Мы убедились, что второе послание Коринфянам отличается наиболее резкими изменениями чувств, глубоким и ярким чувством утешения Бога, внезапной сменой настроений, тем более сильной для сердца, которое вникало во все, как поступали немногие от начала века. Ибо если в первом послании утверждается человек во всех его проявлениях, и, конкретнее, человек как выражение века в его гордыне, то второе послание дышит утешением возрождающей благодати Бога, и поэтому для него характерны сильнейшие сердечные переживания - апостол горячо любил этих святых. Он ощущал их неправоту и в то же время умел великолепно возвыситься над тем, что можно назвать личными чувствами, и потому тем более скорбь его любви могла отстраниться от того, что ослабляет ее и делает ее чувствительность несравненно менее острой. Тем более мы обнаруживаем действие духовного чувства, как Павел выразил его во втором послании, где он говорит о Боге, подымающем падших, как Он однажды избавил его самого от огромной опасности, которой подверглась его жизнь.

В послании Галатам мы видим другой стиль и тон, серьезное и опечаленное настроение, и не менее глубокие чувства - может быть, даже более глубокие переживания, чем в посланиях Коринфянам по причине того, что общественные устои претерпели еще более сильное влияние над тем, что творилось среди галатских собраний. Речь шла не о мирской самонадеянности человека, не об уроне, который это неизбежно наносит апостольской власти, а также порядку в собрании и даже нравственности, по крайней мере, христианской нравственности, благопристойному поведению братьев по отношению друг к другу в частных и в общественных собраниях. В послании Галатам поднимается более глубокий вопрос: о самом источнике благодати. Поэтому в данном послании важно не столько выявление нужды человека-грешника, сколько утверждение той самой благодати Бога для святого и показ гибельных последствий для уклоняющегося в сторону от глубокой и проторенной колеи, проложенной Богом для людей во Христе. Здесь в особенности христиане предостерегаются от коротких путей закона. Если в Коринфе величайшим врагом был мир, то в послании Галатам Святой Дух побудил апостола выступить против превратного закона. Плоть, увы, сродни обоим. Это послание, как и те, что адресованы коринфянам, открывается утверждением апостольского места. Здесь (но не там) с самого начала Павел отметает человеческое вмешательство. Человек не был его предтечей, люди не были для него даже посредниками. Соответственно, он указывает на корень всякой преемственной или наследственной власти. “Павел апостол, избранный не человеками и не через человека, но Иисусом Христом и [чтобы сделать это еще очевиднее] Богом Отцем, воскресившим Его из мертвых”. Это является особенностью нашего послания.

В послании Ефесянам мы находим, что апостол притязает на еще более высокую сущность всего служения. Там оно возводится не к Богу Отцу, воскресившему Христа из мертвых, а происходит от Христа, восшедшего на небеса (что, как мы увидим вскоре, совершенно согласуется с тем посланием). Здесь же это безоговорочное осуждение плоти с ее духовными притязаниями и в особенности - удар по тому, что является основополагающим принципом закона. Все установления закона существовали благодаря народу, ведшему свой род от Авраама, равно как их священники - благодаря сходной цепи преемственности от Аарона. Поскольку они были смертными людьми, то шла ли речь об общих привилегиях Израиля или особом положении священника, все передавалось от отца к сыну. Здесь Павел называет себя “апостолом, избранным не человеками и не через человека, но Иисусом Христом и Богом Отцем, воскресшим Его из мертвых”.

Быть с Мессией, быть слушателем его слов и свидетелем его дела вплоть до его ухода - это было неизменным требованием тех, кто привык к двенадцати апостолам. Сам апостол сталкивается с этой трудностью лицом к лицу и в результате признает перед своими обвинителями, что Христос не сделал его апостолом будучи здесь на земле. Но если он не был призван занять свое место среди двенадцати, то Господь своим верховным распоряжением Господа дал ему лучшее место. Здесь нет даже попытки похвалиться его достоинством. Он даже не соизволяет прояснить намек на это. Он оставляет на уразумение духовно мудрых то, что производило очевидное впечатление истины.

Ибо его собственное особое призвание, тем не менее, было бесспорным фактом, и большая радость для сердца - думать, как христианство (в то время как оно оставляет глубочайшее и высочайшее пространство во всех направлениях, так сказать, для действия Святого Духа, для выражения обновленного ума и чувств, даруемых Духом Бога, когда в результате оно допускает глубочайшие из возможных проявлений ума и сердца), и в своих великих истинах опираться на самые очевидные и несомненные факты. Ибо Бог добр к бедным, Он снисходителен к простодушным, его око устремлено на своих детей. А факты отражаются в их мнении. Воистину, нет человека, который был бы в действительности выше их. Любой, с презрением относящийся к истинам христианства, как если бы в Писании не было ничего достойного размышления или имеющего отношения к другим, кроме наставлений и умозрительных выводов, окажется, если уже зачастую не оказывается, на грани опасных заблуждений как для образа мыслей, так и для образа жизни.

Однако апостол не рассуждает здесь об этом вопросе. Он просто утверждает, как я уже сказал, что его апостольский сан произошел не только от Христа, но и от Бога Отца, воскресившего Его из мертвых. Не будучи от земного Христа, он имел своим источником воскресение и был связан с делом, которое Бог свершил, когда послал своего Сына сюда, на землю. Наряду с самим собой он не забыл ясно упомянуть и других: “И все находящиеся со мною братия”. Павел не оставался один. Он обладал такой верой, которая через благодать могла бы удержать его наедине с Богом, если б у него и не было друга, но Бог благословляет эту веру и через нее воздействует на совесть других людей, даже тех, которые, увы, слишком часто готовы уклониться в сторону. В этом случае, к счастью, близкие к Павлу сердцем братья были с ним. Как обычно, пожелав тем, к кому он обращался, благодати и мира, Павел говорит о Господе слогом, в высшей степени соответствующим цели этого послания: “Который отдал Себя Самого за грехи наши, чтобы избавить нас [не от суда, не от грядущего гнева, но] от настоящего лукавого века”. Зло, которое внедрялось среди верующих галатов, - законопослушание - связывает душу с веком и действительно доказывает, что он - лукавый - отдает в настоящем предпочтение плоти, ассоциируясь со всем тем, что существует теперь вокруг нас. Но, поистине, Господь “отдал Себя Самого за грехи наши, чтобы избавить нас от настоящего лукавого века, по воле Бога и Отца нашего; Ему слава во веки веков”.

И сразу же апостол оказывается в бурном море. О том, что Бог сделал для них, не рассказывается. Не упоминается здесь благодать или даже какие-либо особые силы, сообщаемые Духом Бога. Мы обнаружим, что он не забывает об этом в других местах: он рассуждает об этом в другой части послания. Но его сердце было слишком взволновано, чтобы не обратиться сразу к угрожающей им опасности. Поэтому без дальнейших вступлений и зловеще умалчивая об их состоянии (ибо, поистине, о нем можно было только умалчивать), он сразу переходит к сути: “Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовою так скоро переходите к иному благовествованию, которое впрочем не иное”.

Обратите внимание, насколько каждое слово соответствовало их душам. Он говорит о “благодати Христовой”. Он предостерегает против “иного благовествования”, то есть отличного от его, которое в действительности вовсе не было благовествованием. “Впрочем не иное, - говорит он, - а только есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово”. И затем он, возмущенный подобной мыслью, самым торжественным образом взывает к ним: “Но если бы даже мы [сам Павел или любой другой человек, близкий ему] или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема”. Более того: “Как прежде мы сказали, так и теперь еще говорю: кто благовествует вам не то, что вы приняли...” Апостол ратует за истину благовествуемую и принятую. Что касается этого вопроса, то благовествованное им было истиной. Он не отрицает, что и другие благовествовали ее, и если это так, то они благовествовали одну и ту же истину. Апостолу было дано благовествовать истину более полно, чем кому-либо другому. Отойти от этого было бы роковой ошибкой. Кроме того, если он благовествовал полную истину, то он настаивает на том, что они приняли ее. Он не мог смириться ни с каким притворным непониманием. Он отвергает всякое оправдание иному образу мыслей - в обоих случаях “да будет анафема”.

И он оправдывает эту резкость предостережения: “У людей ли я ныне ищу благоволения, или у Бога? людям ли угождать стараюсь? Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым”. Невозможно служить двум господам! Христос вовсе не имеет ничего общего ни с плотью, ни с законом, а тем более с миром. Там рабство, а Он - Избавитель, и это ради славы Бога и для своего служения в свободе благодати.

И теперь апостол приступает к другой части своей темы. Его рассказ показывает, насколько независимым он был от тех самых лиц, которых они желали бы видеть вблизи него. Это было преступление в глазах еврейских христиан, и, возможно, особенно в глазах христиан иудействующих, что апостол так мало был в Иерусалиме, что он так мало общался с двенадцатью. Апостол принимает этот факт во всем его значении. Вовсе не желая добиваться популярности в благосклонности либо в своем собственном положении как апостола благодаря связи с бывшими апостолами до него, он настаивает на той самой независимости, которую они считали предусмотрительной. Его апостольство само по себе столь же действительно, как и у двенадцати апостолов, но другого рода: не в то же самое время и другим образом действия. Несомненно, все произошло от одного и того же Бога, от того же Господа Иисуса Христа, но в данном случае - от Бога и от Господа в несколько другой связи. Это было отмечено особым образом его призвания: его апостольство не было связано ни с миром, ни с плотью. Оно даже не имело ничего общего с самим Господом в дни его пребывания во плоти, когда Он выступал священнослужителем обрезанных в Иудее. Как правило, когда кто-то хочет показать преемственное апостольство, двенадцать апостолов служат для него хорошим образцом.

Поэтому Рим, который решительно основывается на принципах человеческого наследования (так как все мирские религии, должно быть, до определенной степени покоятся на этом принципе), пытается, как всем известно, вести историю своей власти от Петра. Ни один человек не может внимательно прочесть Новый Завет и не заметить совершенную ошибочность подобного подхода, ибо Петр, как ясно говорится в следующей главе этого послания, был апостолом обрезанных. Таковы и другие, которые, по-видимому, были главными над всеми. Если чье-либо апостольство и послужило язычникам, то только апостольство Павла, ибо Павел был апостолом необрезанных. Какое это осуждение им самим, что ни одна система, ищущая земного наследования, не может сделать так, чтобы Павел отвечал ее целям! В его случае разрыв с человеком был очевиден: связь с небесами, а не с Иерусалимом была слишком явной, чтобы ее оспаривать или избегать. У Павла нет преемников, а если и были, то кто и где? В случае с двенадцатью мы видим, как выбирают апостола на место выбывшего Иуды - выбор осуществлен, я допускаю, самим Богом, хотя и на иудейский манер, как справедливо отмечают критики, ибо Святой Дух еще не был дан. Я допускаю, что это все было уместно и случилось в благое время для Иерусалима.

И в то же время очевидно, что апостол Павел начинает здесь с того поучительного факта, что то самое, за что некоторые иудействовавшие тогда обвиняли его, было явной славой того, к чему призвал его Господь. “Возвещаю вам, братия, - говорит он, - что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа. Вы слышали о моем прежнем образе жизни в Иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее, и преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий. Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам, - я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью, и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне апостолам, а пошел в Аравию, и опять возвратился в Дамаск”.

Теперь становится очевидно, и я хочу привлечь к этому ваше внимание, что здесь апостол связывает воедино свое благовествование и свое апостольское место. Это было серьезным ходом для противников: невозможно нападать на подобного служителя, не нападая на его свидетельство; невозможно подвергнуть сомнению его апостольство, не подвергая опасности само благовествование, которое получили они сами. И это по-своему справедливо и показывает чрезвычайную серьезность противопоставления, где Бог воскресает для своего особого дела в этом мире, и в особенности там, где, как в случае с апостолом, сам способ его обращения, особая форма его отделения для Бога носят печать истины, которую он должен был благовествовать. Оспаривание первого означало бы опасность для второго. Галаты об этом не думали: люди, ослепленные врагом таким образом, никогда не думают. Для них, несомненно, все это выглядело так, как если бы они были ревностными и искренними поборниками единства. Им было грустно сознавать, что иудейское собрание с его двенадцатью апостолами и пресвитерами, с его многообразными связями с древностью и прошлым свидетельством Бога на земле казалось в какой-то степени отделенным от апостола и его дела. Несомненно, здесь имелась разница в стиле. Если бы кто-либо перешел от учения двенадцати, хотя и вдохновленных Богом писать, как мы знаем про некоторых из них (причем все из них имели самое истинное апостольское место), то он был бы сильно удивлен учением Павла. Можно ли сомневаться, что особая форма духовной мысли и чувства, созданная, например, учением Иакова или Петра и даже учением Иоанна, гармонируя с наставлениями Павла там, где сердце было открыто, тем не менее покажется сначала совершенно иной? Мы знаем, как слабо и медлительно сердце и как склонны ученики вообще умалять богатства благодати и истины Бога. Даже в христианстве велика необходимость помнить то, о чем Господь предупреждает нас в Лук. 5: никто, пив старое, не захочет тотчас нового, ибо говорит, что старое лучше. Так было и в те древние времена. Среди других этим заразились и галаты, ибо хотя по сути именно божественное свидетельство Павла обратило их, тем не менее они в свое время познакомились с христианами, возможно, из иудейских собраний, которые не имели такого счастья. Возможно, они и были святыми, а таковые, как мы знаем, разъезжались повсюду из Иерусалима. По крайней мере, галаты, непостоянные от природы, быстро переняли их предрассудки и начали некоторым образом беспокоиться. Те, которых сатана использовал, чтобы противостоять лично апостолу, а также чтобы выразить сомнение в свидетельстве, оценить которое у них не хватило духовности, живо принялись внушать сомнения в умы этих языческих братьев и нашли среди них весьма охотных слушателей.

Таким образом, апостол должен был соединить благовестие благодати со своим апостольским достоинством - и с нашей стороны следует принять во внимание этот замечательный факт. С предельной простотой он показывает, что его собственное отделение от человека было частью промысла Бога ради того, чтобы сделать более сильно ощутимой великую истину, которую он должен был впоследствии провозгласить. Он сам был (и могли ли они отрицать это?) по крайней мере таким же ревнителем иудейской религии, как любой самый правоверный иудей. Он стал не менее опытным, чем любой его современник, а возможно, и более. Кто из представителей его народа продвинулся в иудаизме дальше его? Кто был большим ревнителем учения своих отцов? Поэтому случилось так, что не было ничего, чем они похвалялись, чего бы не знал апостол. Он уже прошел подготовку под руководством самого выдающегося учителя, когда Бог, избравший его от утробы матери и призвавший своей благодатью, благоволил открыть в нем своего Сына. Опять-таки обратите внимание на силу этого выражения. Он не просто был приведен, чтобы следовать Иисусу, веровать и исповедовать его имя, но Бог благоволил открыть в нем своего Сына. И мы все видим, насколько точно эта фраза совпадает со словами нашего Господа, приведенных в книге Деяний, ибо чудесная истина коснулась слуха апостола в начале, в призыве Спасителя, обращенном к нему с небес. Как мы все хорошо знаем, здесь ясно подразумевается единство святых с самим Христом. Так, здесь сказано, что Бог благоволил открыть в нем своего Сына, чтобы он мог проповедовать благую весть среди язычников. Тогда же, как здесь добавлено, он не стал советоваться с плотью и кровью и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим ему апостолам, а пошел в Аравию и опять возвратился, но не в Иерусалим, а в Дамаск, в то место, вблизи которого он был призван в начале. “Потом, спустя три года, - говорит он, - ходил я в Иерусалим видеться с Петром”. Теперь-то наверняка установилась кое-какая связь с двенадцатью? Отнюдь! Он ходил туда просто познакомиться с Петром и пробыл с ним - как долго? - “дней пятнадцать”. Слишком короткий промежуток времени, если бы речь шла о подобающем посвящении в свидетельство двенадцати. Однако налицо факт, что он не видел двенадцати апостолов. Он видел Петра, а “другого же из апостолов я не видел никого, кроме Иакова, брата Господня”. И это он весьма торжественно и клятвенно подтверждает: “А в том, что пишу вам, пред Богом, не лгу”. Так он принимает вызов, брошенный неверием. Он чистосердечно подтверждает то, что они считали недостатком, и не только говорит это, но и с величайшей серьезностью уверяет их, что он не видел апостолов, за исключением Петра и Иакова, брата Господа, да и то короткое время.

Следовательно, апостольство Павла совершенно не зависело от Иерусалима и двенадцати апостолов. Он получил благовествование, которое проповедовал, от Господа, а не от кого-либо из своих сотоварищей, служивших прежде него. И он не стал тогда же советоваться с плотью и кровью - его мнение, как и его обращение и призвание, не зависело от них. Он был призван, вне всяких сомнений, таким образом, какого не знал ни один другой апостол. Ни о ком другом нельзя было сказать, что “Бог... благоволил открыть в нем Сына Своего”. А Петр и остальные вовсе не были вынуждены следовать своему учителю. Эти выражения неприменимы в случае с призванием других апостолов. Тогда речь не шла об открытии Сына Бога в них. Разве можно было сказать, что Бог благоволил открыть своего Сына Петру и остальным, когда не было ощущения единства и не было сознания отождествления святого со Христом? Соответственно, эти выражения были бы преждевременными и совершенно за пределами осознанного опыта святых или истинного значения этого перед очами Бога. Но Бог позаботился, чтобы призвание Павла было отложено до тех пор, пока не завершится весь порядок иудейского апостольства. Он позаботился также о том, чтобы место двенадцатого апостола было занято, ибо глубоко ошибочно предполагать, что Петр и другие апостолы поспешили, причислив к себе Матфия и что в действительности Павел был двенадцатым апостолом по мнению Господа. Дело в том, что они были причиной того, что их было двенадцать, и мне ясно, что Господь сделал это истинным ключом к пониманию сказанного им, что в воскресении Сын человека воссядет на престоле своей славы, а они воссядут на двенадцати престолах и будут судить двенадцать колен Израиля. Один из них выбыл из их числа, но пустовавшее место было тут же заполнено.

Так все было надлежащим образом подготовлено Богом с дальновидной мудростью, чтобы сделать призвание Павла совершенно особым явлением и чтобы сделать его апостольство столь же отличительным по сути, сколь и по форме, чтобы даровать ему новую весть, даже о вечере Господа, и заново передать то самое благовестие, которое он проповедовал как откровение Сына. Господь действительно отметил свидетельство Петра как бывшее истинным откровением Отца. Плоть и кровь не открыли этого. Это не было делом человеческого ума. Отец дал откровение Петру. Что же было открыто? Он открыл, что Иисус был Христос, Сын живого Бога. Но я повторяю: это было просто открыто ему. Дальше идти некуда. Иисус, отверженный Мессия, был Сыном живого Бога, Он был жизнедателем, животворящим Сыном Бога. В случае с Павлом Святой Дух мог сделать шаг дальше, и, как мне кажется, Он сделал этот шаг. Апостол утверждает это совершенно спокойно, не сравнивая себя с другими. Не принижается ни один человек, но ясно утверждается простая истина, что в конце концов это есть самый лучший и смиренный путь, который более всего возвеличивает Бога и назидает его детей. Так и было, когда апостол указал на свою чудесную общность с Христом. Иудействовавшие клеветники не просто принижали Павла, но приносили в жертву благодать Бога. И не просто было подвергнуто сомнению его апостольство, но отрицалось прославление Богом своего Сына. Неблагодарное человеческое сердце в своей жажде чего-то такого, что создало бы видимость силы и единства, принесло в жертву небесное тому, что в итоге было связано с земным и плотским.

Позвольте мне мимоходом указать еще на один вопрос. Если и был человек, который больше других утверждал единство святых в любом отношении, а более всего единое тело Христа, единство Духа, то это был Павел. Тем не менее не было человека, который бы имел более глубокое осознание важности хождения в меру необходимости единства с Богом. Будьте уверены, что это та же самая простота веры, которая содержится в обоих этих понятиях. С другой стороны, там, где единство становится целью, этого никогда не понимают; и в то же время хождение по вере становится неосуществимым. Короче говоря, кто поглощен небесным Христом, тот по этой самой причине становится причастником благословенности тела Христа здесь, на земле, посредством Святого Духа, ниспосланного с небес, и узнает в надлежащее время, что такое не советоваться с плотью и кровью. Несомненно, это может иногда раздражать человеческое самолюбие. “Я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью”.

Несомненно также, что его способ обхождения совсем не совпадает с желаниями тех, которые были ревнителями земных порядков и путей, выглядящих надежными и почитаемыми в человеческих глазах. Как апостол или, по крайней мере, говорящий, что он есть апостол, не признает того, что Бог начал в Иерусалиме, и даже не советуется с теми, кого сам Господь лично призвал здесь на земле? Они могли льстить себе тем, что это были ясные и осязаемые факты, но здесь было самое полное свидетельство со стороны Господа, что двенадцать - это действительно его избранные апостолы. Однако что касается апостола Павла, то он говорит, что он был призван и притом владыкой с небес, хотя, по его же собственному признанию, никто не слышал гласа Христа, кроме него самого. Легко представить себе, что люди с сильными предрассудками и слабой верой сомневались в этом, в особенности ввиду непререкаемого утверждения апостола о полной свободе от закона для язычников. Соответственно, с самого начала ясно, что апостольство Павла требовало подтверждения, чего не было с другими носителями апостольского сана. Он был врагом, остановленным высшей благодатью. Он не был сначала обращен, а затем постепенно доведен до того высшего положения, но сразу был призван стать апостолом и святым таким способом, который, кроме него самого, никому не был свойственен, который исходил от Христа и был связан с небесным Христом. Павел в вере поступает в соответствии с этим; он осознает это с такой силой и ясностью, которая еще больше возросла во время его пребывания в римской тюрьме.

И это истинно с самого начала. “Я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью”. Если бы Павел решился предъявить свои полномочия другим, то он бы принизил, затемнил и поставил бы на грань уничтожения внутри себя ту особую благословенность и неповторимую славу своего апостольства. Но он не мог ослушаться своего небесного видения. Бог же распорядился так, чтобы истина оставалась чистой и незапятнанной; и апостол пошел на юг, а потом на север, как Господь направил своего слугу, но не в Иерусалим, к тем, кто были апостолами до него. Он еще раз посещает Аравию и Дамаск. Затем, по истечение определенного срока, он все-таки посетил Иерусалим, но не всех апостолов, а лишь Петра и Иакова. И вы заметите огромное значение, придаваемое этому простому изложению фактов, ибо все здесь - простые факты, но имеющие значительные последствия, пока здесь, на земле, есть собрание и благовествование.

“А в том, что пишу вам, пред Богом, не лгу. После сего отошел я в страны Сирии и Киликии. Церквам Христовым в Иудее лично я не был известен”. Был ли это упрек? Пусть так, но такова была истина, которая действительно была в нем частью чудесного промысла Бога и указывала на истинный характер христианства и его служения в противовес иудаизму. Потому это было предназначено не только для него, но и для наставления галатов и всех нас. Будучи осознанным, это совершенно отбрасывает земные пелены небесного собрания и христианина. Те, кто жил в Иерусалиме, были слишком склонны беречь пеленки и колыбель, которые сначала были в ходу, но не пользовались спросом у язычников. Какую бы нежность апостол ни испытывал к своему народу в иных местах, но земным связям суждено было разорваться. Поэтому апостол подчеркивает тот факт, что “Церквам Христовым в Иудее лично я не был известен, а только слышали они, что гнавший их некогда ныне благовествует веру, которую прежде истреблял, - и прославляли за меня Бога”.

А это, как известно, было частью промысла Бога в отношении его в отличие от других. Такого понятия, как постепенная подготовка, для него не существовало. Другим апостолам пришлось вкусить этого больше. Они следовали Иисусу в его земном пути во время его явления Израилю. Они постепенно наставлялись согласно тому свидетельству, которое благоволил дать Господь Иисус, и оно, конечно, наилучшим образом подобало времени, людям и обстоятельствам. Все другое было бы несовершенным, но тем не менее оно носило переходный характер. Оно было частично обращено к сердцу и совести иудеев и частично предвосхищало разрыв всех связей с Израилем.

В случае с Павлом ничего подобного не было. Его свидетельство было по свидетельством наиболее полной благодати. Как это могло быть иначе с тем, кто был остановлен в его преследованиях со смертельной ненавистью к собранию Бога, когда раздался неожиданный призыв с небес, услышанный им? В этом видна благодать Всевышнего, а также небесная связь, немедленно установившаяся между Господом в славе и его слугой на земле. Неудивительно, что апостол придавал величайшее значение фактам своего обращения и призвания и что, вместо того чтобы скрывать недостаток знакомства как с апостолами, так и с собраниями иудеев, он похвалялся этим. Он получил свое апостольство вовсе не таким путем. Его призвал небесный Христос. Такова была воля Бога Отца, воскресившего Христа из мертвых.

Однако мы узнаем гораздо больше. Он сообщает нам, что спустя четырнадцать лет он опять ходил в Иерусалим (гл. 2). Он ходил “с Варнавою, взяв с собою и Тита”. Сделал же он это по откровению, а не по приглашению из Иерусалима или ради получения сана через это. “...И Тита, - говорит он здесь, - бывшего со мною, хотя и Еллина”. Насколько это было далеко от малейшего потакания иудейским предрассудкам, настолько это само по себе было мощным ударом по ним. Итак, ходив с Варнавой, он взял с собой Тита, язычника, причем по откровению. Это было сделано, скорее, для того, чтобы добиться утверждения двенадцатью апостолами свободы язычников и чтобы иудействовавшие были осуждены иерусалимским собранием. Это было совершенно обратным тому, чтобы пытаться унаследовать свою власть от обеих сторон. Он ходил по откровению для того, чтобы добиться осуждения тех, кто в самом Иерусалиме хотел навязать иудейские принципы всему собранию Бога. Смута в отношении закона исходила из Иерусалима: там и должна была быть применена целительная благодать через посредство апостолов, пресвитеров и братьев. Это было злоупотребление почетом, естественным образом оказываемым некоторым приходившим из Иерусалима, и поэтому Бог позаботился исправить зло посредством решительного публичного приговора тамошних властей, вместо простого и чистого отказа от этой ошибки в собраниях из язычников, что могло бы выглядеть как разрыв или, по крайней мере, как разногласие во мнениях между ними и апостолом Павлом. Возможно, сложилось мнение, что Павел должен был сделать все, что в его силах, для собраний из язычников, в то время как двенадцать апостолов заботились исключительно о собраниях из иудеев, и, соответственно, он не имел к ним никакого отношения. Но это не так. Апостол идет в Иерусалим не просто с Варнавой, который был родом оттуда, но взяв с собой Тита, своего любимого товарища по служению, хотя и язычника. По сути, Иерусалим, насколько это касалось данного вопроса, позволил проскользнуть тем, которые хотели навязать обрезание. Это “лукавые делатели”, как презрительно называет их Павел в одном из своих посланиий, ибо они развращали иудаизмом собрания из язычников, вместо того чтобы помогать им во Христе.

Таким образом, Бог распорядился и постановил так, что апостол должен был пойти и добиться, чтобы зло было осуждено на месте и в средоточии своего возникновения. А когда он пошел туда, то не было ли это ради получения чего-либо от двенадцати апостолов? Нет, он предложил благовествование, проповеданное им среди язычников. Не они передали ему благовествование, которое они узнали от Иисуса здесь на земле, а он передал им то благовествование, которое имел обыкновение проповедовать среди язычников. И это было сказано без тщеславия и не с тоном превосходства, хотя, несомненно, это было более полное и высокое свидетельство, нежели у них, ибо он добавляет: “И особо знаменитейшим... не напрасно ли я подвизаюсь или подвизался”. Он допускал, что люди могли иметь подобные мысли о нем. Иерусалимские власти сами должны были рассудить об этом, и они рассудили об этом к посрамлению противников апостола. “Но они и Тита [он воспользовался случаем вставить это], бывшего со мною, хотя и Еллина, не принуждали обрезаться”. Каков же был результат всего этого в свете того, что там были “вкравшиеся лжебратия, скрытно приходившие подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас”? Павел ни на миг не уступил и не покорился, “чтобы истина благовествования сохранилась у вас”, ибо на карту была поставлена основа основ. “И в знаменитых чем-либо...” Здесь он говорит не о лживых смутьянах, язычниках, которых он без колебаний называет “лжебратиями”, а о самых высокопоставленных из тех, кого он нашел там. “И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного”. Интересно отметить искренность и силу, с которой говорит апостол, когда этот вопрос был поднят. Едкий, резкий, негодующий, он, тем не менее, был вдохновлен Богом. “Бог не взирает на лице человека. И знаменитые не возложили на меня ничего более. Напротив того, увидев, что мне вверено благовестие для необрезанных, как Петру для обрезанных...” Другой результат последовал от установленной ими взаимной связи собрания из язычников и иудеев. Они “подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им к обрезанным”. Они поступали и говорили так по очевидному замыслу Бога, выраженному сообразно характеру их апостольства.

Так, видимо, была установлена истина. Апостол никоим образом не вмешивается в дело, данное Богом для исполнения другим. Он признавал и ценил то по-своему трудное, значительное и важное дело, которое Бог уготовал Петру, Иакову и остальным, и в то же время он стоял твердо, хотя, без сомнения, смиренно и с любовью, но все же твердо за то, что Господь уготовал ему самому и его сотоварищам среди язычников. И чтобы ни в коей мере не ослабевала свобода Христа, апостолы вместе со всем иерусалимским собранием с большой готовностью дали свое “добро” на это (Д. ап. 15). Сказано, что “они подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им к обрезанным, только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности”. Но это было еще не все. Он упоминает другой факт, и факт величайшей серьезности, завершающий эту часть его рассуждений: когда Петр впоследствии вернулся из языческой стороны, он сам был во власти тончайшего духа иудаизма, именно он - главный из двенадцати! Как мало можно полагаться на человека! И Павел, далекий от попыток получения апостольства или чего-либо иного от Петра, был вынужден упрекнуть его при всех. “Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие Иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием. Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?” Я хочу особо привлечь ваше внимание, братья, к тому, что столь простой поступок, как отказ Петра от вкушения пищи с язычниками, имел такое серьезное значение в глазах апостола Павла, что он посчитал это вопросом истины евангелия. Готовы ли мы к такому же глубокому осуждению того, что выглядит мелким и незначительным делом? Сочувствуют ли наши сердца решению Павла, или мы более склонны к легкой сговорчивости Петра? Понимаем ли мы серьезность этого?

Подумайте, каково было такому человеку, как Павел, судить самого уважаемого из двенадцати апостолов. Ибо не сказано, что Петр отказывался от трапезы Господа, за которой встречались необрезанные, но он отказался от обычной трапезы. По мнению Павла, на карту была поставлена евангельская истина. Нужно ли добавлять, что он был прав, а Петр ошибался? Евангелие провозгласило пред Богом этот двоякий вывод, связанный с первым и последним Адамом. Оно было предложено и обращено ко всей твари на основании полного падения иудеев и язычников. Между ними не было разницы: все согрешили. И оно объявило о полностью и одинаково благословенном положении принявших Христа. Для благословения Христа разницы не было в человеческой вине - благодать Бога была одинакова. В любом случае никакого различия не было (Рим. 3, 9), но поступок Петра проводил это различие. Поэтому евангельская истина была принесена в жертву компромиссу. И были причины, по которым Петр весьма прискорбно заблуждался, в частности когда он больше уже не придерживался закона, но жил в сознании своей свободы от него, которую евангелие дает тем, кто верует в воскресшего Христа. Почему же он хотел, чтобы язычники жили, как иудеи?

Поэтому апостол обращается далее к величайшему доводу своего послания и обсуждает те великие принципы, которые характерны для христианства и находятся в полном согласии с уже рассмотренными нами фактами: “Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники; однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть”. Но он идет еще дальше. Он говорит: “Если же, ища оправдания во Христе, мы и сами оказались грешниками, то неужели Христос есть служитель греха?” Это вытекало бы из поведения Петра. Если бы Петр был прав, то было бы очевидно, что евангелие ввело Петра в заблуждение, евангелие заставило Петра отнестись одинаково к иудеям и язычникам. Евангелие позволило ему своими поступками и словами освятить разрушение стены разделения. Если же Петр поступал правильно, то все это было бы ошибкой, а потому евангелист (нет, даже сам Христос) стал бы, таким образом, служителем греха. Таково было прискорбное неизбежное значение поступка Петра. Петр ужаснулся бы такому выводу. Это показывает нам чрезвычайную серьезность такого внешне незначительного шага, как его отказ от дальнейших отношений с язычниками в обыденной жизни. Проницательный взор апостола сразу увидел это с помощью Христа и посредством того благовествования, которое он узнал от него. Он привычно измерял все не столько влиянием на иудеев или язычников, сколько влиянием на славу Христа. Ввести Христа - по сути, наилучшее средство для того, чтобы обеспечить благословения, привилегии, славу, которыми Бог располагает в своей благодати для каждого верующего. Павел отстаивал насущные интересы как иудеев, так и язычников, но он настаивал на том наиболее неотразимом доводе, что поведение Петра влекло за собой превращение самого Христа в служителя греха: “Ибо если я снова созидаю, что разрушил, то сам себя делаю преступником”.

Затем апостол тотчас же объясняет связанное с этим истинное положение дел: “Законом я умер для закона”. Как вы знаете, он был под законом как иудей. И каков был результат того, что Бог позволил закону воздействовать на его совесть? Конечно, ощущение своей мертвости. Как обосновано в Рим. 7, пришел закон, и он умер. “Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога”. Закон сам по себе никогда не приводил к такому результату. Все, что может сделать закон, даже с помощью могущества Святого Духа, состоит в том, чтобы внушить человеку сознание мертвости пред Богом. Закон никогда не будет жизнью для мертвых, но он духовно убивает тех, кто кажется живым. “Законом я умер для закона”. Таким образом, благодать пользуется им, чтобы умертвить меня в моем сознании пред Богом. Так, я умер законом. Дух Бога может использовать это, чтобы заставить человека почувствовать, что с ним все покончено; но Он дает большую благодать: через этот же закон Он возрождает человека, мертвого для закона, а не просто осужденного. Законом он умер для закона, чтобы жить для Бога. Здесь он добирается до истинного благословения, ибо Дух не может упокоиться в том, что имеет лишь отрицательную сторону.

Далее Павел открывает истинный секрет всего этого: “Я сораспялся Христу”. Я не просто нашел в Христе Спасителя, но сораспялся Христу. Вся моя природа претерпела изменение. Все, что у меня есть, как у живого человека, умерло, конечно, не как нечто материальное, а, скорее, как нечто, относящееся к вере. История плоти - ее печальная и взывающая к смирению история - вскоре заканчивается, но история, которую начинает вера, никогда не кончается. “Я сораспялся Христу”. Это для меня, как для живущего здесь, на земле, прекращает все. “И уже не я живу”. Поразительно сказано, ибо это не могло быть естественной жизнью. И что это за жизнь? “И уже не я живу, но живет во мне Христос”. Как это драгоценно - покончить с греховным естеством и начать столь совершенную жизнь, как жизнь Христа! “А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня”.

Больше у меня нет ничего общего с законом, даже если я однажды был под ним, как иудей. Ибо закон использовался с убойной силой, но, будучи убит в моем сознании, я обрел на этом самом месте благодатью Бога самого Христа - Христа, умершего за меня, более того, в котором я умер. Я сораспялся Христу, и потому все, что мне остается, - это жить новой жизнью, которой является во мне Христос. И эту жизнь питает та же самая личность, которая является ее источником. “А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня”. Речь идет не о моей любви к нему, хотя это истинно и должно быть истинно в святых; однако это привело бы к тому, что душа будет предоставлена самой себе, а благодать мыслит иначе. Душу утешает, укрепляет и одобряет то, что Он “возлюбил меня и предал Себя за меня”.

Итак, как весьма выразительно сказал он, “не отвергаю благодати Божией”; а они отвергли: каждый, кто подменял чем-либо Христа и его крест, каждый, кто отворачивался от такого благовествования, каким было оно, отвергал благодать Бога. “А если законом оправдание [он не просто говорит “по закону”, но “законом”], то Христос напрасно умер”. Оправдание совершается исключительно благодатью Иисуса Христа, причем распятого Христа. Это стоит совершенно особняком от деяний закона.

Соответственно, в следующей (3) главе он продолжает свои рассуждения. “О, несмысленные Галаты! - обращается он к ним со страстным призывом. - Кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых перед глазами предначертан был Иисус Христос, как бы у вас распятый?” Обратите внимание на то значение, какое здесь имеет крест, не просто кровь Христа, но его смерть на кресте. Как мы видели это в послании Коринфянам, направленном против обмирщения святых, так и здесь данное послание осуждает их законопослушание. “Сие только хочу знать от вас: через дела ли закона вы получили Духа, или через наставление в вере?” В христианине имеют место два явления: он имеет жизнь, новую жизнь во Христе, но он еще имеет Святого Духа. Закон убивает, вместо того чтобы давать жизнь, и осуждает, вместо того чтобы давать того Духа, который является непременным источником сыновства и свободы. Показав истинный характер жизни христианина, проистекающей только и исключительно от Христа, и к тому же от распятого Христа, здесь он переходит к Святому Духу. Он был дан, в силе или в человеке, не через дела закона, но через наставления в вере. “Так ли вы несмысленны, что, начав духом, теперь оканчиваете плотью? Столь многое потерпели вы неужели без пользы? О, если бы только без пользы! Подающий вам Духа и совершающий между вами чудеса через дела ли закона сие производит, или через наставление в вере?” Ответ мог быть только один. Эта огромная привилегия не имела никакого отношения к закону. Святой Дух дается как печать веры во Христе по совершении искупления, но не прежде и ни в каком другом случае.

Затем он говорит об Аврааме, ибо здесь имеется избитый довод тех, кто хотел бы отстоять обрезание и закон, поскольку Авраам состоял в подчеркнуто дружеских отношениях с Богом и является отцом верующих. Обратите внимание, как Святой Дух превращает Авраама в дополнительное и самое неожиданное доказательство благодати Бога и истины евангелия. Но нам надо помнить, что в послании Галатам мы никогда не поднимаемся до уровня собрания. Это, конечно, христианский уровень, но не уровень cобрания как такового. Конечно, те же самые лица, представленные здесь, по современным воззрениям принадлежат собранию Бога, однако здесь они рассматриваются не в их небесном общении, но как дети обетования, как мы увидим в конце этой самой главы. Существует много настоящих привилегий и будущих отличий, принадлежащих христианину, и обетование является одним из них. Мы не должны считать, что более высокое и более небесное достоинство уничтожает меньшее, и об этом апостол много говорит здесь. Однако он утверждает и нечто большее, когда говорит, что Авраам веровал в Бога, и это явно не было вопросом закона. Авраам никогда не слышал о законе. “Авраам поверил Богу, и это вменилось ему в праведность. Познайте же, что верующие [не те, кто превозносит закон] суть сыны Авраама. И Писание, провидя, что Бог верою оправдает язычников [а не сделав их прозелитами у врат или на основании закона], предвозвестило Аврааму: в тебе благословятся все народы”. Позднее, и уже более полным образом, благовестие стало благословенным ответом этой первоначальной милости. Павел не говорит, что оно является его дополнением, ибо оно решительно проистекает из того же самого божественного источника благодати. Благовестие, а не закон, признает свою связь с обетованием. “Итак, - говорит он, - верующие благословляются с верным Авраамом”. Закон предлагает, но никогда не дарует благословения. Верующие, но не те, кто ищет закона и не верит, благословляются с их отцом.

Однако Павел рассматривает этот вопрос более глубоко. Он сообщает им, что все, утверждающиеся на делах закона, находятся под проклятием. Дело не в том, что они действительно сломлены и потерпели неудачу, но человек настолько неспособен устоять пред Богом, опираясь на исполнение закона, что с ним все кончено в тот самый момент, когда он пытается сделать это. “А все, утверждающиеся на делах закона, находятся под клятвою. Ибо написано: проклят всяк, кто не исполняет постоянно всего, что написано в книге закона”. В результате ни один человек не оправдывается законом перед очами Бога, и это апостол доказывает, приводя не только обетование, но и слова пророков. Когда пророк говорит о ком-либо живом, то, значит, говорит о живом верою. “Праведный верою жив будет”. Отсюда мы видим, что все точно совпадает с благовествованием, которое утверждал Павел. “Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою (ибо написано: проклят всяк, висящий на древе), чтобы благословение Авраамово через Христа Иисуса распространилось на язычников”. Он не говорит, что язычники были под этой клятвой, но что Христос искупил находящихся в таком положении от проклятия; ибо, поистине, чем бы иудеи ни хвалились, все, что они получили от закона, было проклятием, а не благословением; и Христос совершил как раз то, что выкупил из этого бедственного положения, в которое не мог не ввергнуть закон, ибо люди преступили его. Вот таким образом благословение Авраама могло свободно излиться на язычников, которых тогда не было. И это приводит к другой мысли: об отношении закона к обетованиям. Как они соотносятся между собой? и как они влияют друг на друга? Апостол дает замечательный пример божественных рассуждений в защиту евангелия: “Братия! говорю по рассуждению человеческому: даже человеком утвержденного завещания никто не отменяет и не прибавляет к нему”. Все знают это. Как только завет “подписан, запечатлен и утвержден”, его уже нельзя изменять. Мы не можем на законном основании что-либо прибавить к нему или отменить его положения. “Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос. Я говорю то, что завета о Христе, прежде Богом утвержденного, закон, явившийся спустя четыреста тридцать лет, не отменяет так, чтобы обетование потеряло силу”. Таков смысл этого. “Ибо если по закону наследство, то уже не по обетованию”, иначе, по условиям закона, обетование уничтожалось бы. Иными словами, завет, заключенный между Богом и Авраамом, относился к будущему семени, символизированном Исааком, но на самом деле предвосхищавшем Христа. Ничто, введенное Богом после этого, не смогло уничтожить этого. Если бы закону, утвержденному впоследствии, дозволилось бы занять главенствующее положение, то результатом было бы уничтожение обетования. Сначала это было бы дополнение его, а затем и отмена. Поэтому наследство зависит от благодати Бога, исполняющего свое обетование, а не от совершенствования человека под законом, даже если бы это было возможно. Поэтому обетование полностью отличается от закона, о котором ничего не слышали в течение четырехсот тридцати лет после того. Длительная отсрочка во времени должна была предостеречь людей от смешения закона с обетованием и, таким образом, от видимости отмены обетования законом, ибо это было бы большим бесчестием для Бога. Мы можем понять, если какой-то глупец заключит завет, а на следующий день раскается в нем, чего никогда не бывает с божественными замыслами. В этом случае именно Бог давал обетование за четыреста тридцать лет до закона! Еще менее вероятно позволить закону отменить правомочность обетования. “Но Аврааму даны были обетования и семени его”.

Это чрезвычайно важно, тем более, что, как я считаю, зачастую неверно оценивают масштабы ссылки на Авраама и его семя . В связи с этим данный довод основывается на единстве семени обетования, ибо в других местах и даже в данном случае Бог говорит о многочисленном семени. В одном из напутствий, которое, как мы знаем, Бог дал Аврааму, сказано, что семя у него будет, как морской песок и как небесные звезды. Это было его потомство по прямой линии. Но когда упоминаются язычники, Бог говорит о семени без упоминания его численности.

Это лучше всего видно, если обратиться к Быт. 22, где оба факта обнаруживаются в одном и том же контексте. Я лишь вкратце сошлюсь на него, потому что это усиливает красоту рассуждений относительно послания Галатам. В 17-ом стихе написано: “ Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря”. С первого взгляда кажется весьма необычным, что апостол обратился к подобному отрывку из Писания как за доказательством важности одного семени, ибо если здесь что-либо и лежит на поверхности данного отрывка, то лишь многочисленность семени - того семени, о котором ясно сказано, что оно будет бессчетным. Следовательно, это совсем не то, что апостол Павел имеет в виду, а нечто противоположное. И обратите внимание на разницу. Когда Бог говорит о семени, многочисленном, как песок или звезды, Он дает им благословение иудейского характера: “И овладеет семя твое [то есть многочисленное семя] городами врагов своих”. Бог обещает окончательное торжество и силу Израиля на земле, расправу с врагами и т. д.

Однако тут же после этого добавлено: “И благословятся в семени твоем все народы земли”. Здесь, как мы видим, ясно названы язычники, на это и ссылается апостол. Хорошо запомните это. Когда Бог говорит о благословении народов вместо уничтожения врагов Израиля, тогда Он говорит просто о “семени твоем”. Сравнения с бесчисленным семенем здесь нет, равно как нет упоминания морского песка или небесных звезд. Об этом и рассуждает апостол.

Несомненно, иудеям понравилась бы именно сила (и галаты, в конце концов, подвергались опасности попасть в ту же ловушку, ибо закон угоден миру, а благодать нет), а в современном мире - сила и почести. Иудеям суждено со временем получить это, ибо обетование Аврааму еще не исчерпано. Святой Дух через апостола привлекает внимание к противопоставлению “семени твоего” (как одного) многочисленному семени со связанным с ним земным благословением. В то же время к просто “семени твоему”, без упоминания звезд или песка, ничего более не прилагается, кроме благословения язычников. Вот к чему мы теперь пришли в эпоху христианства. Со временем исполнится обетованное земное благословение и сила и слава для Израиля, подобные песку и звездам. Иудеи, несомненно, возвысятся, а также преобразятся как нация, и тогда они уничтожат своих врагов, сделавшись главой, тогда как остальные народы станут в хвосте. Ну а пока, согласно евангелию, имеются явные предпосылки для благословения язычников, когда Бог говорит об одном семени, которое есть Христос. Уже дано “семя твое”, истинный Исаак, и в этом истинном семени благословлены язычники. Теперь речь идет уже не о подчинении иудеям, которые никогда не овладеют городами своих врагов, но будут разорены, расселятся, и их станет мало, в то время как благовествование продолжится. Осталась еще другая часть, которая должна быть осуществлена в свое время, когда сердце Израиля обратится к Господу. Между тем дается другое, лучшее благословение, как дается также и лучшее семя, истинный наследник всех обетований Бога, - Господь Христос. И, несомненно, Бог все это предвидел, давая клятву Аврааму. Он не забыл Израиль, свой народ, но слава Христа всегда была пред ним, и как только мы восходим к этому благословенному семени всякого благословения (истинному Исааку, умершему и воистину воскресшему, бывшего тогда сыном Авраама по плоти), благословение язычников обеспечивается этим единственным лицом, прежде чем иудеи размножатся в своей земле, согласно новому обетованию, и овладеют городами своих врагов.

Вот на что ссылается и о чем рассуждает апостол, но при этом он учитывает одно естественное возражение. Если обетование является единственным средством для получения наследства, то какой толк от закона? Разве это не умаляет его до чрезвычайности? Говорят, что обетование - это все и что закон не может ни отменить его, ни добавить к нему что-либо. Какова же тогда цель закона? Он дан по причине преступлений, как отвечает апостол. Вот все, к чему сводятся труд и усилия людей. Они порождены неверием - недостойными, себялюбивыми помыслами, незнанием Бога, пренебрежением ко Христу. Подзаконные действия представляют собой лишь хождение по огню ради тщеславия, и если, увы, христианин обрекает себя на такой тяжелый труд вместо того, чтобы успокоиться в вере Христа, то кого ему винить за это? Конечно же, не Бога и не его ясное и драгоценное Слово. Этим он лишь усугубит преступление - не больше и не меньше. “Для чего же закон? Он дан после по причине преступлений, до времени пришествия семени, к которому относится обетование, и преподан через ангелов, рукою посредника”. Так, становится очевидно, что система закона является промежуточной. Обетование было прежде закона и проистекало от благодати Бога. Закон пришел после, служа своей собственной цели, которая состояла в том, чтобы выяснить то, что было в человеческом сердце. Ибо он грешник, а закон недвусмысленно назвал грех преступлением и совершенно ясно показал, что сердце беспрестанно копит одно лишь зло, доказывая это явными преступлениями, - только и всего. Затем приходит семя, и обетования становятся “да и аминь” в нем - все обетования Бога. Подчинившись закону, Он жил для Израиля. Однако Он умер и воскрес и поэтому был свободен благословить язычника так же, как и иудея. Ибо какое особое отношение имеет воскресший к Израилю перед лицом других народов? Любой вопрос о естественных узах отпадает со смертью, равно как и распятие отрицает какое-либо право на Христа для любого из них. Ибо иудеи и язычники одинаково виновны в том, что распяли его. Поэтому все становится делом чистой благодати Бога, который благоволил благословить язычников в этом семени, умершем и воскресшем Христе.

Закон имеет совершенно другую природу и поэтому преподан через ангелов рукой посредника. Здесь вмешалась тварь, и последствия этого вскоре обнаружились. При этом Павел приводит еще один весьма убедительный довод: “Но посредник при одном не бывает, а Бог один”. Смысл заключается в том, что нельзя добиться устойчивости в благословении, пока перед нами просто Бог, проявляющий свою власть по своей благодати. Предоставьте место Богу, и одному лишь Богу. Это единственно возможный путь, которым может быть явлено благословение для того, чтобы такие люди, как мы, могли получить благословение и утвердиться в нем. И так же обстоит дело с обетованием. В нем есть один участник, сам Бог, давший его, и, соответственно, исполняющий его в том семени, с которым был утвержден тот завет. Но стоит лишь ввести закон, как у нас уже две участвующие стороны, и хотя это звучит странно, но вместо того, чтобы главную роль играть Богу, ее присваивает человек, который во всем обязан пред Богом. Бог спрашивает, а человек призван отдавать, то есть он призван к послушанию. Увы! Мы слишком хорошо знаем от грешного человека, каков результат. Одна лишь благодать в этом случае приносит славу Богу. Итак, ясно, что под законом человек занимает более значительную и ответственную позицию, чем Бог. Это никогда не приведет человека к Богу и тем более не принесет славы Богу. Соответственно, закон никогда не был истиной, ни с человеческой, ни с Божьей точки зрения. Сам по себе он был, конечно, совершенно справедлив и правилен. Человек имел свой долг пред Богом, и он должен был исполнять свой долг, но именно этого он и не смог сделать, потому что был грешником. Цель закона состояла в том, чтобы сделать это очевидным через преступления. Человек должен был продемонстрировать свою греховность, а не получить наследство. Но это было лишь временным и дополнительным делом. В конце концов сокровенный замысел Бога состоял в исполнении его обетования благодатью. И ныне во Христе Он исполнил это - я имею в виду, уже исполнил. Но прежде, чем Он ниспослал обетованное семя, человеческая самоуверенность потребовала узды в виде промежуточного установления - закона; и после бесконечного долготерпения со стороны Бога народ, который взялся подчиняться ему, должен был быть изгнанным из той земли за свое непослушание.

Закон был дан им со всей торжественностью и серьезностью. Он был преподан через ангелов, которые не имели ничего общего с обетованием, которое Бог дал непосредственно своему другу. Когда Он хотел сказать или совершить что-либо неизменное, Он предпочитал являться в благодати; Он говорил это сам и делал это сам. Но когда людям предстояло что-либо, чреватое неприятностями, когда из-за их неразумности должна была произойти неразбериха, противная всему, что любило его сердце, тогда это выпадало на долю других. Так закон был преподан через ангелов рукой посредника. Между Богом и человеком происходит двоякое вмешательство в противоположность простоте путей благодати. Благодатью Бог в лице своего Сына говорит и исполняет все; и, таким образом, Он восславлен с начала и до конца, сейчас и вовеки. Человек всего лишь принимает, и, поистине, как мы знаем, “благословеннее давать, чем получать”. Бог оставляет за собой эту великую благословенность в благовестии, тогда как под законом ничего подобного не было. Я должен повторить, что Бог мог только предъявлять требования, а человек должен был по возможности давать Богу, принося ему свое послушание. Он должен был исполнять то, что был обязан делать, хотя, по сути, все было напрасно; иначе и не могло быть, потому что человек был грешником.

Вот, следовательно, что привнес закон. Разве это противно обетованию Бога? Отнюдь. Скорее, если бы человек был в состоянии повиноваться закону и таковым образом получить звание, тогда две эти системы пересекались бы, имея одну и ту же цель. Одни получили бы наследство по обетованию, другие - на основании закона. Так, два совершенно противоположные пути благодати и закона привели бы к одному результату. Это действительно создало бы путаницу, а в данном случае она отсутствует. Под законом все гибнет, под благодатью же все спасается. Закон и обетование - оба от Бога, но закон несет лишь отрицание и осуждение. Он не может и не должен щадить грешников. Обетование же имеет другую и более благословенную цель. Оно приносит спасение для человека в свершении промысла Бога во Христе. Вот что обнаруживается в нем. Так, закон разрушает злое, а обетование дарует доброе и умножает его. Закон показывает человека во всей очевидной его ничтожности, он доказывает, что человек всего лишь бедный, погибший грешник. Благодать же являет неизменный промысел Бога и его доброту к не заслуживающему ничего. Таким образом, будучи правильно понятыми и примененными, закон и обетования ни в коей мере не противоречат друг другу. Но смешайте их, как поступает неверие, и все придет к хаосу и гибели.

Далее утверждается, что если бы был дан закон, могущий животворить, то праведность была бы от закона. Но этого не могло быть. Напротив, законом “Писание всех заключило под грехом”, а не в праведности. Итак, будь то неподзаконный язычник или подзаконный иудей - все заключены под грехом. “Писание всех заключило под грехом, чтобы обетование верующим дано было по вере в Иисуса Христа”.

Но Павел добавляет: “По пришествии же веры”, то есть налицо свидетельство, которому надлежало ныне верить человеку, или благовествование. Именно это он подразумевает здесь под “верой”. “А до пришествия веры мы [иудеи] заключены были под стражею закона, до того времени, как надлежало открыться вере. Итак закон был для нас детоводителем ко Христу, чтобы нам оправдаться верою; по пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя. Ибо все вы сыны Божии”. Вместо того чтобы стать рабом в суровом и унизительном подчинении, человек получает статус сына пред Отцом - христианин вступает через веру в Иисуса в непосредственное родство с Богом. “Все вы сыны Божии по вере во Христа Иисуса”.

Это еще более полно показано в ссылке на крещение: “Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись”. Предполагается, конечно, что каждый христианин крестился. В этом отношении в те давние времена не было ни сомнений, ни затруднений. Не было ни одного верующего, будь то язычник или иудей, который не подчинился бы с радостью этому преблагословенному знаку причастности ко Христу и всему, что благотворяется Христом. “Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись”. И это вовсе не относится к сфере закона. Христианское крещение, наоборот, полагает человека мертвым; и единственная смерть, которая может избавить человека от его собственной смерти, это смерть Христа. Поэтому, когда человек крестился, он крестился, конечно, не в свою собственную смерть - в подобной мысли нет никакого смысла. Он крестился в смерть Христа, которая есть единственное средство избавления от состояния греха. Следовательно, здесь христианин облекается во Христа, а не в закон или обрезание. Он хочет избавиться от первого Адама и всего, что с ним связано, чтобы не продолжать этого, и поэтому он облекается в Христа. “Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского” - все есть Христос, и только Христос. Это не старое творение, а новое творение. Может ли что-нибудь еще лучше доказать, что это не старое творение, чем то, что нет уже ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного, ни мужского пола, ни женского, хотя последнее, по крайней мере, является абсолютной необходимостью для увековечения рода? Все это исчезает во Христе, все мы одно в нем; и если вы Христовы, то какая необходимость в том, чтобы обрезаться? Вы же не хотите стать сыновьями Авраама в том смысле, который означал бы возрождение плоти. Если вы были Христовы, то уже были семенем Авраама “и по обетованию наследники”, ибо Христос, как Павел показал прежде, был единственно истинным семенем. И если мы Христовы, то принадлежим этому единственно истинному семени, и поэтому мы есть семя Авраама без всякого обрезания. Нет ничего более убедительного, чем это доказательство ложности плотских притязаний связанных с Иерусалимом и предъявляемых под прикрытием имени Авраама, а в действительности служащих для дискредитации евангелия.

В 4-ой главе продолжается сравнение, но не закона с обетованием, а нынешнего христианина со святыми прежних времен - тоже очень важный момент. Здесь можно сказать об этом очень коротко: “Наследник, доколе в детстве, ничем не отличается от раба, хотя и господин всего: он подчинен попечителям и домоправителям до срока, отцом назначенного. Так и мы, доколе были в детстве [сравнение включает и ветхозаветных святых или намек (“так и мы”) на тех, кто тогда был жив и испытывал такое же состояние], были порабощены вещественным началам мира; но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего (Единородного), Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, чтобы нам получить усыновление”. Апостол показывает, что, не стремясь поставить христиан в условия старого завета, Бог на самом деле через искупление выводит из него тех, кто был в нем. Павел вполне допускает, что Господь родился от женщины, а также подчинился закону; но какая при этом подразумевалась конечная цель? Она состояла не в том, чтобы заключить людей под законом, и тем более она не была направлена на то, чтобы подчинить кого-либо закону, но, скорее, совсем высвободить их, если они были под ним. Так обстояло дело с ветхозаветными верующими и многими тогда жившими верующими иудеями. Возможно ли тогда при желании подчинить язычников закону, когда они сами были освобождены от него волей Бога, делом Христа и свидетельством Святого Духа? Какое грубое противоречие! Какое искажение не только истины Бога, открытой в евангелии, но также и искупления, которое лежало в основе! Ибо Христос искупил подзаконных, чтобы нам получить усыновление, приводящее благодатью в место познанного спасения и разумной радости, приближая нас к нашему Богу и Отцу из того рабства и ничтожества, которое предполагает закон.

Но как же быть с язычниками? “А как вы - сыны...” Павел не снисходит к доводам разума об их месте в этом деле, но сразу ставит их в подобающие им отношения. Так как они были сынами, то Бог послал это благословенное доказательство и силу их усыновления. Он свободно дарует Святого Духа по их принятии имени Христа, или, как здесь написано, “Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче!” Иными словами, если Святой Дух был дан как печать их искупления и радость усыновления, в которой они стоят в осуществление их близости к Богу и наслаждения его любовью, то они вопиют: “Авва, Отче!” Это слова самого Христа (но в насколько изменившихся обстоятельствах!), обращенные к его Отцу. “Потому ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа”.

Затем он приходит к другому доводу в своих рассуждениях. Действительно, мы можем сказать, что он обрушивается на галатов за то, что они хотели утвердить у себя закон. Разве они не знали, что для христианина-язычника принятие иудейских начал по сути означало возврат к язычеству? Но они думали, что становятся более религиозными, более набожными в своем почитании Писания. Они полагали, что христианство выиграет от принятия древних форм и прекрасных символов закона. Ничего подобного, как говорит апостол, они прямиком возвращались к своему прежнему язычеству, сами об этом не зная. Он показал, что наше искупление Христом даже иудея избавляет от подчинения закону, тогда как язычники сразу оказываются в сфере благодати без какой-либо помощи или вмешательства со стороны закона. “Но тогда, не знав Бога, вы служили богам, которые в существе не боги. Ныне же, познав Бога, или, лучше, получив познание от Бога, для чего возвращаетесь опять к немощным и бедным вещественным началам и хотите еще снова поработить себя им?” Можно ли сделать более веское утверждение, чем это? Невозможно вообразить более уничтожающий удар по всему, к чему они стремились. Рожденные и воспитанные среди омерзительного идолопоклонства язычников, они были чужды установлениям Израиля. В последнее время они были обращены благодатью Бога в христианство, где повстречали братьев-иудеев, с которыми сделались, как сказано, одно во Христе Иисусе. Невежественные или вероломные люди побудили их стремиться к обрезанию. Что они делали? Когда христианин из язычников (обратите внимание!) принимает такие ветхозаветные начала, то, согласно Святому Духу, это для него не просто иудаизм, а возвращение к своим языческим идолам, как бы мало он это ни понимал.

Начатки иудаизма были врожденными для иудеев. В Рим. 14 апостол Павел сам настаивает на терпимом отношении язычников к иудеям, которые все еще могут обременять себя соблюдением своих особых празднеств, требований к еде и т. п. Но как только язычник принимает такое же воззрение или иудей навязывает его язычнику, то это становится не чем иным, как сущим язычеством. Кто осмелился бы сказать, не имея ясного подтверждения Писания, что старые иудейские обряды, воспринятые уверовавшим язычником, возымеют такой характер идолопоклонства? Тем не менее чем больше мы вглядываемся вглубь вещей, тем лучше понимаем это. Действительно, в наши дни это становится все более и более очевидным. Ритуальность является в настоящее время самой очевидной иллюстрацией утверждений апостола. Используемые при этом защита и значение, которое эти люди вкладывают в обряды и церемонии, показывают их совершенно открытое возвращение к идолопоклонству. Не думайте, что репутация идолопоклонства спасена, так как поклоняются Иисусу. Христианство не может ни с чем смешиваться, кроме себя самого. Будучи добрым и всеобъемлющим, христианство также является самым исключительным явлением, какое может существовать. Истина непременно должна быть исключительной, и все, кто придерживается истины, должны в своей приверженности к ней и к тому, кто есть ее персональное выражение, быть тоже исключительными (под этим я подразумеваю, конечно, исключение греха и лжи). Компромисса быть не может; но быть исключительным в любом случае, помимо выражения истины во Христе, было бы в своем роде полной и бессердечной ложью. Ничто так не требует силы благодати, ибо даже сама истина, если ее отъединить от благодати, перестает быть истиной. Происходя только от Иисуса Христа, она предполагает проявление благодати - освещает не только свет, но и истина. Благодать и истина произошли через Иисуса Христа (ср. Иоан. 19 и 17).

Теперь галаты невольно подвергались опасности утратить истину. Они только начинали, как им казалось, лелеять подобающее отношение к религии отцов и всех тех, кто до Христа почитал Бога на земле. Освященная веками религия - единственная форма земного богослужения, когда-либо освященная Богом. Почему бы не принять то, чего нехватало в христианстве? Ведь не будет вреда, если принять то, чему покорились древние святые? Нет, возражает апостол, вы возвращаетесь к язычеству. Они были идолопоклонниками, прежде чем стали христианами; а принять иудейские воззрения вместе со Христом означает возвратиться к оставленным ими идолам. Далее нам объясняется, в чем это состоит: “Наблюдаете дни, месяцы, времена и годы”. Как, и это все?! Я знал святого, который стал известен тем, что разумно использовал эти слова как девиз и напутствие. И это неудивительно. Христианство строится на этой основе. Считают, что это совершенно правильно, что собрание отводит дни для того или иного святого, что имеются времена, напоминающие нам о воплощении Господа, служении и распятии, о его воскресении и вознесении на небеса и т. д. Я выбираю самые лучшие факты, ибо у меня нет желания ворошить оскорбления. Все это считается великой, мудрой и здравомыслящей поддержкой набожности. Да, это есть “здравая” поддержка, означающая обращение к природе, но это “здравая” поддержка идолопоклонничества, а не живой веры. Это то самое зло, которое Дух Бога столь искренне и энергично клеймит через апостола Павла. Он не обвиняет их в чем-то откровенно грубом или аморальном по сути, но как это доказывает, что истина Бога, благодать Христа исключают все чужеродное! Нет также и большего свидетельства нежной и чуткой заботы Бога о нас, чем такой факт, как этот. Ибо Он знает нашу склонность смешивать закон с благодатью в том или ином виде или степени, и взирает на то, что возникло во времена отцов и задолго до Моисея, как на нечто чужеродное и вредное для христиан. Так как Бог действовал ради нас на кресте и избавил нас от малейшей частицы греха через Христа, поэтому Он и не дозволяет нам примешивать хотя бы частицу земного или законнического к откровению благодати, которое Он даровал нам во искупление и объявил нам через Святого Духа, ниспосланного с небес.

Поэтому апостол предъявляет еще один упрек: “Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас”. И это непосредственно следует за его осуждением того, что они наблюдают времена и годы. “Прошу вас, братия, будьте, как я, потому что и я, как вы”. Они прекрасно знали, что он ничего общего не имел с законом и его обрядами. “Будьте, как я”. Под этим он явно подразумевает их свободными от закона. “Потому что и я, как вы”. В конце концов, они были из язычников и, как таковые, не должны были иметь ничего общего с законом. Поэтому он призывает их быть столь же свободными, как он сам. Ибо он, хотя и был иудеем, полностью покончил с законом и всем, что принадлежит ему. “Потому что и я, как вы. Вы ничем не обидели меня”. Иными словами, апостол, вместо того чтобы относиться к своей презренной законом свободе как к заслуженному позору, радуется ей. В утверждениях о том, что он не признавал закона для христианина, для него не было ни оскорбления, ни обиды.

Но дальше он очень трогательно описывает некоторые личные обстоятельства - как он в своем собственном теле нашел свидетельство, что ничего не имеет общего с плотью; ибо то, чем Богу было угодно наделить его, служившего ему в благовестии, не было великой силой естества, но тем, что вызывало насмешки над его проповедями. Очевидно, что жало в плоти было чем-то таким, что делало его беззащитным перед оскорблениями и действительно затрудняло понимание того, как человек, призванный быть апостолом, мог затрудняться в выражении своих мыслей во время своей проповеди. Совершенно очевидно, что тут скрывался какой-то недостаток. Должно быть, это было что-то влиявшее также и на его речь, что делало его мишенью для насмешек и недоброжелательных замечаний людей, рассуждавших по-плотски. Лишь этим он не мог похвалиться. Это было нечто труднопереносимое. Сначала он молил Бога избавить его от этого, но нет, хотя он трижды молил об этом, Господь поступил по-иному в этом чудесном случае. Итак, апостол должен был, таким образом, иметь общение с Христом и узнать, что существовало нечто большее, нежели избавление от того, что уничтожает плотское. Сила Христа должна была почить на нем. Таким образом, оказывается, что галаты, как и коринфяне, поддались сходному пороку. Это наводит его на мысль о другом испытании. Когда они услышали его в первый раз, то относительно этого затруднений не было, ибо они выслушали его как апостола Бога. Изменились они, а не он. Они настолько утратили благодать Христа, ее сладость и благоухание, что он снова мучился из-за них: его душа прошла через все, что он претерпел, когда они были обращены.

Затем он наносит заключительный удар тем, кто благоговел перед законом. Он спросил желавших быть под законом, не слушались ли они закона? Взгляните на Авраама и его дом, взгляните на служанку Агарь, взгляните на Исаака и Измаила. Здесь перед вами прообраз двух явлений, все еще существующих на земле: подзаконных, олицетворенных Измаилом, родившихся по плоти, и льнущих к благодати Бога, тех, чьим образом является Исаак, дитя обетования. И что же говорит об этом Бог? А вот что: “Авраам имел двух сынов, одного от рабы, а другого от свободной”. Апостол особо рассуждает об Аврааме, так как они всегда ссылались на Авраама, отца обрезания. Их же главным доводом, когда они обращались к Аврааму, было то, что он имел двух сыновей, но, согласно Писанию, у них было принципиально разное положение. “Но который от рабы, тот рожден по плоти; а который от свободной, тот по обетованию”. Какая удачная иллюстрация для обличения иудействующих! Подмечено в точном соответствии с жизнью. Который из сыновей был их представителем? К какому типу они относились - Измаилу или Исааку? К кому они относились по своим принципам? Сомнений в этом вопросе быть не может. “Скажите мне вы, желающие быть под законом: разве вы не слушаете закона?.. В этом есть иносказание. Это два завета: один от горы Синайской, рождающий в рабство, который есть Агарь, ибо Агарь означает гору Синай в Аравии и соответствует нынешнему Иерусалиму, потому что он с детьми своими в рабстве; а вышний Иерусалим свободен: он - матерь всем нам. Ибо написано: возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, не мучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа”. Смысл этого столь же ясен, сколь и убедителен для тех, кто обращался к Аврааму и склонялся перед Словом Бога. Вместо паломничества в Иерусалим, вместо попыток установления связи с законом или еще каких-либо земных мер благовествование не признает подобных союзников и отвергает их всех. Истинно то, что прямо противоположно их воззрениям. Мы тесно связаны лишь с вышним Иерусалимом, ибо наш образец - Исаак, дитя свободной. А им принадлежит сын рабы - Измаил.

Затем, упомянув Иерусалим, Дух заставляет апостола воспользоваться пророчеством Исаии, в котором показано, что Израиль золотого века (в свою очередь отрекшийся от своеволия и освобожденный благодатью Бога во Христе) вспомнит и будет считать своими тех, которые ныне обратились как христиане и обретут гораздо больше детей, рожденных благовестием во времена своего одиночества, нежели когда они процветали в былые дни и имели то, что могли им дать земная власть и слава. Таким образом, принципу единения с законом нанесен решительный удар, и стало очевидно, что они по-настоящему и не слушали закона. Уши их были глухи, а их глаза - ослеплены их законопослушанием. Не лучше вникали они и в речи пророков. Подзаконность стала роковой для Иерусалима. Все потерянное будет восполнено тогда, когда обетование вступит в свои права. До того, как Иерусалим был разрушен, это был закон, но ныне, при христианстве, Иерусалим, взбунтовавшись и презрев обетование, подобно Измаилу, отвергнут и обездолен. Он одинаков, он больше не занимает положения жены, но подобен беглой рабе. Он подобен не имеющей мужа. Однако, как это ни странно, когда он со временем возжелает благодати, все те, кто ныне обращен через обетование, будут считаться его детьми. Таковы рассуждения, в которых апостол использовал это весьма достопримечательное пророчество. Когда Иерусалим смирится по благоволению Бога и обратится к своему Мессии и новому завету, то будет слушать закон, и пророки совершатся в благословении, и в великодушии любви нынешние дети обетования (а также христиане, так как они в некотором мистическом смысле есть дети Иерусалима) будут похвалой. Но это будет Иерусалим не подзаконный, но существующий при обетовании и в свободе, возрожденный благодатью после того, как потеряет все через закон и умалившись до полного забвения. Но ради нас апостол осмотрительно упоминает о нашей небесной сущности. Для нас - Иерусалим есть вышний, а не земной град. Иными словами, он говорит о небесной сущности Иерусалима для нас, прежде чем коснуться оставления земного Иерусалима или предсказанного изменения в его сердце и в благословении по благодати, когда он будет рад принять христиан, рожденных ныне по Духу. Этим исчерпываются аргументы апостола.

Затем (гл. 5) он переходит к прямому назиданию, главные пункты которого потребуют всего несколько поясняющих слов. Христианин пребывает в свободе, а не под законом. В то же время апостол самым безапелляционным образом настаивает на том, что нашей свободой во Христе надо пользоваться для святости. Он показывает, что Дух Бога, живущий в верующем, не одобряет действий плоти. Другими словами, если бы верующий просто был прощен благодатью, не получив ни жизни во Христе, ни СвятогоДуха, живущего в нем, то, возможно, он мог бы оправдаться тем, что не смог избежать греха. Он был приведен в место благословения, которое было вне его, и притом приведен другим - Спасителем, - что само по себе лишь побуждает человека, но не дает силы, тогда как для того, кто приходит к Богу через благовестие и взращивается в свободе, в которой Христос делает его свободным пред Богом, речь идет уже не о плоти, а о Святом Духе, данном ему. И кто осмелится сказать, что живущий в нем Дух Бога не сможет дать силы тому, кто покоряется правде Бога во Христе? Поэтому суть вовсе не в том, будем ли мы иметь внутреннюю силу, но в том, живет или нет в нас Он как “Дух силы и любви и целомудрия”. Несомненно, весьма велика убедительность Слова Бога для его детей и поэтому Гал. 5 отличается от Рим. 7. В той главе послания Римлянам перед нами предстает воистину обращенный человек, но не имеющий свободы и потому бессильный. Он видит правду, чувствует благо и желает святости, но никогда не достигает их. Причина в том, что он не признавал через веру, что у него нет ни силы, ни праведности и что Христос есть все во всем. Он вновь и вновь пытается исправиться, но все же остается несвободным и несчастным. Он занят собой. Он чувствует, что должен делать, но не делает, и поэтому становится еще более несчастным. Чувство долга еще не есть сила. А силу дает сердце, жертвующее собой во всем, и через это освобожденное Христом. Я спасен совершенно, и мера моего спасения - Христос, притом Христос воскресший из мертвых. Таково христианство; и когда душа с благодарностью принимает от Бога эту благословенную свободу, Святой Дух нисходит и действует в верующем как Дух мира и силы; так что если и есть плоть с ее похотями, противными Духу, то Дух противится этому для того, чтобы они не поступали по своим похотям (ибо таков здесь истинный смысл).

Соответственно, апостол делает на основание этого весьма веское заключение против введения закона как правила жизни для верующего. Он не нужен, поскольку Святой Дух, действующий в вас, укрепляет вас в любви. Заметьте, сначала идет свобода, а потом любовь. Как все это верно! Сделайте ребенка счастливым, и вы вскоре увидите, что он сравнительно легко и с радостью исполняет свой долг. Но когда человек несчастен, разве не кажется ему любая обязанность железной цепью, надетой на него, будь она даже легкой, как перышко? Неудивительно, что тот, кто таким образом связан в путах, тяготится ими. Бог обращается с людьми совсем иначе. Он сначала делает людей совершенно счастливыми с точки зрения благодати и свободы, добытой Христом, а затем Святой Дух становится внутренним источником силы, хотя его сила проявляется в нас только тогда, когда мы имеем перед собой пример Христа. Так, если мы ходим в Духе; мы не должны потворствовать вожделениям плоти. Таков секрет истинной силы. И вот следствие: “Если же вы духом водитесь, то вы не под законом”. И, более того, если мы производим плоды духа, то мы с легкостью можем сказать: “На таковых нет закона”. Пусть другие говорят что им угодно о законе, но никакой закон не может судить истинные плоды Святого Духа или тех, в ком они проявляются.

Затем мы подходим к завершающей (6) главе; и здесь мы обнаруживаем, что Святой Дух призывает с любовью обращаться с человеком, впавшим в согрешение: “Вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным”. Кроме того, у нас есть и более повседневная обязанность - “носите бремена друг друга”. Нужно не просто с любовью искать падшего брата, но и быть спасителем других в их напастях. Любовь находит себе выход в заботах об отчаявшихся, “и таким образом исполните закон Христов”. Вам нужен закон? Чем это не закон для вас? Это и есть закон Христа. Так Он жил и ходил здесь на земле. Закон Моисея велит человеку исполнять свой долг на своем месте. Закон же Христа делает проявление любви к ближнему, так сказать, радостью для него. Это как раз то, чем Христос был на земле, а следование Христу - самое главное призвание христианина.

Но здесь для нас содержится кое-что еще. Апостол показывает, что Бог благоволит избавить нас от самомнения; и какая же это милость - получить такое благословение, что человек может позволить себе забыть о себялюбии! Закон же всегда апеллирует к самомнению падшего человека: он должен быть таковым, исходя из его принципов. Закон непременно делает главным объектом человека и человеческие дела. Поэтому закон во всех своих хитросплетениях влияет на человека одним и тем же образом. Так действовал он и на галатов. После всех их умствований о законе они грызли и пожирали друг друга. Неужели это та самая любовь, которой требует закон? Если они посвятили себя Христу, то они действительно любили бы друг друга и исполняли бы требования закона во всех остальных отношениях, не думая о своем месте или о нем. Таковы плоды христианства, и таким был сам Христос во всем своем совершенстве. Но, несмотря на это, а вернее, из-за этого, из-за их приверженности закону они были исполнены самомнения, не имея силы святости, и судили, вместо того чтобы любить друг друга. Как недалек человек в божественных делах! “Ибо кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя. Каждый да испытывает свое дело, и тогда будет иметь похвалу только в себе, а не в другом, ибо каждый понесет свое бремя”. Таким образом, какой бы ни была сила, ищущая любящие души, в конце концов христианство не имеет себе равных в сохранении личной ответственности.

Сколь целительны сами эти слова - “каждый понесет свое бремя”! Но ответственность всегда соответствует тем отношениям, в которых человек состоит, а также степени осведомленности, которой каждый обладает или должен обладать. Если я человек, то, как таковой, я ответственен в том, что если я пал и согрешил, и это закончится для меня судом. Если я христианин, то несу ответственность в соответствии с этим положением и своими привилегиями. Моя ответственность определяется согласно тому месту, на котором я оказался. Если я обыкновенный человек, грешник, то все это закончится (ибо ответственность противоположна силе, уничтожаемой грехом) вечным судом Бога. Если я христианин, то приобретаю ответственность нового рода. Моя задача - поступать в соответствии с тем местом, на которое поставила меня благодать. Не будем смешивать то и другое. Одна из самых опасных ошибок в христианском мире состоит в том, что эти два понятия сливаются в одно. Истина является отличительной привилегией и печатью христианского мира. Нынче смешивается много того, что различно; и поэтому в той или иной степени появились заблуждения, хотя я не знаю ни одного, которое было бы гибельнее этого. Самое трудное для людей в христианском мире - это познать, что значит быть христианами, и самим принять это место через веру Христа. Иными словами, самая простая и очевидная истина - это последнее, о чем подумает человек. И это неудивительно. Цель сатаны состоит именно в том, чтобы люди не считали себя тем, что они есть, но чтобы они всегда склонялись к тому, чем они не являются. В результате ни Бог не занимает надлежащего ему места, ни они сами не имеют его. Все смешалось, Христос забыт.

Но далее в назидание появляется еще один оттенок: мы, несомненно, не должны забывать, что существуют не только общие узы любви и готовность помогать друг другу, как мы видим, начиная с самого частного случая и заканчивая общим, но, более того, “наставляемый словом, делись всяким добром с наставляющим”. Имеет место не только это, но и самая серьезная общая ответственность святого. И дело не в том, что мы оказываемся там, где можем стать свидетелями благодати во всех ее проявлениях, но, кроме этого, мы находимся там, где проявляет себя плоть. И это универсальный принцип. Если я сею семя в плоть, то я пожну от плоти тление; если же я сею семя Духа, то пожну вечную жизнь. Вечная жизнь, которую я ныне имею через чистую и простую веру в Господа Иисуса Христа, есть то, что я найду в конце моего пути так же, как и в начале. Существует такая вещь, как поиски вечной жизни в терпеливом доброделании. В этом двояком смысле говорится о вечной жизни в Писании (Рим. 6, 22.23); и я также настаиваю на этом как на немаловажной, но столь часто пренебрегаемой истине.

Далее внимание обращается на следующую тему: обстоятельства написания данного послания. Это были весьма необычные обстоятельства. Насколько я знаю, апостол не написал собственноручно никакого другого послания ни к одному из собраний святых, кроме этого. Галаты были исключением. Если он писал послание Римлянам, то оно переписывалось - по крайней мере, его записывал кто-то другой. Обычно он только подписывался, ставя свою подпись, то есть собственное имя в конце, чтобы удостоверить его, но он не писал его сам: письмо было делом довольно трудоемким в те дни, и быть писцом или переписчиком было особой профессией, пока, конечно, не распространилось печатание. Апостол же, обращаясь к галатам, настолько был движим любовью и так переживал за них в их обстоятельствах, что действительно написал это послание собственной рукой. Он привлекает особое внимание к этому факту, когда заканчивает послание: “Видите, как много написал я вам своею рукою”. Следовательно, причиной были пылкая любовь и тоска, и была искренность намерений, которые, в данном случае, не потерпели бы посредников. Подобно тому, как он показал, что Бог в своей любви к человеку даровал непосредственное обетование, так он и поступает, заботясь о святых Бога, когда пошатнулись все устои.

И, наконец, он завершает послание, вынеся, если можно так сказать, смертный приговор обрезанию и всем тем людям, которые принимали его. Он сообщил им также, сколь суетно законопослушание, потому что защищающие закон вовсе не соблюдали собственных принципов. Допустите хотя бы часть закона, и вы подпадете под власть всего закона целиком. Вы будете обязаны неукоснительно соблюдать его. А они никогда не стремились делать этого. Враг заманил их в ловушку их же отстаиванием закона для того, чтобы обманом связать их с законом, но они и не думали нести бремя закона. Что касается самого Павла, то он хвалился только крестом. “А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира”. Наряду с крестом возникает новое творение. Как это благословенно и как важно для нашей души! Крест приговорил мир; и этот самый приговор является нашим избавлением от мира. Мы распяты для него благодатью, равно как и мир распят для нас судом. Для мира еще не произошло ничего, разве что еще появляются для святых великие плоды благодати во всем их изобилии. Церемония суда Христа ожидает людей в день Господа. Но все дело решается пред Богом. И это очень важно помнить. Христианство все довело до своей кульминации; и оно также решит все крестом Христа. Христианин отъединился от плоти, от мира, от закона. Он перешел в другое состояние. И каково же оно? Он есть новая тварь во Христе. Поэтому неудивительно, что апостол говорит: “А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа”.

В то же время явлено, что это не просто отрицающая сила, как может показаться, но наряду с ней возникает новое творение, в которое благодать преобразует нас. “Во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь”. Язычникам вольно было хвалиться своей свободой. А какой смысл хвалиться этим? Будем же хвалиться только Христом, его крестом и новым творением, которое родилось со Христом. Поэтому апостол добавляет: “Тем, которые поступают по сему правилу [то есть правилу нового творения], мир им и милость, и Израилю Божию”. Те, кто поступает по этому правилу, станут святыми. “Израиль Божий”, как я понимаю, должен означать то, что единственная часть Израиля, ныне признанная Богом, состоит из истинно верующих - тех, кто принял Иисуса. Это не является туманным общим обозначением всех святых, но подразумевает, что плотский Израиль теперь ничто. Если кто-либо из них веровал в распятого, то они были “Израилем Божиим”. Вскоре все уверуют во Христа, и весь Израиль будет спасен. Но это пророческое видение будущего, о котором здесь не упоминается. Новое творение есть настоящее благословение, которым уже обладает душа. Это настоящее последствие креста Христова. Соответственно, мы не находим ссылки на пришествие Господа в этом послании. Оно всецело посвящено избавлению святого от этого лукавого века крестом Христа и обретению им новой природы и нового положения в благодати как нового творения во Христе Иисусе.

Да укоренится истина Бога в сердцах наших! Таким образом, все становится на свои места, а Дух соединяет нас в нашем сердце с тем, что Бог делает и будет делать во славу Христа. Апостол был наслышан об обрезании: с тех пор оно стало ему противно. Ему же выпало носить на своем теле другие метки - “язвы Господа Иисуса”, шрамы единственной войны, драгоценной в глазах Бога Отца. И напоследок он пожелал своим братьям, чтобы “благодать Господа нашего Иисуса Христа” была с их духом. Больше ничто так не подошло бы нуждам тех, к кому он обращался и кто столь быстро обратился от благодати Христа к иному благовестию.