Филиппийцам
Наш YouTube - Библия в видеоформате и другие материалы.
Христианская страничка
Лента обновлений сайта
Медиатека Blagovestnik.Org
в Telegram -
t.me/BlagovestnikOrg
Видеобиблия online

Русская Аудиобиблия online
Писание (обзоры)
Хроники последнего времени
Українська Аудіобіблія
Украинская Аудиобиблия
Ukrainian
Audio-Bible
Видео-книги
Музыкальные
видео-альбомы
Книги (А-Г)
Книги (Д-Л)
Книги (М-О)
Книги (П-Р)
Книги (С-С)
Книги (Т-Я)
Новые книги (А-Я)
Фонограммы-аранжировки
(*.mid и *.mp3),
Караоке
(*.kar и *.divx)
Юность Иисусу
Песнь Благовестника
старый раздел
Бесплатно скачать mp3
Нотный архив
Модули
для "Цитаты"
Брошюры для ищущих Бога
Воскресная школа,
материалы
для малышей,
занимательные материалы
Список ресурсов
служения Blagovestnik.Org
Архивы:
Рассылки (1)
Рассылки (2)
Проповеди (1)
Проповеди (2)
Сперджен (1)
Сперджен (2)
Сперджен (3)
Сперджен (4)
Карта сайта:
Чтения
Толкование
Литература
Стихотворения
Скачать mp3
Видео-онлайн
Архивы
Все остальное
Контактная информация
Поддержать сайт
FAQ


Наш основной Telegram-канал.
Наша группа ВК: "Христианская медиатека".
Наши новости в группе в WhatsApp.

Филиппийцам

Оглавление: гл. 1; гл. 2; гл. 3; гл. 4.

Филиппийцам 1

В Новом Завете нет другого послания, которое уделяло бы так мало места разработке учения, как послание Филиппийцам. Стоит ли упоминать, что, тем не менее, оно играет свою собственную роль в этом отношении? И что представляет оно собой, как не проявление истины в сердце и поступках христианина? Почему (хотя учение здесь немногословно, а то и совсем почти отсутствует) то немногое, что обнаруживается, идет в качестве приложения к основной теме и переплетается с конкретными призывами. Действительно, основное развитие учения (а именно во второй главе) создает основу для назидания.
Соответственно, с самого начала мы подготовлены к разнице в тоне и характере повествования. Апостол совершенно оставляет без внимания официальный статус, обращаясь к святым в Филиппах. Он отождествляет Тимофея с самим собой - не так, как в других местах, упоминая себя и Тимофея в каком-либо другом отношении, но говоря сейчас: “Павел и Тимофей, рабы Иисуса Христа”, осуществляя таким образом благовествование, углубление и очищение познаний самих святых в той области, которая наполняла его собственное сердце радостью в Господе. Мы найдем подтверждение важности этой мысли и в других местах. Именно это позволяло ему смотреть на святых, когда он увещевал их брать пример друг с друга, ценя других, как он говорит, больше себя самих. Если бы речь зашла о его апостольском достоинстве, то этого не случилось бы. Однако апостол мог поступить так, и ему даже нравилось ставить себя в положение служащего другим, кого он видел непосредственно связанным родственными узами с Христом. Его собственная роль состояла в том, чтобы служить с любовью, как поступал и каким был Христос. Нет ничего выше того, чем мы сделались в нашем благословенном Господе.
Итак, в начале послания апостол просто представлет себя рабом вместе с Тимофеем, обращаясь к святым, а также признанным служителям в городе: “Всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами”. Последнее подтверждает ту же самую истину: здесь речь идет вовсе не о иерархии в собрании, согласно которой верховным пастырям отводится первое место. Здесь апостол утверждает непреходящее и поэтому начинает со “святых во Христе Иисусе” как таковых. Эти филиппийцы не менее достойные святые там, где не может быть таких должностей, как “епископы или диаконы”. Я не хочу сказать, что плоды любовного служения кого-либо из них будут там позабыты или что даже слава не сохранит отпечаток того, что здесь действительно было от Святого Духа. Тем не менее существует нечто, удовлетворяющее лишь временные условия, а именно то, что, как утверждается здесь, переживает все перемены. Апостол любил видеть Бога и его достоинство во всем, и здесь повседневные обстоятельства переплетаются с Христом. Это есть воспитание сердца с любовью и в суждениях о Господе. Это есть восприятие христианином того, что называется вечной жизнью тогда, когда сейчас он живет верой в Сына Бога, который возлюбил его и предал себя за него. Поэтому Павел после введения, которое, как обычно, знакомит нас с общим духом, если не с конкретной целью послания, не приступает сразу к изложению учения. “Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, - говорит он после своих обычных приветствий и пожеланий, - всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву мою”.
Нет другого послания, столь же переполненного радостью. И это тем более примечательно, что оно очень конкретно по содержанию. Все мы хорошо понимаем радость веры и можем легко почувствовать, насколько естественна радость веры. Мы также можем легко почувствовать, насколько естественна радость христианина, который размышляет о своем вечном уделе. Трудность состоит в том, чтобы сохранить эту радость неомраченной среди испытаний и бед, которые может принести повседневная жизнь. Это послание говорит о каждодневных бедах и испытаниях, и все оно явно переполнено радостью, которую все опасности, страдания и испытания делают лишь более победоносной и яркой.
Затем он говорит и о другой отличительной черте - их соучастии, а также участии в благовествовании. Но какой бы ни была их собственная радость, как бы они ни радовались тому, что Бог творит в собрании, они сподобились разделить простое и бесхитростное участие в благовестии. Так было всегда, как учит нас апостол. Это не было каким-то внезапным порывом, если можно так выразиться, и это не было влиянием случайных обстоятельств. Это была спокойная, постоянная, сердечная привычка их души, которая отличала их с самого начала. Все это относится к последним сердечным излияниям апостола, ибо сам он почти достиг конца своих трудов, а скорее всего, это был действительно их конец. Он находился в темнице, надолго оторванный от всего, что было его радостью в служении, хотя и сопряженным с непрестанным трудом и страданием на протяжении стольких лет. Но его дух был столь же светел, как все, а его радость столь же совершенно свежа, глубока и изобильна. И теперь он хотел, чтобы они уповали на Христа, чтобы никакое разочарование не могло вкрасться в их сердца вследствие постигшего его самого - так, чтобы ничто из случившегося с ними ли, или с другими святыми, или даже с самим апостолом не могло ни на минуту омрачить их безмятежное и преизобильное упование на Господа. Поэтому он сообщает им, что всегда вспоминает о них за их “участие в благовествовании от первого дня даже доныне, будучи уверен в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа”.
Возможность их уклонения от светлого пути обладания Спасителем, которого они познали, а также наивысшей радости в нем, просто немыслима. Он не допускал, что первая любовь неизбежно увянет и охладеет, но придерживался совершенно противоположного мнения. Будучи сам удивительным свидетелем совершенно обратного, он ожидал не меньшего и от святых, которых так нежно любил. Воистину, то, что побудило его к этому посланию, было доказательством того, что тяжелые обстоятельства апостола лишь усилили их любовь. Его отсутствие сделало воспоминание о его словах и деяниях более ярким и придало чистую искренность их помыслам об угождении Господу. “Будучи уверен, - говорит он поэтому, - в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа, как и должно мне помышлять о всех вас”. Это уже не тот человек, лелеявший веру в верность Господа вопреки всему видимому. Это упование на Господа апостол мог иметь даже тогда, когда дела шли плохо. Так было в случае с коринфянами; этого вполне было достаточно для галатов, хотя то, что они позволили себе, ставило под угрозу основы благодати и веры. Но повседневное поведение и дух филиппийцев были живым свидетельством не только жизни, но и, так сказать, цветущего здравия во Христе. Поэтому с его стороны правильно было ожидать блага, а не зла (в английском и других переводах Библии дано “я имею вас в сердце”, что не вселяло бы уверенность в них, но надо читать “вы имеете меня в сердце”, что свидетельствовало о том, что их духовное переживание было верным и здравым). Мне кажется, что в этом заключен подлинный смысл, который правильно передан в маргиналиях.
Это предмет в практическом отношении более важный, чем полагают многие. Одна из самых привычных уловок для сатаны - попытка уничтожения силы свидетельства путем злых наветов против того, кто представляет эти свидетельства. Конечно, враг больше всего пожелал бы любой ценой унизить кого-либо и в особенности там, где все были радостны и счастливы; но, невзирая на все эти потуги, благодать возобладала, и святые в Филиппах еще более прониклись сочувствием к апостолу, когда он был в узах. Когда Бог не вмешивается, люди склонны рассуждать и реформаторствовать. Нередко они начинают спрашивать: а не может ли он быть в стороне от благовестия или собрания? Наверняка за ним числится какой-то серьезный проступок, достойный осуждения!
Верные сердцем филиппийцы имели совершенно иные чувства, а душевные переживания стоят гораздо больше всех рассуждений. Их чувства были правильны. Рассуждения в подобных вопросах обычно приводят к прискорбным заблуждениям. Их симпатии, вызванные страданиями апостола и его подвижничеством, были действием Святого Духа в их душах (или, по крайней мере, инстинктами жизни, дарованными Христом), что судит не по внешнему виду, имея его в виду. Они имели его в сердце, и, как он говорит, потому что “в узах моих, при защищении и утверждении благовествования, вас всех, как соучастников моих в благодати [или “в моей благодати”]. Бог - свидетель, что я люблю всех вас любовью Иисуса Христа”. У него было сердце, способное к глубокой любви, и в связи с этим он не стремился сделать святых зависимыми от себя. Еще менее зависел в чем-либо от святых сам апостол, что было плодом благодати в них. Он ничего не желал для себя, но только того, что послужило бы к благу в день Иисуса Христа. Ему должно было желать им этого, если он желал им добра. Он молился за них, чтобы их любовь еще более и более возрастала в познании и всяком чувстве, так как они выражали такую преданную и неудержимую любовь к нему как слуге Христа.
В этом заключается великая ценность христианской жизни. Любовь не уменьшается, а приумножается, причем возрастая в познании и всяком чувстве, что не может остаться незамеченным в святых, начинающих свой путь. Нет никакой неизбежности в угасании чувств святых; и где еще найдется послание, которое более тщательно отрицало бы мысль о такой необходимости? Возрастание в любви далеко от ее угасания. “...Чтобы любовь ваша еще более и более возрастала”, смягченная богодухновенной мудростью и божественным разумением, то есть представляла собой нечто совершенно обратное деградированию. Их истинное и непрестанное развитие представало перед духовным взором апостола, когда он молился за них, вместо того чтобы хладнокровно отречься от святых, как будто новое естество должно было слабеть день ото дня, как если бы мирское могло превозмочь веру и видимое могло перевесить невидимое и вечное. Разве это наша мера любви Христа? Разве Он и вправду так далек от призывающих его?
Итак, он молится за них именно с этой целью - не для того, чтобы они просто стали просвещеннее, не для того, чтобы они смогли лучше судить о божественном, хотя я не сомневаюсь, что и в этих областях тоже происходит возрастание. Однако все здесь имеет в первую очередь практическую форму, “чтобы, познавая лучшее, вы были чисты и непреткновенны в день Христов”. Вот какую мысль о том, что подобает христианину, лелеял в душе апостол. Он хотел, чтобы начавший с Христом и дальше шел с Христом и не имел бы другого образца перед собой, кроме Христа, шел бы своим путем непреткновения до самого дня Христа. И как благословенна и вдохновенна эта мысленная картина! О, если бы Господь мог осуществить ее для своих святых! Именно с этим и обращается апостол к филиппийским святым. “...Были ...исполнены, - говорит он, - плодов праведности Иисусом Христом”, ибо все это почитается за плод: не за отдельные плоды там и тут, но как нечто целое, что весьма усиливает высказывание, которое следует читать: “Плоды праведности Иисусом Христом, в славу и похвалу Божию”.
Затем (после такого вступления) он обращается не к учению, но к конкретным обстоятельствам - к обстоятельствам, освящаемым Христом. Самые обыкновенные подробности лишаются своей незначительности (хотя и впрямь лишь малоумный сочтет их незначительными) и делаются простыми и истинными благодаря соприкосновению их с Иисусом Христом. О, как это благословенно, что среди невзгод этого мира Святой Дух знает, как привести имя Христа, сладчайший бальзам для скорбящего, какой бы горькой ни была действительность, и сделать самое горестное воспоминание отрадным, благодаря Христу, благоволящему участвовать во всем. Именно это часто ободряло апостола в его одиночестве, нередкой покинутости, когда встреча с братом придала бы свежие силы его сердцу. Если уповаешь на Господа, его живое дыхание любви, то это в свое время умножает ценность братского сочувствия. Именно таким образом мы узнали, как по приближении к Риму Павел был ободрен и утешен, когда увидел тех, кто пришел приветствовать его. Однако ему вскоре пришлось столкнуться с колебаниями братьев. При этом ему не суждено было увидеть хотя бы одного человека, кто был бы на его стороне в час его позора и нужды. Он должен был походить во всех обстоятельствах на своего учителя. Однако посреди горчайших испытаний он познал Христа, как он никогда прежде не знал его. Он давно убедился в силе и радости во Христе, получаемой повседневно и при любых обстоятельствах.
Именно такой человек, истинный слуга Иисуса Христа, и в еще большей мере их слуга, и даже их слуга ради Иисуса, - именно такой человек писал из Рима находившимся в стесненных обстоятельствах святым в Филиппах. И он не был настроен так, чтобы писать без глубокого чувства, ибо он познал Христа навеки. И это - ключевая нота всего послания с самого начала, хотя и выраженная ясно только под конец. Он на деле познал, что есть Христос, и как Он поступает, и что Он может даровать совершить самому меньшему (как он сам говорит, “самому меньшему из святых”), тем более, что он самый меньший в своих собственных глазах.
Так, он далее пишет, сообщая им: “Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования”. Он хорошо понимал, как сильно может их огорчить известие о его собственном заточении, когда избавление еще было далеко. Но он сам прошел через это испытание, он взвесил все и предал все это на суд Бога. Он отдал все, как было, в руки Христа, который сам даровал ему в этом утешение. “Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования”. Как только вы обрели правоту во Христе, вы стали правы во всем, пока Он есть перед вашими глазами. С другой стороны, нет совершенной правоты там, где цель души - не Христос. С ним вы обретете правоту в благовествовании, правоту в собрании, правоту в учении, поведении и служении. Каждая из этих вещей сама по себе может стать явной западней, и тем более опасной, что каждая выглядит благодатно. Что может казаться лучшим, чем святые Бога? или чем служение Христа? или чем свидетельство Богу? Однако любой из этих предметов был причиной гибели людей. Кто имел более печальные доказательства того, как опасно ставить святых на место Христа? Кто имел больше осязаемых свидетельств того, что служение может стать целью вместо Христа? Разве не было это скалой, о которую разбилось немало доблестных кораблей?
Теперь же апостол был явно оторван от всяких трудов. Несомненно, он сильнее всех ощутил перемену - у него было сердце человека, вместившего в себя язычников, обошедшего ряд стран от Иерусалима до Иллирика, мечтавшего об Испании, шедшего все дальше и дальше в безграничном стремлении к спасению душ. Длительное время он был узником. Он попадает в Рим, в котором, несомненно, хотел побывать, но который он никогда не ожидал посетить в качестве узника. И никто не может сказать, был ли он там еще кем-то, кроме как заключенным. Он был узником, и это все, что здесь говорится о нем в Писании. Мы видим духовное соответствие этого жребия с его свидетельством и видим, насколько закономерным кажется то, что он, бывший выше всех людей, связанный с благовествованием славы Христа, должен был стать узником, всего лишь узником в Риме. В любом случае таким здесь его изображает Святой Дух. И теперь, когда он имеет Христа в своей душе, он чувствует, что таким образом само благовествование получает еще большее распространение. Он был далек от того, чтобы гордиться тем, что был первым человеком, проповедующим Христа в великой столице. Он забывал о себе в благовествовании. Его наивысшим стремлением было прославить имя Христа. Ему было очень дорого то, что Богу было угодно использовать его для этого. Поэтому обо всем, случившемся с ним, он мог судить спокойно и ясно. То, что некоторым казалось смертью благовествования, по сути, явно служило его успеху.
То, как все это происходило, казалось, свидетельствовало о том, что дела далеко не способствовали успеху благовествования; однако здесь он снова говорит о Христе. Это рассеивало все тучи, нависшие над душой. Это наполняло Павла радостным светом, и он хотел, чтобы и другие наслаждались тем же светом, которым имя Христа освещало каждый предмет. Обратите внимание, что это не предвкушение света с Христом в небесах, но его свет сейчас (пока Он на небесах), освещающий сердце и обстоятельства его земного пути. Апостол говорит, что его обстоятельства “послужили к большему успеху благовествования, так что узы мои о Христе сделались известными”. Именно так он смотрит на все это - “узы мои о Христе”. О, как почетно, как сладостно и драгоценно иметь узы о Христе! Другие люди, скорее, подумали бы или увидели узы от римского императора, узы этого великого города, правившего царями земли. Но только не Павел. Это были узы о Христе и разве мог он тяготиться ими? Как может верующий в то, что это действительно узы о Христе, роптать? “Узы мои о Христе, - говорит он, - сделались известными всей претории”. Удивителен промысел Бога! Но так случилось, что благовествованию, благой вести о благодати суждено было достичь высочайших сфер. “Узы ...сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие”.
Благословенна вера во Христа и чудесны его пути! Кто бы мог подумать, что боязливый Никодим и почтенный советник Иосиф из Аримафеи, которых Бог вывел напоследок, выступят в то самое время, когда даже сами апостолы бежали, дрожа от страха?! И это, несомненно, было сделано им. Бог непогрешим; и сами испытания, которые, казалось бы, сокрушили всякую надежду на земную славу Христа, являются именно теми случаями, когда Бог доказывает, что в конечном счете именно Он побеждает, тогда как человек всегда терпит поражение, будь он даже апостолом. Но самые слабые из святых (насколько больше их этот величайший из апостолов!) не могут не быть победителями, и даже больше, чем победителями, там, где сердца переполняются Христом. Его вера одержала победу через благодать Бога. И поэтому он мог теперь все постигать и истолковывать в том ярком свете, который сиял вокруг него. Если бы он сосредоточился на тех людях, которые таким образом проповедовали благовестие, то каким бы он был безутешным! Что бы подумали о подобном приключении вы или я? Вместо этого в устах сего благословенного человека Бога в Риме раздается радостная и благодарственная песнь, ибо, как он говорит здесь, “одни по любопрению проповедуют Христа не чисто [и, более того], думая увеличить тяжесть уз моих”.
В самом деле, проявляется совершенно ложный дух, и не только в отношении других людей, занятых в служении, но даже по отношению к апостолу, оторванному от подобного служения, - не было недостатка в желающих ранить его и причинить ему боль. “Одни по любопрению проповедуют Христа не чисто, думая увеличить тяжесть уз моих; а другие - из любви, зная, что я поставлен защищать благовествование. Но что до того?” “ Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно”, Христос есть наилучший бальзам для любой раны; и апостол радовался независимо от того, каким было настроение человека, не только сам наслаждаясь Христом, но и радуясь тому, что его имя провозглашалось повсюду многими устами, чтобы люди могли услышать и жить в нем. Какими бы ни были их побуждения и способ действий, Господь наверняка воздаст им в свой день; по крайней мере, теперь Христа проповедовали, и Бог воспользуется этим как для своей славы, так и для спасения душ.
Поэтому апостол говорит: “Я и тому радуюсь и буду радоваться, ибо знаю, что это послужит мне во спасение по вашей молитве и содействием Духа Иисуса Христа”. Мы должны помнить, что на протяжении всего этого послания “спасение” ни разу не означает благоугодность. Если не забывать этого, то исчезнет большая часть затруднений, которые испытывают некоторые. Невозможно, чтобы что-либо, сделанное другими святыми, обратилось к вашей благоугодности в большей степени, чем сделанное вами. Апостол употребляет слово “спасение” на протяжении всего послания Филиппийцам (не ограничиваясь, однако, только этим писанием) для обозначения полной и окончательной победы над всеми силами сатаны. Поэтому можно отметить, что в послании Филиппийцам речь идет не о похотях плоти - плоть почти не упоминается здесь, разве что в религиозном смысле - и не в связи с ее тяжкими грехами, как судил бы человек по гл. 3. Следовательно, борьба ведется не с внутренним злом, а, скорее, с сатаной. Для этой брани нам необходимы силы Господа и всеоружие Бога. Но эта сила проявляется не в нашей мощи, или мудрости, или каких-либо дарованных нам способностях. Содействие Духа Христа Иисуса проявляется в послушании и, следовательно, в молитве, обращенной к Богу. И отметьте также, что апостол признавал ценность молитв других людей. Они дополнили его победу над врагом. Как чудесно, что даже такой человек говорит не только о своих молитвах, но и об их молитвах, обращая все в свою пользу! “Это послужит, - говорит он, - мне во спасение по вашей молитве и содействием Духа Иисуса Христа”. Нет ничего более непритязательного и смиренного, чем истинная вера, и прежде всего та вера, которая живет Христом и которая в итоге живет во Христе. Такой была вера апостола. Для него жизнь означала Христа.
“...При уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду”. Если он желал, чтобы они дожили непреткновенно до дня Христа, то это была цель, ради которой благодать препоясала его собственные чресла. При этом “я ни в чем посрамлен не буду”. Какое прекрасное слово! И разве оно рассчитано на то, чтобы посрамить нас? Речь идет не о благоугодности во Христе. Нет, это вопрос повседневной жизни. Это его состояние и каждодневный опыт, в отношении которого он надеялся, что ни в чем не будет посрамлен, “но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью”.
И что же дало такую надежду человеку, признающему себя первейшим грешником и наименьшим из святых? Источник силы был только один - Христос. И позвольте мне заметить: Христос не просто моя жизнь. Сладостно и чудесно сказать, что Христос есть наша жизнь; но вопрос заключается в том, как мы живем. Разве это и есть осуществленная нами жизнь? или существуют смешанные пути и мотивы? Удовлетворяет ли это наши сердца? или то, что мы имели обыкновение являть Христа, есть, по давно укоренившемуся суждению, всего лишь себялюбие и грех? Является ли этот единственно благословенный человек нашей надеждой, причиной, началом, концом, способом и силой всего, что занимает нас изо дня в день? Так было с апостолом. Да будет так и с нами! Пусть каждый сможет воистину сказать: “Для меня жизнь - Христос”.
Действительно, на протяжении этого послания мы часто встречаем слово “я”. И это “я” весьма отличается от “я”, которое мы видим в Рим. 7. Там было несчастное “я”, хотя и отличное от плоти - “бедный я человек!”. Здесь же можно было бы сказать: “Счастливый я человек!” - человек, получающий радость исключительно от Христа и во Христе. Когда апостол впервые вкусил ее, то нашел, что она сладостна, и не желал более ничего другого. Таким образом, именно сила Святого Духа позволила ему высоко стоять среди всего происходившего с ним изо дня в день, чтобы все, что бы это ни было, делалось со Христом и чрез Христа. Святой Дух, так сказать, действовал в его душе, чтобы во всем происходившем неукоснительно и просто давать ему возможность созерцать самого Христа как цель своей жизни и служения, что бы ни произошло во время этого служения. “Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение”. Несомненно, в любом случае для христианина смерть есть приобретение, но лучше, когда можно сказать: “Для меня жизнь - Христос”. И кто мог бы сказать это, не просто выражая веру в него, а в подтверждение простой, непринужденной, непосредственной радости о Христе в повседневной жизни?
Затем он дает объяснение, что это его личный опыт, и поэтому мы столь часто встречаем здесь слово “я”. Это не опыт закона, за которым вы должны обратиться к Рим. 7, - единственный пример жизни святого под законом, представленный в Новом Завете (в посланиях, конечно), насколько мне известно. И это надлежащий опыт христианина. Здесь апостол повествует нам, чем было занято его сердце, когда он уже не мог продолжать служение и когда казалось, что ему больше нечего делать. Мы же все знаем, что когда человека возносит на гребень волны, когда ветры надувают паруса и все идет удачно, когда сердца утешаются в печали, когда человек становится свидетелем каждодневной радости недавнего спасения, то это сравнительно легкое дело. Но если тому, кто был оторван от такой работы, это, по крайней мере с виду, показалось тяжким бременем и огромным испытанием, то Христос все меняет для нас. Его ярмо не тяготит, и его бремя легко. Христос, и только Христос, избавляет от горя и тягот. И поэтому его раб здесь говорит: “Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу...”
Нет нужды давать комментарии к этим словам, хотя это и в самом деле стоило бы труда. Он говорит об этом как о деле, которое он должен рассудить и решить с Христом. “Если же жизнь во плоти доставляет плод...” А если нет, то что тогда? Но ведь это было приобретением. Поэтому, насколько это его касалось, зачем было ему выбирать? В определенном смысле он и не мог или не хотел выбирать. Христос столь истинно был в его сердце, что, по сути, в нем не было неосужденного человека, который бы извратил этот выбор. Вот что приводит его, если можно так выразиться, к дилемме любви. Если бы он оставил этот мир, то был бы с Христом; если бы он жил дальше в этом мире, то Христос был бы с ним. Короче, он так жил Христом, что речь шла лишь о Христе здесь или о Христе там. В конце концов, выбирать надо было Христу, а не ему. Но как только он мысленно обращается к Христу, то рассуждает в соответствии со своей любовью к Христу и рассматривает нужды святых здесь на земле.
Этот вопрос решается сразу как относящийся к вере. Хотя сначала он не знает, что здесь избрать. Когда нужды людей предстают перед ним, он говорит, что будет жить и пока не собирается умирать. Прекрасное видение любви Христа было ответом на вопрос о его вере, и все прочие обстоятельства оказались совершенно в стороне. Свидетели, обвинители, судьи, император, все люди, по сути, превратились для него в ничто. “Все могу, - как он говорит в другом месте, - в укрепляющем меня Иисусе”. Поэтому теперь он может решить вопрос о своей жизни или смерти. “Влечет меня, - сказал он, - то и другое”. И, как он говорит, “имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере, Чтобы похвала ваша во Христе Иисусе умножилась через меня, при моем вторичном к вам пришествии”.
Он желает, чтобы их жизнь была достойной благовествования Христа. И он размышляет не о том, что это было просто их избранием во Христе, поскольку они были христианами, а о жизни, достойной благовествования Христа. И не как слушателей благовествования, но как его сопричастников, чьи сердца связаны и отождествляются со всеми испытаниями и трудностями, которые благовествование вынесло на своем пути в этом мире. “Только живите достойно благовествования Христова”. Эта пылкость пожелания во благо других - счастливый знак когда он связан с достаточным самопознанием. Но откуда этому взяться, если сердце не будет совершенно спокойно в отношении самого себя? “Только живите достойно благовествования Христова”. Позвольте мне подчеркнуть это, ибо, увы, нередки случаи, когда люди, хорошо зная одно только благовестие и ничего больше, успокаиваются, думая, что им больше нечего делать в этой области. С филиппийцами же дело обстояло иначе. Им предстояли еще большие труды, так как Христос сделал все для спасения их душ. Они были связаны с благовестием во всех его перипетиях и развитии. И не из-за своего личного интереса, хотя он был огромным и неустанным, а просто они желали, чтобы оно распространялось далее. Поэтому они отождествляли себя со всеми, кто проповедовал во всем мире. В связи с этим он пожелал, чтобы их жизнь была достойна подобного рвения: “Чтобы мне, приду ли я и увижу вас, или не приду, слышать о вас, что вы стоите в одном духе, подвизаясь единодушно за веру Евангельскую, и не страшитесь ни в чем противников: это для них есть предзнаменование погибели, а для вас - спасения. И сие от Бога”.
Это тем более важно, что такой страх есть главное оружие сатаны. И, конечно, здесь подразумеваются силы сатаны. Он всегда представляется как истинный противник, действующий, разумеется, человеческими средствами, хотя тем не менее это его сила. Здесь можно заметить, что из-за неправильно понимаемого выражения из 2-ой главы может показаться, что апостол пожелал несколько ослабить их веру. Такое истолкование дает неверие, но оно совершенно неправильно. Апостол действительно призывает святых к “страху и трепету”, но в этом ни в малейшей степени нет ни ужаса или сомнения. Он хотел, чтобы они поняли грандиозность борьбы, которая велась. Он желал им не беспокойства о ее исходе, но истинной твердости духа вследствие осознания того, что это зависит от Бога и что мы самым непосредственным образом причастны к этой борьбе. Мы должны быть питомцами силы, которая может противиться дьяволу, и в то же время то, что мы должны силой Бога противиться дьяволу, есть убеждение, которое вполне может вызвать “страх и трепет”, и это для того, чтобы в подобной брани мы не допустили ничего по плоти, что бы сразу могло стать орудием дьявола. Мы знаем, что от того, который был совершенным образцом этой борьбы, которую Он выдержал в одиночку, победив во славу Бога и за нас, князь этого мира, придя, не добился ничего, абсолютно ничего. С нами дело обстоит далеко не так. Только если мы живем Христом, мы отнимаем у врага оружие, которым ему часто приходилось пользоваться.
Апостол же в полной мере жил подобным образом - это одна сторона дела, и он также хотел, чтобы и святые жили так. “Не страшитесь, - говорит он, - ни в чем противников [это другая сторона]: это для них есть предзнаменование погибели, а для вас - спасения. И сие от Бога, потому что вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него”. Таково само страдание, которое неверие может истолковать неправильно, рассматривая как суровое наказание, и этим вызвать упадок духа вместо обретения утешения пред Богом, - то самое страдание ради Христа, если есть дар его любви, такой же дар, как и вера во Христа во имя спасения души. Ибо, по сути, в этом послании спасение прослеживается от начала и до конца, не будучи еще завершенным и не рассматриваясь таковым до тех пор, пока не закончится борьба с сатаной. Таков смысл изложенного здесь, и поэтому он говорит о противостоянии, которое, как они однажды убедились, совершалось в нем.

Филиппийцам 2

Кроме того, он не только учил их не страшиться сил сатаны, что само по себе есть очевидное и немаловажное предзнаменование погибели для тех, кто противоборствует святым Бога, но и призывает их истребить источник раздора среди них самих, и он говорит об этом в самых трогательных выражениях. Они проявляли свою заботливую любовь к апостолу, который со своей стороны, конечно, не забывал ни о малейшем ее проявлении, если они действительно любили его. “Итак, если есть какое утешение во Христе, если есть какая отрада любви, если есть какое общение духа, если есть какое милосердие и сострадательность...” (гл.2,1). Он осмелился бы искать иное доказательство этого. Он не сомневался, что все это в преизбытке было в этих святых, - они лично явили ему плоды любви. Хотел ли он большего для себя? Вовсе нет. Был и другой способ, который наилучшим образом доказал бы это его сердцу: это не было чем-то будущим, обеспеченным Павлу в его крайности, что было бы земным путем, а не путем любви и веры. Христос всегда лучше, и поэтому апостол говорит: “Дополните мою радость: имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны; ничего не делайте по любопрению или по тщеславию”. Угроза всего этого всегда существует, и тем более когда есть активность среди людей. Очевидно, что среди филиппийцев была активность. Обычно это дает повод для любопрения или тщеславия. Ни один святой не избавлен от этой угрозы.
Апостол же ничего не сделал бы по любопрению или тщеславию, “но по смиренномудрию”, почитая один другого высшим себя. Дайте мне увидеть ближнего, каков он во Христе. Позвольте мне думать о себе как о служителе (пусть даже слабом и несовершенном!), и станет легко почитать других выше себя. Это не сентиментальность, а подлинное чувство -заботиться так “не о себе только... но каждый и о других”. Святой же, взирающий на самого Христа, смотрит вперед с помыслами, не противоречащими действию божественной любви.
“Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек”. Существует две главных стадии его уничижения, проистекающие из его совершенной любви. Во-первых, Он отрекся от себя, сделавшись рабом и человеком. Снизойдя, таким образом, чтобы сделавшись подобным человекам, Он, по виду став как человек, уничижил себя, сделавшись послушным и немало унизившись здесь на земле. Он “смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Поэтому и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, чтобы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос [есть] в славу Бога Отца”.
Следует отметить, что здесь нет такого понятия, как, во-первых, “в славу Бога”, когда мы узнаем о всеобщем преклонении перед именем Иисуса. К исповедованию его Господом добавлено “в славу Бога Отца”. По моему мнению, причина этого чрезвычайно прекрасна. Иисус - его собственное имя, его личное имя. Иисус - Сущий, хотя он и человек, и поэтому преклонение перед этим именем в славе Бога Отца не приходит апостолу в голову. Почему же это так в следующем случае? Потому что он взирает не на Иисуса в его личных правах и славе, перед которой все без исключения должны преклониться, но, скорее, взирает на него как на Господа - в том, что Он праведно обрел, будучи человеком. Это совершенно отличается от его собственной внутренней вечной славы. Он соделался Господом и Христом. Взгляните на то, чем Он соделался, и вы увидите, что это произошло во славу того, кто так возвысил его. Именно Бог Отец сделал его Господом и Христом, но Бог Отец никогда не делал его Сущим. Невозможно, чтобы это когда-либо произошло. Он всегда был Сущим, равным Богу Отцу. Здесь нет речи о разумном или чувственном постижении, ибо разум должен отвергнуть возможность превращения твари в Бога. Такое понятие не известно в Писании и противно духовному разумению. Отсюда мы видим огромное значение этой истины. Все ошибки кроются в неверном истолковании отдельной истины по сравнению с самой истиной. Единственной порукой для святых, возлюбивших его и истину, является безыскусное подчинение Слову Бога - всей истине, которую Он открыл в Писании.
Поэтому очевидно, что здесь упоминаются обе стороны славы Иисуса. Это его личная слава, и та, первая. Вторая соответствует первой, составляет дарованное положение. Если Сущий так служил, то было просто естественно, что Он должен быть сделан Господом всего, и Он есть Господь. Это было обусловлено его смирением и послушанием, и именно таким образом это рассматривается здесь.
Итак, в обеих частях истории Христа, явно противопоставленного первому Адаму, мы вначале видим всю собственную славу того, кто унизил себя, сделавшись рабом. Сам факт или способ выражения предполагает, что Он был божественной личностью. Если бы Он не был Богом по сущности и своему званию, то соделаться рабом не было бы тогда для него уничижением и не могло бы стать поводом для обретения подобного положения. Архангел в самом лучшем случае всего лишь раб; высшее существо, далеко не нуждающееся в том, чтобы склоняться, дабы стать рабом, никогда не поднимется над этим состоянием. Иисус же должен был отречься от себя, чтобы соделаться рабом. Он есть Бог наравне с Отцом. Но замыслив соделаться рабом, Он умаляет себя еще более. Ему надлежало обрести славу Бога в той самой смерти, которая, по общему призванию, внешне навлекла величайший позор на Бога, ибо Бог сотворил мир, исполненный жизни. “Увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма”. И что же, сатана явно победил его в этом? Все здесь на земле подпало под смертный приговор через грех Адама, и Слово Бога могло лишь скрепить его до искупления.
Господь Иисус не только снисходит в любви до положения раба среди людей, но нисходит в последнюю крепость вражеских сил. Он разрушает ее полностью, став победителем навеки, получает милостью Бога звание праведного Спасителя каждой твари за исключением тех, что, не желая принять Христа, посмели отвергнуть его из-за той самой плоти, в которую Он облекся, и того безмерного дела на кресте, которое причинило ему неимоверные страдания во время свершения всего этого во славу Бога. О, разве не ужасно думать, что наилучшее доказательство любви Христа и его славы является той самой причиной, которую низменное человеческое сердце использует для отрицания как его любви, так и славы? Но все именно так, и именно таким образом пища веры становится ядом неверия. Однако настанет день, когда преклонится “всякое колено небесных, земных и преисподних”. Дело не в том, что все будут спасены и соберутся в нем, но в том, что все должны преклониться. Все, кто верует, наверняка воссияют его славой; и вся сотворенная вселенная, которая принадлежит ему как его наследство, будет разделена им с его народом, который примирится и будет спасен в надлежащее время. Но существует нечто или, если хотите, некто в преисподней, кто не может быть спасен никогда. Тем не менее и они преклонятся не меньше, чем небесные или земные. Все должны преклониться пред его именем. Так проявляется разница между примирением и подчинением. Погибшие должны преклоняться, дьяволы должны преклоняться, огненная геенна должна признать славу того, кто облечен властью бросить их туда, как сказано, “в славу Бога Отца”. Но все небесное и земное, примирясь с Богом, соединится под главой Христом, с которым собрание разделит вечное наследство (ср. Еф. 1 и Кол. 1). Все, и даже преисподние, должны признать, что Иисус Христос - Господь в славу Бога Отца.
Затем апостол прибегает к столь часто используемой им благословенной формуле: “Итак, возлюбленные мои, как вы всегда были послушны, не только в присутствии моем, но гораздо более ныне во время отсутствия моего”. Это было прямо противоположно по своей добродетели тому, чем были галаты по своей порочности, ибо последние были сердечны и приветливы, пока апостол был с ними, но стоило ему удалиться от них спиной, как их сердца охладевали. Даже тот, кто хорошо их знал, удивлялся, что они столь скоро отвратились не только от него, но и от благовестия, как только он покинул их. Но у филиппийцев ревность ко Христу лишь возросла. Они были более послушны в отсутствие апостола, нежели в его присутствии. Поэтому он обращается к ним как тот, кто не может быть с ними, чтобы помочь им в борении, дабы осуществить их собственное спасение. Поэтому данное послание весьма поучительно для тех, кто не мог быть с апостолом. Богу было угодно, даже пока апостол был жив, отстранять его, доказывая силу веры там, где его не было.
Поэтому он говорил: “Со страхом и трепетом совершайте свое спасение”. И не из страха потерять Спасителя их душ, а потому что они сострадали его имени, “потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению”. Поэтому апостол умаляет их: “Все делайте без ропота и сомнения, чтобы вам быть неукоризненными и чистыми, чадами Божиими непорочными среди строптивого и развращенного рода, в котором вы сияете, как светила в мире, содержа слово жизни”. Это описание было бы почти под стать самому Христу: столь высок образец для тех, кто принадлежит Христу. Христос, несомненно, был непорочным в высшем смысле, как были непорочны его пути, - “святый, непричастный злу, непорочный”, как сказано в другом месте. Христос был Сын Бога в единственном и превосходном смысле. Христос был “непорочным среди строптивого и развращенного рода”. Христос сиял как истинный свет в мире - свет жизни. Христос заключал его в себе, и, более того, Он был им. Ибо какой верующий сможет отрицать, что, каким бы близким ни было подобное, всегда есть достоинство и совершенство, подобающее Христу, и только ему? Будем же возносить славу пред его лицом, не забывая, однако, насколько образ святого, нарисованный апостолом, напоминает учителя! Подобно другому апостолу (2 Иоан. 8) он, не колеблясь, присовокупляет к этому призыв к их добросердечности за его собственную службу во имя их благополучия.
“...Чтобы, - говорит он после того, как призвал филиппийцев стоять так, - к похвале моей в день Христов, что я не тщетно подвизался и не тщетно трудился. Но если я и соделываюсь жертвою за жертву и служение веры вашей...” Как искренне он считал себя меньшим самого меньшего из них! С какой радостью он стал бы возлиянием за жертву их веры! Он почитал людей выше себя. Также и в любви он сохраняет образ раба, придавая им, по сути, образ Христа. В этом неизменный секрет и истинный источник смирения в служении. “О сем самом и вы радуйтесь и сорадуйтесь мне. Надеюсь же в Господе Иисусе вскоре послать к вам Тимофея, чтобы и я, узнав о ваших обстоятельствах, утешился духом”.
И затем снова дается чрезвычайно прекрасное изображение Христа, ибо здесь всегда есть Христос, причем в самом насущном. Тимофей был очень дорог апостолу и был тогда с ним, но Павел собирается расстаться с тем, кто был наиболее ценен для него в его одиночестве и скорби из-за обстоятельств в Риме. Поистине, он почитал других выше себя. Он как раз собирается отослать от себя Тимофея, чтобы тот узнал что-либо о них. “Ибо я не имею никого равно усердного, кто бы столь искренно заботился о вас [Тимофей разделял сердечное бескорыстие апостола], потому что все ищут своего”. Можно было бы подумать, что Павлу тем более нужны были его любовь и услуги. В чем бы он ни нуждался, любовь не выражается ни в чем ином, как в бескорыстии и страданиях. Разумеется, я говорю о христианской любви. “...Потому что все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу. А его верность вам известна, потому что он, как сын отцу, служил мне в благовествовании. Итак я надеюсь послать его тотчас же, как скоро узнаю, что будет со мною. Я уверен в Господе, что и сам скоро приду к вам. Впрочем я почел нужным послать к вам Епафродита, брата и сотрудника и сподвижника моего, а вашего посланника и служителя в нужде моей”.
Мы видим, что ему нравится упоминать в отношении себя то, что было связано с ними. Епафродит был его собратом по служению, но, поистине, гораздо больше он - “мой брат и сотрудник и сподвижник мой, а ваш посланник и служитель в нужде моей, потому что он сильно желал видеть всех вас и тяжко скорбел”. Почему? Может потому, что он сам был болен? Нет, но “о том, что до вас дошел слух о его болезни”. Как прекрасно, что именно это причиняло ему скорбь - бескорыстная любовь! Повсюду есть любовь Христа! “Ибо он был болен при смерти; но Бог помиловал его”. Было ли это все, что хотел сказать апостол? Отнюдь. “...И не его только, но и меня [какое отличие, когда вмешивается любовь!], чтобы не прибавилась мне печаль к печали... и я был менее печален”. Он действительно чувствовал так. Ничто не переживает так остро, как любовь, которая непременно торжествует. “Примите же его в Господе со всякою радостью, и таких имейте в уважении [опять-таки это обращает к насущной пользе для других], ибо он за дело Христово был близок к смерти, подвергая опасности жизнь, чтобы восполнить недостаток ваших услуг мне”.
Итак, в данной главе изображено действие благостных переживаний самого Христа в каждом христианине, причем сначала показана их глубина во Христе по сравнению с первым Адамом. Но в конечном счете описано также действие Христа в святых - в самом Павле, Тимофее, Епафродите и, конечно, в филиппийских святых. Оно, по сути, показывает нам благодать в различной мере и формах. Но благодать Христа действовала в них всех, и это было великой радостью и отрадой для сердца апостола.

Филиппийцам 3

В 3-ей главе речь идет не о внутреннем чувстве во Христе, а о благостном расположении Христа в святых. Перед нами предстает не пассивная, а активная сторона христианина, живущего в мире. Соответственно, поскольку это не является непосредственной темой послания, хотя и важной его частью, то оно дано, скорее, как приложение, но это ни в коей мере не является вопросом истины или развития тайны Христа, как мы видим в Еф. 3, хотя, тем не менее, это представляет собой некоторое отступление, ибо апостол впоследствии возобновляет описание внутренней стороны, как мы это находим в 4-ой главе. Сила - не самый лучший или высший аспект христианства. Есть настоящая сила, есть сила от Бога, действующая в святом, но чувства Христа, нравственные правила Христа лучше, чем любая сила. Тем не менее сила есть, и она непременно осуждает все, что противно Христу.
Соответственно, здесь показана не столько любовь и ее проявление, но ревность, которая пылает негодованием ко всему, что порочит Господа. Это одна из главных особенностей нашей главы. “Впрочем, братия мои, - говорит Павел, - радуйтесь о Господе. Писать вам о том же для меня не тягостно, а для вас назидательно. Берегитесь псов”. В Матф. 23 мы видим, как на фарисеев и книжников обрушивается проклятье за проклятьем, точно так же, как и здесь. Суд над вероотступничеством был неизбежной, хотя и огорчительной задачей для Христа, и нечто подобное не могло не встретиться здесь. В то же время это ни в коей мере не было главной особенностью дела Христа на земле - вовсе нет. Это было иногда необходимой обязанностью, как это заведено на земле, но не более. Так обстоит дело и до сих пор - “берегитесь злых делателей, берегитесь обрезания”.
“...Потому что обрезание - мы, служащие Богу духом и хвалящиеся Христом Иисусом, и не на плоть надеющиеся”. Насколько я знаю, это единственное упоминание плоти в данном послании, но это есть плоть в ее религиозной форме, а не источник порочных похотей и страстей. Все это осуждается Христом, и ее религиозная форма в не меньшей мере. “Хотя, - говорит он, - я могу надеяться и на плоть”. И далее, развивая ту же мысль о плоти: “Если кто другой думает надеяться на плоть, то более я, обрезанный в восьмой день, из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев, по учению фарисей, по ревности - гонитель Церкви Божией, по правде законной - непорочный”. И что же апостол сделал со всем этим списком преимуществ плоти? Все это было, как видно, погребено с Христом. “Но что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел тщетою”. Можно ли сказать, что именно это апостол ощутил, пережил и выстрадал среди своих первых впечатлений и от встречи со Христом? Именно эти впечатления он сберег к моменту написания послания Филиппийцам. “Да, - отмечает он, - и все почитаю тщетою”. Так он полагал не только под влиянием первого жара любви к Спасителю. “Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего”.
Такое познание и впрямь есть драгоценное преимущество. Не будем этого недооценивать, постараемся не отвратиться от этого из-за слишком частого недопонимания. То, что люди называют этим именем, на деле составляет скорее испытание плоти под законом, нежели познание Христа. Но не будем уходить в сторону от данного вопроса и думать, что речь идет лишь о вере и знании прочности нашего места, - давайте жить в том самом Христе, который есть наша жизнь. Именно это апостол и делал, имея этот источник не просто твердой веры и надежды относительно своего удела, но также настоящей радости и всепобеждающей силы. Вот что придает силу нашим чувствам и приковывает их ко Христу. Соответственно, именно это следует из его похвалы самому себе и из слов, призывающих к похвале другие сердца. Так он говорит здесь: “Ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа”. Так повторяются две вещи - прежнее суждение и настоящая сила - “и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа”. Это, несомненно, произойдет в конце странствия: преданные обретут Христа там, где Он есть. Однако это не означает нынешнего упования на него или того, что Он есть наша жизнь. Обрести Христа означает иметь его в ином мире. Павел постоянно стремится к этому в послании Филиппийцам.
Речь вовсе идет не о том, что мы имеем здесь. Об этом весьма внушительно повествуется в других местах. Но когда речь идет о познании, цель не может быть достигнута здесь, в этом мире. Есть радость о Христе в настоящем, но это не удовлетворяет душу. Чем больше человек радуется Христу здесь, тем больше он хочет быть с ним там. “...Чтобы приобрести Христа, - говорит поэтому апостол, - и найтись в Нем не со своею праведностью, которая от закона”. Именно этого он и желал, будучи иудеем. Увидев же Христа, он не захотел бы этого, даже если бы сумел пронести свою праведность на небеса. Это было бы признаком розни со Христом, если бы он мог стоять без единого пятнышка, таким непорочным, по сути, каким он в определенном смысле был по закону, пока Дух Бога не просветил его о своем замысле. И тогда он оказался мертвым человеком - осужденным и бессильным. Но если предположить, что можно было облечься праведностью, и он ничего так не желал, как быть обретенным во Христе, имея то, что последовало от веры Христа, то ничто, кроме праведности от Бога по вере, как ее источника, не удовлетворяло его. Это единственное место в Писании, где данная фраза означает не просто праведность Бога в своей сущности, но праведность Бога согласно ее источника. Таков смысл этого. В других местах речь идет о божественной праведности Всевышнего. Здесь, по-видимому, цель состоит в том, чтобы сделать ее отличие от законослужения более ощутимой, а противопоставление закону более полным.
“...Чтобы познать Его”. Здесь перед нами то, что есть в настоящем, поэтому данный отрывок содержит определенные трудности для людей вследствие переплетения настоящего и будущего. Так, мы легко впадаем в заблуждение (потому что человеческому уму угодно либо то, либо другое) и обходим все трудности в Писании, подгоняя все под наши убеждения. Но Бог наверняка научит своих, и Он знает, как прояснить то, что скрыто от них. Он написал свое Слово не для того, чтобы сбивать с толку, но чтобы просвещать. Так, истинное значение этого отрывка состоит в том, что око веры с самого начала неизменного устремлено к концу странствия. “...Чтобы приобрести Христа и найтись в Нем”, где не останется ни частицы естества, но все будет Христом, и ничем, кроме Христа. Это праведность, источником которой является Бог; это произойдет верой Христа, а не благодаря закону, который, конечно, если бы мог, утвердил бы человеческую праведность.
Однако апостол тут же добавляет, говоря о вхождении в общение со Христом через веру: “Чтобы познать Его, и силу воскресения Его [теперь это открыто сердцу], и участие в страданиях Его [опять-таки и наверняка явление настоящего времени, а не относящееся к небесному], сообразуясь смерти Его [и это тоже явлено в мире], чтобы достигнуть воскресения мертвых {Нет причин сомневаться в том, что принятый текст неверен, но он повторен английским переводом (“от мертвых” вместо “из мертвых”). В Александрийской, Ватиканской, Синайской, Клермонской и Сенжерменской унциальных рукописях, подтверждаемых несколькими десятками курсивных рукописей, очень многими переводами и крупными греческими и латинскими богословами, написано ten exanastasin ten ek nekron. В кодексах F и G явно ошибочно написано tоn ek, и, кажется, это было поправлено (или, скорее, искажено), чтобы придать смысл слову tom (опуская ek) в K и I и в множестве курсивных рукописей. Но, по моему мнению, этот смысл, даже в греческом варианте, дурен, ибо, с одной стороны, и exanastasin и ход рассуждения указывают на воскрешение благоволения и благословенности, а не на то время, когда нечестивые должны будут воскреснуть для суда, тогда как, с другой стороны, ton nekron будет подразумевать всех мертвых то есть всех мертвых как вид. Поэтому я не могу не считать поразительной ошибкой у Гризбаха то, что он отредактировал принятый текст в этом месте. Альтер и Маттей прослеживают рукопись согласно своим намерениям, но последний был слишком хорошим ученым, чтобы не почувствовать разницу, хотя, кажется, он приписал ее конкретной правкой благозвучия в своем первом издании. Задолго до них Милль высказал свое суждение в пользу более древнего варианта, а Ветштейн повторил его с явным одобрением. Бенгель колебался; а д-р Уэллс в этом, как и во многих других случаях, продемонстрировал свой здравый рассудок и хладнокровную смелость, отвергнув общепринятый текст и приняв тот, который поддерживают гораздо более солидные авторитеты.
Д-р С. Т. Блумфильд действительно допускает внешнее свидетельство под внутренним свидетельством, которое в этом случае отрицается, ибо сам он предполагает, что ten ek могло быть поправкой, сделанной теми, кто думал, что значение, требуемое по контексту, “воскресение из мертвых”, не могло быть получено из exan. ton nekron. Он считает свое критическое прочтение убедительным, но он “не видит, почему exanast. ton nekron не может иметь тот же смысл, который более уместно выражен (и по этой причине, вероятно, принят в более ранней унциальной маргинальной рукописи), exan ten ek nekron. Маловероятно, что вариант exanast. ten ek ton nekron мог быть переправлен на ex ton nekr. Есть веская причина думать, что ek исходит от тех, кто считал его необходимым по смыслу и не видел, что он мог быть превращен из ex в exanast. Поэтому я склонен сохранить exan. ton nekr. как общераспространенный и известный способ выражения (подобающий названным лицам), в соответствии с которым выражения eis ten exan. ton касается - как в Рим. 4, 16 и в других местах - состояния лиц, о которых идет речь, то состояние или род воскресения к жизни и славе, когда их тела воскреснут нетленными, и когда они телом и душой соединяться навеки с Господом. См. 1 Фес. 4, 6-18”.
Я переписал это примечание полностью, поскольку это хороший пример научно-практической и истолковательской манеры д-ра Б. Выше было уже достаточно сказано, прежде чем я вообще узнал о его доводах, чтобы доказать, насколько это безосновательно с любой точки зрения. Внутреннее доказательство (то есть глубина контекста) решительно говорит в пользу ten ek, как и самое веское внешнее свидетельство. Как этот текст постепенно изменялся от наиболее правильной формы (но не исправился) в ранних унциальных рукописях к другой, было уже объяснено. Когда отличие воскресения праведных от воскресения неправедных стерлось в заблуждении относительно единого общего воскресения без различия для всех, вы можете понять, что люди не почувствуют неуместность постановки ton вместо ten ek (ибо, что касается ten ek ton, о котором говорит д-р Б., ни малейшего повода не существует ни в каком источнике). Посему нет ни малейшего повода для того, чтобы поддерживать довольно сомнительную идею о том, что апостол не воспользовался фразой, аналогично правильной, которая встречается в других местах Нового Завета, обратившись к “общераспространенной и просторечной манере выражения”, то есть к действительно неточной манере. И должен ли поэтому Господь обратиться к правильной форме, говоря с саддукеями (Лук. 20, повторяется в Д.ап. 4), а Павел к неправильной форме, обращаясь к филиппийцам? Кому ведомо, почему это должно “подобать упомянутым лицам”, как показывает д-р Б.? Из этих двух утверждений, обратное было бы более понятным, но, по моему убеждению, оба они - Господь и его апостол - воспользовались сходными и верными выражениями, как это делает в других местах Святой Дух. Что касается Рим. 4, 17 (этот стих, вероятно, и подразумевался, а не 16), то он не относится к данному вопросу, поскольку здесь речь идет лишь о силе Бога, проявляющейся в оживлении мертвых и превращении несуществующего в сущее, никоим образом не отличая воскресения жизни от судного воскресения. Когда хотят выразить состояние или вид воскресения, то требуется форма без артикля, как видно из стиха 24 этой же главы, и так это и бывает обычно. Поэтому я считаю, что exanastasion, особенно если ek предположительно было внесено (как говорит д-р Б.) из exanast, несовместимо с ton nekron, поскольку первые обозначают понятие об избранном обществе, а второе - о мертвых вообще. Современные авторитетные издатели, хотя и расходясь в своих методах исправления текста, сходятся на древнем варианте в противовес общепринятому; так считают Шольц, Лахман, Тишендорф, Эликотт, Алфорд, Трагель, Вордсворт и др.}”. Ясно, что здесь мы созерцаем грядущее состояние, когда произойдет осуществление наших надежд и мы достигнем конца пути. Вот что он называет спасением. Этого не может произойти до тех пор, пока Христос не воскреснет по образу самого Христа.
Итак, мы видим здесь силу воскресшего и небесного Христа, рассматриваемую уже не в соответствии с учением, изложенным в 1 Кор. 15 или 2 Кор. 5 и в других местах, но теперь это та сила, которая постоянно довлеет над христианином в течение его повседневной жизни. Отсюда все, что осуждает и отвергает религию по плоти, праведность от закона, - все это навеки и полностью оставлено позади, и святой оказывается на пути, где ничто не дает ему удовлетворения, кроме пребывания в одном и том же славном состоянии с самим Христом. Поэтому Павел пишет: “Говорю так не потому, чтобы я уже достиг, или усовершился; но ...стремлюсь к цели”. Следует иметь в виду, что это не означает забвения грехов. Забывать наши прошлые привычки вовсе не следует, напротив, очень полезно помнить о них: мы никогда не будем в безопасности, забывая о том, кто мы и кем были. И говоря о забвении прошлого, он подразумевает то, что мы не должны думать о каких-либо успехах, которых мы могли бы достичь, не следуя Христу, - мы должны закрыть глаза на все, что возбуждает в нас самодовольство. Последнее значило бы все испортить, потому что потакало бы плоти.
Успех же для нас будет заключаться в том, чтобы мы все забыли. Давайте же будем смиренны по нашим грехам. Самоосуждение в том, кто познал благодать, есть весьма полезное упражнение души, и мы достигнем его в совершенстве даже в самих небесах перед судилищем Христа. Одним из элементов небесного блаженства будет спокойное и твердое знание того, чем мы обладаем здесь на земле. Это ни на мгновение не отвлекает нас от совершенной радости во Христе, но, скорее, еще более способствует ей, со всей очевидностью выявляя ее чистую благодать во славе. Так, забывать бывшее относится к нашему возможному возрастанию. Истинный опыт по-прежнему остается величайшей темой, которую он здесь рассматривает применительно и к своему собственному опыту жизни. Он слишком сильно сосредоточился на том, что будет впереди, чтобы вспомнить бывшее, что помешало бы ходу его мысли. “Итак, кто из нас совершен, так должен мыслить; если же вы о чем иначе мыслите [то есть по-другому], то и это Бог вам откроет”. Разные мнения могут быть у святых и в особенности когда дело доходит до вопроса об опыте. Но на деле это может проявиться в теории и на практике в самых различных формах.
Что же есть истинное божественное правило? Не есть ли это мнимое согласие? Но это жалкая человеческая уловка, столь же недостойная святых, сколь истины Бога, запрещающего нам смотреть сквозь пальцы на любые ошибки. Это не правило, а уклонение от правила. Имеется, однако, верный и единственный божественный образец: обретя, мы призваны идти одним путем, идти с первого момента нашего пути как детей Бога. Ибо, позвольте мне спросить, каково ваше звание в собрании? Что приводит нас в благословенное общение, которому мы радуемся? Существует лишь одно звание, и не может быть другого достаточного основания, кроме имени Христа, - Христа, познанного и исповеданного в Святом Духе. Когда Он просто перед нами, то наши обретения всегда истинны, если не всегда легки и ощутимы. Это не означает, что не возникает никаких трудностей, но значит, что Христос делает эту ношу легкой, а всех счастливыми в похвалу благодати Бога, тогда как все другие средства и меры отвлекают от его славы и приковывают внимание к плотскому.
Предположим, например, что мы смешиваем с Христом знание или сведения о той или иной истине или той или иной деятельности; разве, таким образом, это не подчеркивает определенные моменты, принижая значение Христа? Поэтому даже если бы вы смогли (но это невозможно) иметь истинно духовные знания наряду с Христом, кто заметил бы эти совершенства в сравнении с Христом? Давайте просто рассмотрим отдельный вопрос о первоначальной годности к общению, что всегда служит камнем преткновения для святых. Однако истина, касающаяся этого положения, обретается не только в исходной точке, но всем последующим. К чему мы можем по праву обратиться, если не к имени Христа? Это единственное, что всегда дарует силу Святого Духа, ибо основано на великом деле искупления Бога. Если это так, то мы заочно, так сказать, знакомимся с его настоящим помыслом. Что Дух совершает ныне? Он возвышает Христа. И не только превозносится его дело или его крест, и не столько возвышается его кровь, сколько сам Христос. Имя самого Христа есть истинное средоточие святых, в него и созывает Дух. Апостол говорит здесь, как говорил прежде в других местах: “Подражайте, братия, мне и смотрите на тех, которые поступают по образу, какой имеете в нас. Ибо многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова”. Так, если вначале сказано о силе, которая противостояла злым делателям, служащим Богу по плоти, то сейчас представлена сила, которая обрушивается на извращающих христианство, превращающих его в земное воззрение, устремляющих свои помыслы на земное именем Господа Иисуса. Однако на фоне этого ярче выступает привлекательность самого Христа, если можно так выразиться.
В главе 2 становится ясным, что великий источник силы есть любовь и слава того, кто нисшел к нам, кто, даже придя таким образом, нисшел в самую преисподнюю, куда никто не мог сопровождать его. Однако мы можем следовать ему, стремясь уподобиться ему, в смерти, хотя в его смерти на кресте было нечто, присущее только ему одному.
В главе 3 не говорится о пришествии из славы в силу божественной любви, приведшей к его превознесению славой и новым образом в славу Бога Отца. Здесь мы видим того, который пребывает в славе и на которого обращены очи всех верующих; и поэтому со стороны неба следует осуждение порока. Ему остается одно - идти вслед той славы, что перед ним, до тех пор, пока он не будет в той же славе вместе с Христом. Вот - цель, поставленная перед нами в данной главе. Поэтому я утверждаю, что первая из них - это пассивная сторона христианина, а вторая - его активная. Пассивная сторона воссияла во Христе, нисшедшем на землю, активная же проявляется в оке, устремленном на Христа, который и пребывает в славе. Последняя лучшего из людей отделяет от всего и побуждает все считать за сор, тогда как первая уподобляет сердце его любви.

Филиппийцам 4

Четвертая же глава основана на обоих явлениях. Несомненно, апостол возвращается к сладостным чувствам, выраженным во 2-ой главе, но здесь они подкрепляются силой, даруемой Христом, увиденным в славе, как в 3-ей главе. Поэтому он начинает главу так: “Итак, братия мои возлюбленные и вожделенные, радость и венец мой”. Нельзя не заметить поразительную силу, с которой он выражает даже свои чувства, - “радость и венец мой”, “мои возлюбленные”; и не то, чтобы трудностей вовсе не было, их было много. “Умоляю Еводию [мы можем мимоходом отметить правильную форму, ибо Еводис звучит как мужское имя, в то время как здесь это на самом деле женское имя], умоляю Синтихию мыслить то же о Господе. Ей, прошу и тебя, искренний сотрудник, помогай им, подвизавшимся в благовествовании вместе со мною”. Согласно истинному смыслу высказывания, это не другие, а те самые сестры, которых он рекомендует Епафродиту, желая им благословения, -“подвизавшимся в благовествовании вместе со мною”- или видя, что они участвуют вместе c ним в “сражении в евангелии”. “Подвизавшиеся” выражает неправильный смысл, поэтому многие сделали неверный вывод, что они были проповедницами. На самом деле нет никаких причин полагать, что они вообще проповедовали. То, что они делали, по моему суждению, гораздо более подобает женщине. Они участвовали в “сражении в евангелии”, они приняли поношение, которое покрыло тех, кто проповедовал его. Это теряется в идее подвизания в нем. Мы, скорее, должны думать о “сражении в евангелии”: зачастую в нем всем доставалось поношение и боль, и презрение.
Пусть никто не думает, будто я считаю, что женщина находится не на своем месте, когда пользуется в согласии с Писанием каким-либо даром, данным ей от Бога. Женщины могут обладать дарами так же, как и мужчины. Мы не должны полагать, что раз мы мужчины, то мы монопольно владеем всеми дарами Христа. Будем же следить за тем, чтобы ходить согласно тому положению, которое Бог дал нам. В то же время для меня Слово Бога понятно в отношении того, как следует применять дары. И разве нет очевидного и скромного знака (ибо покрывало или знак власти на голове женщины - не пустой символ), который наиболее подобает женщине? Я верю, что женщина сияет более всего там, где ее не видно, где она не бросается в глаза. Ее роль более деликатна, чем та, что подобает мужчине, и это такая роль, с которой мужчина, попытайся он ее исполнить, справится весьма неуклюже. Но если мужчина совершенно неприспособлен к выполнению женской работы, то можно ли сомневаться в том, что женщина не стяжает чести себе или Господу, пытаясь исполнять мужскую работу? Господь ясно распределил роли для каждого. Невежественно и нелепо понимать Писание буквально, будто во Христе нет мужчин или женщин. Мы говорим сейчас не о пребывании во Христе, а о возложенных на нас обязанностях. И в них мы видим разницу, а Писание не уничтожает, а, наоборот, утверждает ее, считая отрицание ее смутой, внесенной опрометчивостью коринфян. Несомненно, новое творение, по существу, не мужское и не женское, это не род, увековеченный плотским образом, но все сущее - от Бога и во Христе. Тем не менее мы уже выяснили, что мужчина занимает соответственное положение как образ и слава Бога, стоя в особом положении между Богом и женщиной в вопросах внешних приличий.
Вернемся, однако, к тем женщинам - Еводии и Синтихии, - которые посвятили себя чрезвычайно счастливому и достойному служению. Они присоединились к тем, кто проповедовал истину, и разделили с ними их поношение. Они им помогали и, если хотите, в этом смысле “подвизались”. В любом случае, они участвовали в борениях вокруг благовествования в первые дни его в Филиппах. Зачем нужно было женщинам подвергаться всему этому? зачем вставать на пути толп солдат или чиновников? зачем должны подобные им сталкиваться с грубыми должностными лицами, которые злоупотребляли имперской властью, чтобы наносить оскорбления тем, кто был связан с благовестием? Любовь не считается с этими издержками и опасностями, но смело идет вперед (будь что будет - страдание, хула или смерть). Неудивительно, что апостол огорчался, думая об отличии этих женщин от других. “Помогай им... и с Клементом и с прочими сотрудниками моими, которых имена - в книге жизни”.
В конце он снова призывает их радоваться, и на этот раз с еще большим воодушевлением, чем обычно. “Радуйтесь всегда в Господе”. В печали? Да. В гонении, в темнице, - везде. “Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь”. Он не ошибался. Он не забыл, но хорошо помнил то, что имел в виду. Да будет ваша кротость с радостью, потому что рядом с этой радостью может возникнуть некий дух воодушевления, который может воспрепятствовать спокойному суждению. Но не таков характер христианской радости. “Кротость ваша да будет известна всем человекам”, то есть смирение и мягкость, которые сгибаются под ударами, вместо того чтобы противостоять им в духе, который всегда утверждает свои права и борется за них. Имейте лучше тот дух, который не требует ничего, но всецело обладает дарами благодати, которыми можно свободно располагать в этом мире, потому что каждый имеет в виду Христа. “Кротость ваша да будет известна всем человекам”, укрепившимся следующей утешительной истиной - “Господь близко”.
И эту близость Христа я принимаю за благословенную надежду, которая здесь сделалась конкретной силой. Речь идет не о Господе, который близко, чтобы время от времени спасать нас. Никто не отрицает этого, это не ново и не должно быть ново для христианина. Он имеет в виду, что Господь и в самом деле близко - Он грядет лично; и, как апостол сказал в конце предыдущей главы, к этому мы и стремимся: “Наше же жительство - на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа”. В этом заключается истинный смысл сказанного, проливающий яркий свет на учение, насколько это учение представлено в данном послании. Он не просто рассматривается как Спаситель на кресте, но когда Он придет к нам, тогда состоится спасение в окончательном смысле (как повсюду в этом послании). Таким образом, апостол предвидит уничтожение последних следов первого Адама и ожидает нашего полного преображения, даже телесного - по подобию второго человека, последнего Адама. Это, воистину, спасение. Поэтому он говорит: “Мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все”. И не имеет значения, какими непохожими они могут быть или насколько противоположными; не имеет значения, какими сосудами стыда и уничижения они могли быть сейчас. “Он действует и покоряет себе все”.
Что же касается наших конкретных повседневных ожиданий, то “Господь близко”. И поэтому зачем нам терзаться беспокойством, если это действительно так? “Не заботьтесь [или не беспокойтесь] ни о чем, но всегда в молитве [вот средство] и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом”. Лучше не открывать их людям: это опасная ловушка. Но непременно открывайте их пред Богом. Есть и то, что следует делать известным людям, а именно отказ от борьбы за свои права. “Кротость ваша да будет известна всем человекам”. “Открывайте свои желания пред Богом”. И не то чтобы мы потерпели неудачу или оплошали в какой-то мелочи. Конечно, это неприятно и унизительно. Но для нас лучше потерять репутацию, чем для Христа из-за нас потерять своего святого, ибо мы должны служить доказательством репутации Христа. “Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко”. “Открывайте свои желания [какими бы они ни были] пред Богом”, и не просто так, а “с благодарением”. Мы можем быть совершенно уверены в ответе, когда высказываем свою просьбу, и поэтому да будет все с благодарением. А каков результат? “И мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе”. Чувства, суждения - все сохранит и направит этот драгоценный мир Бога. Мир, который Бог имеет во всем, Он дарует, чтобы соблюсти нас во всем; и сердце, освободясь от заботы, будет угождать ему. И потому, “что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте”. Вместо того, чтобы помышлять обо всем, что могло бы вызвать упадок духа, ныне, когда мы поведали все горести Богу, мы можем снова радоваться благости Бога и ее плодам. Все, что нам нужно, это чтобы око веры было открыто, но отрыто лишь ко Христу.
Затем он обращается к тому, что было поводом для послания: “Я весьма возрадовался в Господе, что вы уже вновь начали заботиться о мне; вы и прежде заботились, но вам не благоприятствовали обстоятельства”. Его переживания столь тонки и нежны, что он не остановился бы и высказал необходимое, если бы нужны были пояснения, и в то же время он спешит принести всевозможные извинения, подсказанные любовью. “...Не потому, - говорит он, - что нуждаюсь, ибо я научился быть довольным тем, что у меня есть”. В этом заключен великий замысел послания. Здесь сообщается не просто истина, но опыт, приведший к тому, что “умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе”. В то же время он пишет им о том, как он ценит их любовь и оговаривается, что его независимость основана на зависимости - независимость от обстоятельств, которая черпает свою силу в искреннем и беззаветном послушании Богу.
Так апостол извещает их, что он признателен им за искреннюю любовь. “...Не потому, - говорит он, - чтобы я искал даяния”. Не ради личных целей, но “в пользу вашу”. Дело заключалось не в том, что ему было нужно что-то еще. Всем известно, что, как иногда саркастически замечают, благодарность есть способ получения новых милостей. Случай с Павлом был совершенно обратным. Как он сообщает им, плод, умножавшийся в их пользу, был всем, чего в действительности жаждало его сердце. Их даром ему было “благовонное курение, жертва приятная, благоугодная Богу”. Каким же будет наш Бог, если так относиться к тому, что, будучи связанным с этим миром, сам Христос называет “богатством неправедным”?! Но его благость может воспринять это и принести в благоухание, приятное ему самому. “Бог мой да восполнит всякую нужду вашу”. Как изобильно преисполнен он благодатью Бога, которую столь давно доказал и столь хорошо мог засвидетельствовать собой! И он не только исполнен богатствами благодати, но и уповает на славу, к которой подвигается, и он вправе сказать: “Бог мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству Своему в славу, Христом Иисусом”.
Такими приветствиями любви Святой Дух заканчивает наиболее характерное и жизнерадостное из всех посланий Павла.