается по возможности с величайшей мудростью. Ее пророчествование отнюдь не исключается. Если женщина обладает даром пророчества, которым она, конечно, может обладать так же, как и мужчина, разве он не дан ей Господом для того, чтобы им пользоваться? Разумеется, такая женщина должна пророчествовать. Кто возьмется утверждать, что дар пророчества, данный женщине, нужно сдерживать? Она лишь должна следить за тем, как она им пользуется. Прежде всего Павел порицает тот недостойный способ, которым это совершалось: когда женщина забывала, что она женщина, а мужчина - что он не должен поступать, как женщина. Эти коринфяне, по-видимому, сделали поверхностный вывод, что раз женщина обладает каким-то даром не хуже мужчины, то она вольна пользоваться этим даром так, как это сделал бы мужчина. Это в принципе неверно, ибо женщина все же не мужчина и в общественном плане не равна ему, что бы там ни говорили. Апостол отвергает само основание этого довода как неверное, и мы никогда не должны слушать рассуждений, которые опровергают предустановленное Богом. Природа должна была дать им лучший урок. Но апостол не останавливается на этом: даже намек на то, что они забыли естественную уместность, был уничтожающим упреком.

Затем, в последних стихах, мы видим вечерю Господа, и там же ясно говорится о святых, собирающихся вместе. За этим следует естественный переход к духовным дарам, о которых говорится в следующей главе. Что касается вечери Господа, то, к счастью, мне не нужно много говорить о ней. По великой милости Бога она хорошо знакома большинству из нас; могу сказать, что мы живем, наслаждаясь ею, и знаем, что она одна из наиболее сладостных привилегий, которыми Бог наделил нас здесь на земле. Увы! это самое празднество послужило поводом для самого унизительного оскорбления вследствие плотского состояния, ибо в те времена у христиан было принято есть пищу вместе. Несомненно, нельзя пренебрегать социальной стороной христианства без ущерба, но, придя в упадок, оно подвергается многим оскорблениям. Все доброе может извратиться; и никогда не было попыток воспрепятствовать злоупотреблениям путем уничтожения того, что нужно было лишь поправить силой Духа Бога. Никакие правила, ни воздержание, никакие отрицательные меры не могут восславить Бога или сделать его детей духовными. Лишь силой Святого Духа в пробуждении чувства ответственности пред Господом, а также его благодатью святые поддерживаются должным образом. В Коринфе же собрание для вечери Господа тогда слилось с обычной трапезой, во время которой христиане ели и пили вместе. Они были рады встретиться, по крайней мере, первоначально было так, когда любовь вознаграждалась общением друг с другом. Поскольку там были не только молодые христиане, но и неосмотрительные и распущенные люди, то возник повод для прискорбного злоупотребления. Сказалась сила их прежних привычек. Они привыкли к языческим пиршествам, во время которых люди легко напивались допьяна, причем иногда это считалось похвальным. В некоторых из их мистерий считалось обидой для божка, если его почитатель не напьется, - столь низменным был язычник в своих понятиях о религии.

Таким образом, коринфские братья постепенно дошли до такого состояния, что некоторые из них впали в невоздержание по случаю вечери, и, конечно, не из-за вина, выпитого во время вечери Господа, но из-за пиршества, которое ее сопровождало. Так позор их пьянства пал на святую вечерю, и поэтому апостол постановил, что с того времени и далее не должно устраивать подобных пиршеств вместе с вечерей Господа. Если они хотят есть, пусть едят дома; если они собирались вместе для молитвы, пусть помнят, что сделали это, чтобы вкусить тела и крови Господа. При этом апостол использует самые суровые выражения. Он не считает, что необходимо или уместно говорить об “образе” тела Господа. Цель состояла в том, чтобы должным образом заставить их ощутить его благодать и священный смысл. Без сомнения, это был образ, но, тем не менее, обращаясь к людям, которые были хотя бы достаточно умны, чтобы правильно рассудить об этом, он со всей силой и выразительностью подчеркивает то, что имеет в виду. Так сказал Иисус. Таким это было в очах Бога. Поэтому кто вкусит, не рассуждая (о теле Господа) и без самоосуждения, тот будет виновен против тела и крови Господа Иисуса. Это был грех по отношению к нему. Замысел Господа, истинный принцип и поступки святого состоят в том, чтобы прийти, обдумав свое поведение, исследовав мотивы своих действий, подвергнув себя испытанию, и тогда пусть он вкусит (но не воздерживается, так как здесь обнаруживается многое, приводящее к смирению). Предостережение и предупреждение состоит в том, что если и сами осудим себя, то судить будет Господь. Как глубоко пало все, к чему стремятся все святые, и не только коринфяне! Я полагаю, что собранию следовало бы встать со своим осуждением между христианином, не имеющим самоосуждения, и наказанием Господа; но, увы! человеческое чувство долга было совершенно немощным. Это происходило не от недостатка дарований. Они не понимали роли, которую Бог уготовил самоосуждению, хотя Господь непогрешим.

Таким образом, в 12-ой главе апостол полностью раскрывает духовные силы. Он показывает, что отличительной чертой того, к чему приводит Дух Бога, является исповедание, но не именно Христа, а Иисуса как Господа. Он приводит простейший и самый необходимый довод - его власть. Эта мысль просматривается в 3-ем стихе: “Потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым”. Не может быть, чтобы Дух обесчестил, чтобы Он не возвысил того, кто унизился во славу Бога. “Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех”. Они забыли обо всем этом. Они были заняты человеческими помыслами, таким-то рассудительным иудеем или таким-то способным язычником. Они перестали видеть самого Бога, действовавшего среди них. Апостол утверждает, что если и были различные служения и различные дары тому или иному, то это было для всеобщей пользы. Он представляет природу собрания как тело с его различными членами, подчиненными потребностям тела и воле главы. “Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело”. И здесь Святой Дух не просто делает много членов, но “одно тело”. Таким образом, божественная цель противопоставляется их неверному употреблению своих духовных сил - их розни друг с другом, беспорядку в семейной жизни, самовосхвалению и тому подобному, как мы видим из более подробного описания в 14-ой главе. Он подчеркивает, что самые неказистые члены, которые менее всех заметны, могут быть важнее всех прочих, подобно тому, как в природном теле некоторые из наиболее жизненно важных частей даже не видны. Но люди склонны ценить больше всего то, что бросается в глаза. Так, апостол порицает саму суть и дух тщеславия коринфян. Вместе с тем он до последнего отстаивает их ответственное и благословенное положение. После всех их прегрешений он без колебаний утверждает: “И вы - тело Христово”. Но этот способ вразумления людей, к сожалению, недооценивается в наше время. Благодать столь мало известна, что первая мысль, которую мы обнаруживаем у благочестивых людей, это то, какими они должны быть; но доводы и оружие апостола Павла состоят в том, чем они являются посредством благодати Бога. “И вы - тело Христово, а порознь - члены. И иных Бог поставил в собрании {Прим. ред.: в русской синодальной Библии - “в Церкви”}”. Ему ни в коей мере не приходило в голову отрицать это. Обратите внимание на важное употребление здесь слова “собрание”. Это не может быть поместным собранием, ибо, судя по Коринфу, там не было апостолов. Каким бы ни был провиденциальный план по отношению к внешнему миру, он судит по собранию Бога здесь на земле; и это собрание в целом, причем коринфское собрание, как любое подлинное собрание, является чем-то вроде представителя собрания вообще. Это собрание Бога здесь на земле, не просто церковь, хотя и это так же верно.

Так мы можем судить о том, каким собрание станет со временем - восславленным и абсолютно совершенным. Мы можем также судить о конкретном поместном собрании. Кроме того, существует еще очень важное понятие о собрании, о котором всегда следует помнить, а именно что это божественное учреждение, рассматриваемое на земле как единое целое. Несомненно, его составляют члены Христа, но есть еще его тело, собрание как целое, в котором здесь, на земле, действует Бог. Вот почему мы не находим в этом послании евангелистов или пастырей, потому что речь идет не о том, что нужно, чтобы обратить людей или пестовать их. Он судит о собрании как о явлении, уже существующем в качестве свидетельства силы Бога перед людьми. Поэтому было совсем необязательно останавливаться на тех дарах, которые являются плодами любви Христа, и собрании для его назидания. Оно считается сосудом силы для утверждения славы Бога и ответственным за это на земле. Поэтому здесь подробно рассматриваются способности к языкам, чудеса, исцеления, использование стихийных сил.

Но мы переходим к другой, еще более важной теме, чудесно полной картине даже для Слова Бога, этому весьма совершенному и прекрасному описанию божественной любви, которое мы находим в 13-ой главе. В конце концов если коринфяне жаждали даров, то они жаждали не лучших. Но даже если мы и захотим самых лучших даров, то есть еще лучше, то лучший из всех - любовь. Таким образом, она представлена перед нами в самых восхитительных выражениях - то, что она есть и чем не может быть, и к тому же с поправками относительно ложных устремлений этих даров; так что кажущееся отступлением есть самое мудрое дополнение между главой 12, которая показывает распределение даров и их характер, и главой 14, которая определяет надлежащее употребление даров в собрании Бога. Существует всего лишь одна надежная движущая сила для их применения - любовь. Без нее и духовный дар будет лишь поддерживать самомнение его владельца и растлевать тех, кто является его объектом.

Поэтому глава 14 начинается так: “Достигайте любви; ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать”. А почему? Среди коринфян пророчество считалось чем-то презираемым. Чудеса и языки одобрялись, поскольку они показывали значимость. Подобные чудеса собирали зевак и привлекали общее внимание к тем, кто был явно наделен сверхчеловеческой силой. Но апостол утверждает, что дарам, предполагающим наличие духовного разумения, отводится более высокое место. Сам он знал больше языков, чем все они. Вряд ли стоит добавлять, что он совершил больше чудес, чем любой из них. Тем не менее более всего он ценил пророчество. Мы не должны полагать, что этот дар означает, что человек проповедует. Пророчество не означает проповедования. Более того, пророчество не просто учение. Оно, без сомнения, есть учение, но и нечто гораздо большее. Пророчествование - это такое духовное обращение слова Бога к сознанию, которое приводит душу пред его лицо и раскрывает слушателю мысль Бога, словно свет. Существует огромное количество ценных поучений, назиданий и обращений, не обладающих подобным свойством. Все это совершенно верно, но не приводит душу перед лицо Бога; и это не дает такой абсолютной уверенности в том, что мысль Бога осветила положение и осудила состояние души стоящего пред ним. Я сейчас не говорю о необращенных. Непосредственным объектом, конечно, был его народ; но в ходе рассуждений в этой главе показано, как неверующий входит в собрание и, пав ниц, говорит, что Бог истинно с ним. Таков истинный результат. Этот человек обнаруживает, что судится перед лицом Бога.

Нет необходимости подробно разбирать все, что изложено в данной главе, но следует отметить, что здесь говорится о благодарении и благословении, а также о пении псалмов и молитвах. Пророчествование и все остальное представлено как всецело относящееся к христианскому собранию. То, что не назидало непосредственно, вроде говорения на языках, запрещалось, если не было истолкователя. Я очень сомневаюсь в том, было ли откровение после того, как был завершен канон Писания. Предположить, что открылось что-то, когда текст, обычно называемый каноническим, был уже завершен, означало бы порицать промысел Бога, заключенный в нем. Но пока последнее изложение его мыслей не было увековечено для собрания, нам понятна благодать, проявляющаяся в том, что Он время от времени допускает дополнительное откровение. Это не дает права ожидать чего-нибудь подобного в любой отрезок времени, последующий за завершением Нового Завета. Опять-таки из этого следует, что к данной главе имеются определенные поправки. Так, до сих пор было известно, что если что-либо по воле Бога прекратилось (например, чудеса, языки или откровения), очевидно, что подобных проявлений Духа не следует ожидать; но это ни в малейшей мере не отменяет христианского собрания или проявления того, что Дух все еще явно дает по воле Бога. И, несомненно, Он продолжает давать то, что приносит пользу, и во славу Бога в настоящем свидетельстве и в собрании здесь на земле. В противном случае собрание опускается до уровня мирского учреждения.

В конце главы изложен очень важный принцип. Люди напрасно будут ссылаться на могущество Бога, чтобы оправдать какое-либо бесчинство. В этом огромная разница между силой Духа и бесовской силой. Бесовская сила может быть неуправляемой: цепи, оковы - все внешние человеческие силы - не смогут связать человека, в котором сидят бесы. Иначе обстоит дело с Духом Бога. Всегда, когда человек ходит с Господом, сила Духа Бога, наоборот, связана с его словом и подчиняется Господу Иисусу. Ни один человек не вправе сказать, что Дух заставляет сделать его то или иное вразрез с Писанием. Оправдание вопреки Писанию невозможно; и чем очевиднее то, что сила эта от Бога, тем меньше будет человек помышлять о том, чтобы пренебречь столь совершенным выражением разумения Бога. Поэтому все должно делаться благопристойно и по порядку - порядку, который определяет Писание. Единственная цель, насколько это касается нас, которую Бог одобряет, состоит в том, что все должно совершаться для наставления, а не для самовосхваления.

Другая тема (гл. 15) является наиболее серьезным предметом по своему учению и имеет огромное значение для всех нас. Дьявол не просто смутил коринфян в духовных вопросах, то но когда люди начинают отрекаться от доброй совести, то неудивительно если следующий соблазн приводит к крушению веры. Таким образом, как только сатана совершил первое злое дело среди этих святых, стало очевидно, что остальное вот-вот должно было последовать. Среди них были такие, кто отрицал воскресение - не особое состояние души, но воскресение тела. По сути, воскреснуть должно тело. Умершее должно воскреснуть. Поскольку душа не умирает, “воскресение” ей совершенно не подходит; а вот для тела оно необходимо во славу Бога, а также и для людей. И как же апостол отнесся к этому? Как обычно. Он привел в пример Христа. Они не думали о Христе в данном случае. Казалось, у них не было желания отрицать воскресение Христа, но разве не должен христианин сразу избрать Христа мерой всего? Апостол тотчас же обращается за подтверждением к его личности и его делу Если Христос не воскрес, то нет воскресения мертвых и, значит, нет истины в евангелии. “Вы еще во грехах ваших”. Даже они не были готовы к столь чудовищному выводу: если поколеблется воскресение, то христианство падет. По такому рассуждению он затем указывает на то ожидание христиан, что вскоре придет время радости, славы и благословения для тела. Отречься от воскресения - значит, отказаться от славного упования христианина и быть самым несчастным из людей. Ибо что может быть печальнее, чем отказаться от всей настоящей радости и не иметь той благословенной надежды на будущее в пришествие Христа?! Так явственно обозначилась вся сложная природа человека перед мысленным взором апостола, когда он говорил об этой скорой надежде благословения.

Затем делается резкий переход: вместо того чтобы еще рассуждать на эту тему, он начинает весьма значительное откровение истины: “Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Ибо, как смерть через человека, через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут”. Верно, что царство, которого мы ожидаем, еще не наступило, но настанет. Посмотрите, насколько последовательна любая истина и как сатана старается сделать последовательным заблуждение. Он знает слабость человеческого ума. Никто не любит быть непоследовательным. Вас могут втянуть в это, но вы никогда не будете чувствовать себя свободно, если вас преследует ощущение непоследовательности. Следовательно, как только одно заблуждение воцаряется над рассудком человека, он готов принять и другие, лишь бы только все было последовательно.

Таков был соблазн для коринфян. Они были обижены высшим безразличием, проявленным апостолом ко всему, что ценилось среди людей. Его слова и его жизнь совсем не соответствовали тому уровню, который им казался подобающим в глазах мирян для служения Бога. От этого плодовитого корня зла произошло духовенство. Это было попыткой обрести как можно большую утонченность. Духовный сан приобщает человека к знати, если он не был таковым прежде. Обычно там, где мы видим людей, совершающих явно неверные поступки, коренится ложное учение. По крайней мере когда это есть преднамеренное, настойчивое и систематическое заблуждение, то оно не будет частным заблуждением, но будет иметь глубокие корни. Именно это и обнаружилось в Коринфе. Слабость обнаружилась в том, что в конце концов лежит в основе христианства. Они не хотели отрицать личности Христа или его воскресение из мертвых. Однако вот то, что вознамерился враг и во что вовлекло их это ложное представление: следующий шаг после отрицания воскресения для христианства - отрицать его во Христе. И здесь апостол не преминул им дать довольно резкую отповедь. Он показывает нелепость их вопросов, какими бы глубокими они им ни казались. Каким образом? Для человека всегда небезопасно то, что он не довольствуется верой, что он всегда в первую очередь стремится осмыслить все. Но это пагубно для божественных явлений, которые всегда находятся вне сферы разумного и осмысленного. Подлинное осмысление для христианина является плодом веры. Апостол без колебаний обращается к неверующему или, по крайней мере, заблуждающемуся, которого он имеет в виду, чтобы разоблачить его глупость. “Безрассудный! - говорит он.- То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет”. Таким образом, коринфяне подверглись самому серьезному порицанию, причем по поводу того, чем они сами кичились. Человеческий рассудок, несомненно, бессилен вне предназначенной ему сферы. Однако Павел не удовлетворяется лишь тем, что опровергает их теории, он приводит последовательное и особое откровение. Предыдущая часть главы указала на связь воскресения Христа с нашим воскресением, за которым последует царство и, наконец, случится так, что Бог будет все во всем. В последней части главы он дополняет то, что до тех пор не было объяснено. Из предыдущей части мы узнали лишь то, что все святые умрут и что все воскреснут в пришествие Христа. Но это не будет полной правдой. Сущая правда заключается в том, что мертвые во Христе воскреснут, и это несомненно, но это ничего не объясняет относительно живых святых. Он подтвердил славную суть воскресения. Он доказал, насколько фундаментальной, важной и насущной является истина о том, что тело должно снова воскреснуть, - та истина, которую они были склонны отрицать, как если бы это было нечто низшее и бесполезное, даже если и возможное. Они полагали, что истинный путь к духовности состоял в том, чтобы возвеличивать человеческий дух. Божественный путь к духовности для нас лежит через простую, но сильную веру в силу воскресения Христа, в упование на воскресение его как образец и источник нашего собственного воскресения. Затем он добавляет, что покажет им тайну. По этому поводу я должен сказать несколько слов для того, чтобы раскрыть ее значение.

Само воскресение не было тайной. Воскресение праведных и неправедных было хорошо известной ветхозаветной истиной. Оно могло основываться на сравнительно редких отрывках Писания, но это была основополагающая истина Ветхого Завета, насколько мы можем видеть у апостола Павла в его споре с иудеями в книге Деяний. По сути Господь Иисус также приводит аналогичное предположение в евангелиях. Но если о воскресении мертвых святых было известно, и было даже известно о воскресении порочных умерших, то преображение живых святых было абсолютно неизвестной истиной, и до сих пор она не открывалась. Это была истина Нового Завета, ибо именно она подразумевается под словом “тайна”. Это была одна из тех истин, которые хранились в тайне в Ветхом Завете, но ныне открытая, не столь трудная для понимания, когда ее формулируют, но нечто, не открывшееся прежде. “Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся”. Очевидно, это подтверждает и обосновывает воскресение, хотя может показаться исключением, но, по сути, сказанное весьма неожиданным образом придает большую последовательность и значение воскресению мертвых. Общая истина воскресения, несомненно, выносит смертный приговор всему настоящему укладу для верующего, показывая, что земля не может быть по справедливости местом его радости, где все отмечено смертью, и что он должен ожидать применения воскрешающей силы Христа прежде, чем он обретет место, где покой Бога будет нашим покоем и где не будет ничего иного, кроме радости с Христом и его святыми, воцарившимися в нем до скончания века. Добавленная к этому истина Нового Завета об изменении придает всему огромную выразительность и свежесть, поскольку она постоянно держит христианина в ожидании Христа. “Говорю вам тайну [не ту, что ныне мертвые во Христе воскреснут, но “мы”, начиная со слова “мы”]: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие”. “Итак, - завершает он конкретным обобщением всего этого, - братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом”.

И вот, наконец, перед нами последняя (16) глава, в которой апостол дает серьезное назидание по поводу сборов у святых. Основываясь на том, насколько кому из них удалось сделать сбережений, он связывает это с особым днем христианского празднования, когда они собирались вместе для общения со святыми. “В первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтобы не делать сборов, когда я приду”. Стоит ли говорить о том, как человеческое мнение исказило истину в этом вопросе? Несомненно, апостол, или Святой Дух видел, как в Коринфе развилось именно это заблуждение, которое сделало столько зла в христианском мире. Высокое личное положение, ученость, красноречие или прославленное имя (как, например, у апостола) призваны пробудить щедрость святых (может быть, даже мира) и увеличить доходы с помощью этих или подобных средств.

Но разве нет здесь другого соблазна? Когда люди более или менее свободны от обычного духа традиций, когда они не поддаются в такой степени возбуждению, к склонности известности или угождению тому или иному человеку или делу или любому из человеческих побуждений, которые очень часто имеют место, я представляю, что они подвергаются соблазну совершенно противоположного толка. В достаточной ли степени мы считаем себя ответственными пред Господом - каждый из нас - делать подаяние, и притом в связи с первым днем недели и его благословенными обстоятельствами и целями, когда мы собираемся для вечери? Подаем ли мы, каждый из нас, сообразно тому, сколько сберегли? Конечно, очень неплохо избегать людского влияния, но давайте не забывать, что “Господь нуждается” в нашем подаянии ради излюбленных целей его на земле. И я уверен в том, что если мы по справедливости отринули простые человеческие побуждения и если мы действительно благодарим Бога за избавление от мирского влияния, от силы привычки, общественного мнения и т. д., то будет очень жаль, если мы не сделаем вдвое больше под воздействием благодати, которая доверяет нам, как мы делали это под законом, который обычно управлял нами. Ваша собственная совесть должна подсказать, можете ли вы ответить Господу по этому поводу. Я уверен, что мы не в меньшей степени подвергаемся соблазну утвердиться в убеждении, что наши прежние привычки были совершенно неправильны, и просто будем складывать деньги в карман. Признаюсь, что мне кажется, какой бы отвратительной ни была человеческая назойливость, направленная на изымание денег, каким бы недостойным ни было человеческое мотовство, в конце концов хуже всего эгоистичное и своекорыстное стяжание. Я абсолютно убежден, что соблазн святых Бога, выведенных за стан, кроется именно в этом, чтобы, избавившись от того, что они считают неверным, они не искали в этом искушенного сознания. Утвердившись в сознании силы благодати Бога, они должны постоянно соблюдать себя в преданности ему. Недостаточно прекратить делать что-либо, делавшееся неверно, и иногда во имя неверных целей. Да будет ревностна и бдительна душевная работа и стремление узнать, как правильно достичь правильной цели, тем более если нам дано более простое и полное знание благодати Бога!

Далее перечисляются различные формы служения. Речь идет не о дарах как таковых, но о людях, преданных труду в Господе, ибо, как явственно обнаруживает эта глава, между этими двумя предметами существует разница. Сам апостол, например, предстает в служении перед нами со своим особым даром и положением в собрании. Далее: есть Тимофей, его сын по вере, не только евангелист, но и, по крайней мере, облеченный правами старшинства над пресвитерами, в определенных отношениях помогающий Павлу, и еще здесь упоминается красноречивый александриец, о котором сказано следующим образом: “А что до брата Аполлоса, я очень просил его, чтобы он с братиями пошел к вам; но он никак не хотел идти ныне, а придет, когда ему будет удобно”. Как деликатен, заботлив и тактичен Павел, желавший, чтобы Аполлос тогда пошел в Коринф, и как тактичен Аполлос, который не пожелал прийти при тех обстоятельствах. Судя по внешним событиям в их взаимоотношениях, мы видим проявление свободы и ответственности, и не кто иной, как апостол Павел сообщает нам, что Аполлос не пожелал прийти, как ему самому хотелось в то время. Речь шла не о человеке, имеющем более высокое звание в мире и руководящем поступками другого, подчиненного ему. Апостол действительно выразил свое сильное пожелание о приходе Аполлоса, но Аполлос не мог отступить от своего владыки, и, будьте уверены, он воспользовался мудростью большей, чем человеческая. И, наконец, мы видим другого рода служение, более простое, - в “семействе Стефановом”. Здесь случай проще и скромнее положение, но пред Богом оно весьма реально, какой бы ни была опасность насмешек других людей. Отсюда, я думаю, и слова поучения: “Прошу вас, братия (вы знаете семейство Стефаново, что оно есть начаток Ахаии и что они посвятили себя на служение святым) [они должным образом посвятили себя этому делу], будьте и вы почтительны к таковым”, не просто к Тимофею или Аполлосу, но и к таким простодушным христианам, кто желал служить Господу по мере имевшихся у них сил, и это было доказано их неустанным трудом. Несомненно, среди трудностей собрания, перед лицом противоречий и огорчений, всевозможных горестей, врагов и источников скорби и стыда требуется сила Бога, чтобы идти дальше, не замечая всего этого. Сделать первые шаги легко, но ничто, кроме силы Бога, не сможет удержать человека на этом пути без колебаний перед лицом всего, что тянет вниз. И в этом заключалось все дело. Мы можем предположить, что эти коринфяне были достаточно беспокойными. Это очевидно из заявлений, сделанных в самой начальной части послания, и поэтому апостол призывает их быть почтительными. Очевидно, что среди них существовал непокорный дух, и те, кому проповедовали, считали, что они не хуже семейства Стефана. Для нас благо быть почтительными “к таковым и ко всякому содействующему и трудящемуся”. Я убежден, возлюбленные братья, что утверждение избранности служения в Господе не означает порицания благословенности братства. В этих вопросах не может быть более прискорбной ошибки, нежели полагать, что не должно быть этого благочестивого подчинения одного человека другому в соответствии с положением и властью, которые Господу угодно вверить ему.

Пусть Господь дарует нам, чтобы наши души твердо держались истины, открытой здесь, причем не общим или поверхностным образом. Все, на что я претендую сейчас, - это дать набросок или сочетание частей послания. Но пусть само Слово или любая его часть проникает в наши души и станет нашей радостью, чтобы мы не только могли принять драгоценную истину подобного послания, а также мир и радость наших сердец в личной вере, но и могли через веру понять наше место как собрание Бога на земле, с благодарением и хвалой, как люди, призывающие имя Господа - их и нашего, - как люди, по сути, ощущающие необходимость в подобных наставлениях! Пусть Господь дарует нам свой дух послушания Отцу!