Послание Евреям в некоторых важных отношениях отличается от всех, уже рассмотренных нами, настолько, что многие задавались вопросом, принадлежит ли это послание апостолу Павлу, или же Аполлосу, или Варнаве и т. д. Относительно этого у меня нет никаких сомнений. Я уверен, что Павел, и никто другой, был его автором, и оно содержит характерные внутренние черты его учения. Стиль, равно как и манера изложения истины, отличны, но установка, хотя на ней и отразилась цель, поставленная им, присуща исключительно Павлу: не Петру, не Иоанну, не Иакову, не Иуде, но одному Павлу.

Есть веская и ясная причина, почему это послание носит отличительный характер, и она заключается в том, что оно выходит за рамки отведенной Павлу сферы. Павел был апостолом необрезанных. И если он пишет, наставляя евреев, что он здесь, без сомнения, и делает, обращаясь к верующим или христианам, которые однажды вышли из этого народа, то он, очевидно, вышел за рамки своей обычной апостольской деятельности.

Есть также и другая причина, почему послание Евреям столь ощутимо расходится с другими писаниями Павла. Она заключается в том, что оно, строго говоря, вовсе не является выражением апостольства, но принадлежит автору (хотя он и был апостолом) как учителю, причем учителю явно не язычников, как он утверждает в других местах, но евреев. Теперь очевидно, что, если он, быв апостолом, проповедником и наставником язычников в вере и истине, был призван Святым Духом обратиться к святым старого иудейского склада, то в его манере обращения и изложения истины Бога для подобных людей должен был наметиться заметный отход от его обычных приемов. Мы имеем этот благословенный результат его деятельности вне его обычной сферы, что является превосходным и поистине уникальным образцом, с полным правом названным так в Новом Завете. Это не откровение, даруемое пророческой или апостольской властью, и, как я полагаю, по этой причине он не упоминает себя вовсе. Это всегда ошибка, когда учитель, как таковой, выдвигает себя на первый план. Для такого человека смысл заключается в том, что именно учение (а не он сам) должно привлекать внимание и назидать. Но когда открывается истина, лицо, которое Бог использует для этого дела, естественно, предстает перед тем, к кому она обращается. И почему апостол особо позаботился о том (даже если он сам и не писал какого-либо послания), чтобы подписать его, методично ставя свое имя в конце каждого послания?

В послании еврейским верующим дело обстоит иначе. Здесь апостол проявил себя тем, кем он воистину был. Кроме того, что он был апостолом необрезанных, он еще был наставником, и Бог позаботился о том, что, хотя и прямо было сказано, что он наставник язычников, ему будет дано слово, чтобы учить и христиан-евреев; и, по сути, мы можем быть уверены, что он учил их так, как прежде их не учил никто. Он раскрывал писание, как никто не мог раскрыть, кроме Павла, в согласии с евангелием славы Христа. Он раскрывал перед ними ценность живых пророчеств, дарованных им Богом, ибо это имеет прекрасную особенность. Послание Евреям поистине является неповторимым. Этим посланием верующий еврей был приведен к божественному пониманию того, что было в Ветхом Завете, - того, что они привыкли читать в законе, в псалмах, у пророков, можно сказать, с колыбели, но чего они никогда прежде не видели в подобном свете. О, этот могучий, логичный, проницательный, богатый познаниями ум! Это сердце, полное таких высоких и глубоких чувств, какие вряд ли когда-либо гнездились в груди другого человека! Эта душа, прошедшая столь чудесные, разнообразные и тяжкие испытания! Он был тем человеком, которого Бог, без сомнения, ведет несколько непривычным путем, но таким путем, который, по вступлении на него, сразу оправдывает себя божественной мудростью перед каждым сердцем, очищенным верой.

Так, Петр был преимущественно апостолом обрезанных, но именно через него Бог впервые открыл двери царства небес язычникам. И даже если бы апостол Павел по согласованию со старшими в работе среди обрезанных пошел бы к язычникам, тем не менее Дух Бога (не спрося, может быть, тех, кто играл какую-то роль в Иерусалиме) использовал бы Павла, чтобы написать верующим из обрезанных наиболее совершенный трактат о влиянии Христа и христианства на закон и пророков, рассматривающий их нужды, скорби и благословение. Итак, Бог самым тщательным образом предохранил от механического воздействия жестких барьеров, к чему были склонны даже христиане, от стремления решать вопросы в точном соответствии с ритуалом и от стремления, чтобы каждый занимал свое место в надлежащей сфере своей деятельности, вплоть до исключения любой другой. Поистине, с восхитительной мудростью Господь направляет служение и своих служителей, но никогда в исключительном смысле; и апостол Павел здесь, как уже было показано, доказывает это с одной стороны, как Петр - с другой.

Каковы же последствия этого под благословенным водительством Духа? Великим наставником верующих из евреев был, в конце концов, все равно не Павел, но через него сам Бог обращался к своему народу, говоря о фактах, обрядах, должностях, личностях, давно известных этому избранному народу. Павел здесь незаметен. Этого не могло получиться с помощью каких-либо иных средств, но, по крайней мере, столь естественным образом. “Бог, - говорит он, - многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез Которого и веки сотворил”. Павел хотел таким образом показать им безграничное достоинство Мессии, которого они обрели. Никогда апостол Павел не посмел бы принизить личные права или внешнее положение помазанника Сущего. Наоборот, он старается привести их к осознанию того, чего они никогда не видели в своем Мессии, и замечательно, что он основывает свои доказательства не на новых откровениях, но на том самом Слове Бога, которое они прочли столь поверхностно, глубин которого они никогда не изведали, и даже не подозревали о них. Они знали о существовании христианства; а связь всех писаний с личностью Христа, делом и его славой им еще предстояло обнаружить.

Но обратите внимание на тон пишущего. Он старается восстановить нить, связывающую Слово Бога и древние обычаи. Нет ни одного послания, в котором бы более изощренно на всем его протяжении верующий утверждался в своем настоящем отношении к небесному Христу; я думаю, можно смело сказать, что нет другого такого. С самого начала мы видим Христа не просто умершего и воскресшего, но восславленного на небесах. Нет сомнения, что автор призывал своих читателей твердо верить, что тот, кто все выстрадал на земле, есть тот самый Иисус, сидящий справа от Бога. Однако в первом случае мы слышим о нем как о Сыне Бога на небесах, согласно 1-ой главе, и тут же мы видим его как Сына человека, согласно 2-ой главе. По сути, именно там сам Павел и увидел впервые Господа. Кому же более подобало представить Иисуса, отверженного Мессию, справа от Бога, как не тарсянину Савлу? На пути к Дамаску у этого самого упорного из иудеев были открыты глаза, до того времени бывшие незрячими, но получившие через благодать еще большую зоркость силой Святого Духа восславленного Христа.

Итак, именно к небесному Христу Павел, пишущий к евреям-христианам, в первую очередь привлекает их внимание. Но он делает это, демонстрируя исключительную и тонкую тактичность, которой обладает. Истинная любовь осмотрительна в том, на что она направлена, когда опасность близка, и находит отраду в том, чтобы помогать с пользой, вместо того, чтобы быть равнодушной к тому, ранят ли ее действия тех, чье благо преследуется. Прежние откровения Бога ни в коей мере не были забыты во дни их отцов. И мы не можем также заключить из этого послания, что его автор трудился в Господе Иисусе. В послании Евреям не говорится ни о том, ни о другом. Поэтому мы можем понять, почему люди с подвижным умом, занятые поверхностными суждениями о методе, стиле, необычном отсутствии имени пишущего и других особенностей этого послания, слишком поспешно отказывают Павлу в авторстве. Они могут не придавать значения общей традиции, которая приписывает это послание ему, но им следовало лучше оценить и глубину его суждений, и мотивы для очевидных отличительных моментов, кем бы оно ни было написано.

И это при условии, что здесь наблюдается поразительное отсутствие упоминаний единого тела. Однако существовало нечто, более близкое и дорогое Павлу, чем собрание. Истина состояла в том, что Павел трудился гораздо больше во славу того, кто является главой тела, нежели во славу этого одинокого тела, в котором нет различия между иудеем и эллином. Сам Христос был тем, что делало собрание Бога дорогим для него. Сам Христос был безгранично более драгоценен, чем даже собрание, которое Он любил так сильно и за которое предал себя. О Христе же Павел и написал свое послание братьям по плоти, а также и по духу; а так как он начал проповедовать в синагогах, что Он есть Сын Бога (Д.ап. 9), то с этого он и начинает свое послание Евреям. Он увлекает их за собой, нежной, но твердой рукой. Он расширял их познания мудро и с любовью. Он не разделял их неверия, их любви к удобствам, их преклонение перед внешним блеском, их страх перед страданиями, но оставлял всякое их безрассудство для наиболее подходящего момента. Мощной рукой налагал он запрет на все, что угрожало им отходом от веры, но сглаживал меньшие трудности, лежавшие на их пути. Но когда он овладел их вниманием и они смогли увидеть свет и совершенство великого первосвященника, то больше нигде не появлялось более внушительного предостережения (чем данное в этом послании) против близкой и неотвратимой опасности для тех, кто оставляет Христа, будь то ради формального обряда или ради того, чтобы предаться греху. Все это описывается со всей мощью Духа Бога, с тончайшим учетом еврейских предрассудков и самым тщательным стремлением вывести все основания своей доктрины из их собственных древних, но плохо понятых свидетельств.

Однако, очевидно, даже судя по началу этого послания, что хотя Павел и не уничижает, а возвеличивает ветхозаветные писания, он не позволяет евреям исказить их и обесчестить Господа Иисуса. Как говорил Бог отцам? Многократно и многообразно. Именно так говорил Он в пророках. Это были отрывочные и разнящиеся речи, а не полное и окончательное явление его самого. Обратите внимание на его искусность! Таким образом, Павел с помощью неоспоримых фактов из Ветхого Завета опровергает то высокомерное самодовольство иудеев, которые говорили против того, что Моисей и Илия слышали Сына Бога. Говорил ли Бог отцам в пророках? Несомненно. Павлу, любившему Израиль и ценившему их привилегии выше их самих, в голову не пришло бы отрицать или умалять это. Но как тогда говорил Бог? Явил ли Он издревле всю полноту своего замысла? Нет. Первые вести были лишь отраженными лучами, а не совершенным и непрерывным светом. Кто мог отрицать, что таковой была сущность всего Ветхого Завета? Однако он столь осторожно доказывает очевидные и необходимые особенности всего, что было открыто в пророках издревле, что это можно было обнаружить при первом прочтении, тем более небрежном, поскольку они разбирались не более, чем, полагаю, большинство из нас. Но это все-таки так, и когда мы начинаем доказывать божественную несомненность каждого слова, мы снова и снова осмысливаем его ценность.

Как уже было указано, прежде существовало много разных свидетельств, поэтому было множество разных способов в пророческих сообщениях Бога. Без сомнения, это и был путь, которым откровения были постепенно и милостиво дарованы народу. Но по этой самой причине они не были полными. Бог открывал свое Слово частями: здесь немножко и там немножко. Такова была особенность его промысла в отношении Израиля. Они не могли - человек не мог - понять большего, пока не свершилось искупление грехов, пока не явился сам Сын Бога и не явилась миру вся его слава. Теперь, когда обетования отцам уже даны, они не вышли за пределы земной славы Христа. Хотя ему было ведомо все изначально, однако Он не изменил своим путям в отношение к себе самому, и, в конце концов, воссияла высшая слава, став необходимой опорой народу. Отсюда неизбежно следует, что эти две вещи соотносятся друг с другом. Принизьте славу Христа, и вы равным образом умалите свое суждение о состоянии человека. Взгляните на полную и совершенную гибель твари, и вы почувствуете, что никто, кроме Сына Бога во всей его славе, не может быть достойным Спасителем.

Апостол же был подвигнут Святым Духом на то, чтобы отвратить этих верующих от их ничтожных, скудных, земных помыслов о Христе - от столь обычного стремления довольствоваться меньшей долей благословения, ограничиваясь тем, что мы считаем необходимым для нас, что нам кажется желанным, и остановиться на этом. Бог же, наоборот, приспосабливаясь к первейшим нуждам людей, и даже самым слабым ответным движениям ко Христу через Духа Бога, действующего в нас, тем не менее в своем сердце уготовал нам все, что угодно его славе, и Он совершит это, ибо верен тот, кто дал обетование, и Он исполнит его. Он примет всех, кто возлюбил подобного Спасителя. Все, что Он предопределил сделать во славу Спасителя, было им полностью открыто. Несомненно, это предполагает состояние воскресения, которое сделало возможным это. Он благодатью действует ныне, чтобы мы могли постепенно осознать, что только такой Спаситель и Господь - сияние его славы и полнота выражения его сущности, сам Сын Бога - мог быть угоден Богу и удовлетворить наши нужды.

Соответственно, сообщая нам, что все в откровениях Бога отцам было лишь частичным и в то же время многократным и многообразным, Павел уведомляет в следующем стихе, что тот же самый Бог “в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез Которого и веки сотворил”. Если столь велика была его слава, то каким должно было быть слово такого Сына и каковой - полнота истины, которую Бог чрез него открывал своему народу? Может ли это повредить славе Мессии? Скорее пусть следят за тем, чтобы они, со своей стороны, не пренебрегли им, ибо никто не смог бы по праву отнести это на счет Бога. Ибо кем был Он, этот Мессия, к которому они должны были обратиться как к царю и доказали бы это, будь это возможно, чтобы возвеличиться самим - древнему народу Бога? Сияние славы Бога, образ его лица, держит не только Израиль и их землю, но и все “словом силы Своей”. Однако когда Он, “совершив Собою очищение грехов”, разве не уничтожил подобной истиной иудейскую систему? Это исключает какие-либо другие средства. Не было и не могло быть никаких иных средств и помощи. Он сам предпринял и совершил это дело в одиночку. Когда Он, таким образом, совершил его, то “воссел одесную (престола) величия на высоте, будучи столько превосходнее ангелов, сколько славнейшее пред ними наследовал имя”.

Это составляет первую часть учения, которое излагает апостол. Если какие-то существа и были на особом счету или были высоко вознесены в глазах евреев, то это были святые ангелы, и это неудивительно. Именно в таком виде обычно являлся Сущий, когда бы Он ни посещал отцов или сынов Израиля. Бывали и исключения, но, как правило, того, кто сообщал волю и являл силу Бога отцам в те незапамятные времена, обычно называли ангелом Бога. Таким вот образом Он проявлял себя. Он еще не принял человеческого облика и не сделал его частью своей личности. Я не отрицаю, что иногда ангелы выглядели, как люди. Ангелы могли появляться в любом обличье, угодном Богу. Соответственно, евреи всегда связывают ангелов с представлением о существах высшего рода, близких к самому Богу, избранных посланниках божественной воли среди преходящих видений человека. Но ныне появился тот, кто совершенно превзошел ангелов. Кто был Он? Сын Бога. Это должно было наполнить их радостью.

Можно легко догадаться, что каждый человек, поистине рожденный от Бога, непременно вознесет благодарение и должен вознести благодарение за то, что услышал о более высокой славе, нежели та, которую он вначале увидел в Христе. Мы должны взирать на Господа не в соответствии с нашим опытом, если Бог даровал нам в простоте увидеть его славу, но должны попытаться поставить себя на их место и представить себе предрассудки и затруднения евреев. У них существовали свои собственные специфические затруднения; и одной из величайших трудностей для их разумения была сама идея о божественной личности, становящейся человеком, ибо человек для еврея был гораздо ниже ангела. А разве нет и сейчас таких, даже называющих себя христианами (пусть это послужит им укором), которые думают примерно то же самое? Далеко не каждый христианин знает, что простой ангел, как таковой, всего лишь раб, и не каждый христианин понимает, что человек был создан, чтобы владычествовать как образ и сияние славы Бога, что никогда не относилось к ангелам, - этого не было никогда и не будет. Евреи во все это не вникали: никому из них это и в голову не приходило. Великое множество христиан ныне также совершенно не подозревают об этом. Время, способ и единственный путь, которым подобная истина могла стать известной, были связаны с личностью Христа, ибо Он стал не ангелом, а человеком.

Однако то самое, что для нас столь просто, когда мы уже поняли удивительное положение человека в личности Христа, - для них это представляло трудность. Им казалось то, что Он человек, и это должно непременно поставить его ниже ангелов. Поэтому апостол должен был доказывать то, что для нас является очевидной истиной, - совершенно бесспорное откровение Бога. И это он доказывает, пользуясь их собственными писаниями: “Ибо кому когда из ангелов сказал Бог: Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя?” Однако, правда, ангелы иногда называются сынами Бога, но Бог никогда не выделяет одного из них и не говорит: “Ты Сын Мой”. В смутном общем смысле Он обо всех людях говорит как о своих сынах. Адам был сыном Бога - независимо от благодати Бога - как простое творение Бога, в ноздри которого Он вдохнул дыхание жизни. Адам был сыном Бога, ангелы были сынами Бога, но разве к кому-либо из ангелов Бог обращался с подобными словами? Нет, так Он обращался к Сыну человека, ибо Он таким образом говорил о Господе как о Мессии на земле, и именно это придает выразительность данному отрывку. Это не относится к Сыну как таковому извечно - в этом не было бы ничего чудесного. Наверняка никто бы не удивился, что Сын Бога, представленный в своей вечной сущности, должен быть более велик, нежели ангелы. Но то, что Он, земное дитя, считающийся Сыном девы, должен быть превыше всех ангелов на небесах, - это было удивительно для еврейского склада ума, хотя, тем не менее, это яснее всего доказывают их же писания. Ведь не небесному ангелу, а вифлеемскому младенцу сказал Бог: “Ты Сын Мой, я ныне родил Тебя”. И еще: “Я буду Ему Отцем, и Он будет Мне Сыном”. Это слова, исторически сказанные о Сыне Давида, но, как всегда, обращенные к более великому, чем Давид, то есть к его мудрому Сыну, который вскоре последует ему. Христос есть истинный и неизменный предмет вдохновляющего Духа.

Далее следует еще более могучее доказательство его славы: “Также, когда вводит Первородного во вселенную, говорит: и да поклонятся Ему все ангелы Божии”. Итак, поскольку ни одному ангелу не дано приблизиться к славе Господа Иисуса, сам Бог повелел, чтобы все ангелы поклонялись ему. “Об ангелах сказано: Ты творишь Ангелами Своими духов и служителями Своими пламенеющий огонь”. Они всего лишь слуги, какими бы ни были их сила, назначение или сфера. Они могут иметь неповторимое положение слуги и духовную природу, совершенно угодную Господу, но они всего лишь слуги. Они не владычествуют никогда. “А о Сыне: престол Твой, Боже, в век века; жезл царствия Твоего - жезл правоты. Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие, Поэтому помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более соучастников Твоих”. Не сказано ни одного слова о его сотоварищах до тех пор, пока сам Бог не обратился к нему как к Богу. Ангелы поклонялись ему, теперь Бог приветствует его как Бога, ибо таковым Он и был, и Он не счел хищением быть равным Богу, единым с Отцом.

И это далеко не все. Цепочка евангельского свидетельства продолжается и подтверждается другой, еще более чудесной ссылкой. Слово “Бог” может быть использовано во вторичном смысле. Элохим имеет своих наместников, которые поэтому называются богами. В Писании так называют правителей и царей. Они так и называются, как Бог повелел иудеям. Слово Бога пришло и облекло их властью над всем земным, поскольку это касалось лишь юридических вопросов. Однако они в собственной сфере представляли власть Бога и назывались богами, хотя, очевидно, во вторичном смысле. Но есть и другое имя, которое никогда не употребляется в каком-либо другом смысле, кроме высшего. Ужасное и непроизносимое имя - “Сущий”. Называли ли тогда Мессию Сущим? Конечно, его называли так. И при каких обстоятельствах? В его глубочайшем уничижении. Я сейчас говорю не о том, что Бог оставил Христа (именно с этой точки зрения Он обычно рассматривается), хотя, по сути, я имею в виду то же самое время.

Мы, верующие, все хорошо понимаем этот торжественный суд над нашими грехами со стороны Бога, когда Иисус совершил дело искупления на кресте. Но на кресте свершилось нечто гораздо большее, и не это является темой псалма 102, а, скорее, то, что Мессия был полностью предан поношению человека и этого народа. Тем не менее оно всецело было принято от руки Сущего, ибо таковым было его совершенство в этом. Сущий возвысил его, и Сущий низвел его. Если бы здесь имелось в виду искупление как таковое, как в Пс. 22, то разве не говорилось бы сначала о том, что Он был умален, а потом возвышен? Вот таким образом мы, христиане, естественно, рассуждаем о Христе, поскольку это ближе всего к потребностям грешника и Божьему дару благодати. Но здесь Сущий возвысил его, и Сущий низвел его, что, очевидно, относится к его положению как Мессии, но не к положению страдающего и впоследствии восславленного Христа, главы собрания. Как истинный Мессия, Он был вознесен Cущим на земле, и на земле же Он был умален Сущим. Несомненно, орудием этого был человек. Мир, сотворенный им, не познал его. Народ отверг его и не пожелал его принять. Неверные иудеи возненавидели его - чем больше они познавали его, тем меньше терпели. Благость, любовь, слава его лица лишь вызывали смертельную ненависть людей и особенно Израиля, ибо они были хуже римлян. Ибо сам Он пришел пострадать и умереть от злых рук, хотя это и было во исполнение воли и замысла Бога Отца. Он вполне понимал, что все человеческие или сатанинские силы без соизволения Сущего не действовали бы ни одного мгновения. Поэтому все это принимается от руки Сущего смиренно, но не с меньшей мукой - меньшее или что-либо иное не было бы совершенством. Глубокому ощущению и выражению крайнего уничижения Мессии, таким образом принятого от Сущего, Он противопоставляет свое состояние опустошенности, отчаяния и унижения. Он сравнивает его с двумя вещами. Во-первых, Он без колебаний предвидит свершение всех обетований для Израиля и Сиона, если Он, Мессия, согласится быть преданным всевозможному поруганию. И еще Он сравнивает самого себя с высшей и основополагающей истиной вечности самого Сущего. Какой же ответ был дан с небес святому страдальцу? Сущий с небес отвечает Сущему на земле. Он признает, что поверженный Мессия есть Сущий - неизменный в отношениях со своими.

Нужны ли после этого дальнейшие доказательства? Нельзя требовать или представить себе чего-либо более окончательного, насколько это касается его божественной славы. И все, что апостол считает необходимым процитировать после этого, является связующим звеном его настоящего положения на престоле Сущего в небесах со всеми этими возрастающими свидетельствами его божественной славы, начиная с того, что Он был Сын, родившийся в мире в определенное время, затем в связи с его явным родством с Богом по потомственной линии Давида - а не Соломона, как обычно говорят, но как Христа, подлинного и изначального, - затем в связи с поклонением ангелов Бога; затем в связи с тем, что Он был призван как Бог самим Богом, и, наконец, как Сущий. Все это завершается цитатой из псалма 110, 1, в котором говорится, что Бог повелел ему сидеть, как человеку, справа от его на высоте, пока не наступит час суда над его врагами. Это один из самых интересных псалмов во всем их собрании, и он имеет глубочайшее значение как подготовительная ступень к тому, что ныне явлено христианам (что, однако, здесь скрыто), и к тому, что будет сказано о будущем Израиля. Таким образом, это что-то вроде моста между старым и новым, и этот псалом гораздо чаще цитируется в Новом Завете, чем какое-либо другое писание Ветхого Завета. “Посему [что следовало бы сказать в заключение, хотя это начало следующей (2) главы] мы должны быть особенно внимательны к слышанному, чтобы не отпасть. Ибо, если через ангелов возвещенное слово [он все еще подытоживает вопрос] было твердо, и всякое преступление и непослушание получало праведное воздаяние, то как мы избежим, вознерадев о толиком спасении, которое, быв сначала проповедано Господом, в нас утвердилось слышавшими от Него..?” Поразительно, как апостол может поставить себя на место тех, кто просто имел эту весть, подобно другим евреям, в отличие от тех, кто лично слышал его: столь совершенно он писал, и не как апостол язычников, возвеличивающий свои полномочия, но как соплеменник Израиля, к которому обращались те, кто был близок Мессии на земле. Это было проповедано “в нас”, как говорит он, ставя себя наряду со своим народом, вместо того, чтобы поведать свои небесные откровения как человек, избранный из этого народа и язычников, к кому он и был послан. Он рассматривает то, что было подобающим для них свидетельством, а не то, для чего он был отделен чрезвычайным образом. Он старается разобраться с ними на их же основаниях, конечно, не принося в жертву компромиссу свои собственные. Он не упускает свидетельства, обращенного к евреям как таковым: “При засвидетельствовании от Бога знамениями и чудесами, и различными силами, и раздаянием Духа Святаго по Его воле”.

Затем он обращается к другой, чрезвычайно ясной стороне славы Христа, который не только есть Сын Бога, но и Сын человека, причем обе эти стороны (я не сказал бы, что равным образом необходимы, но, несомненно) обе абсолютно необходимы, будь то для славы Бога или спасения, к кому бы оно ни относилось. Умалите значение Христа с любой из сторон, и все пропало; если затронуть его со стороны человеческой, то это будет едва ли менее роковым, чем если затронуть божественную сторону. Я допускаю, что его божественная слава имеет такое значение, каким человечество не могло обладать, но его человеческое совершенство не менее необходимо для того, чтобы основать наше благословение на искуплении, восславляя Бога в его праведности и любви. Это и прослеживает сейчас апостол. Иисус столь же истинно был Богом, сколь и человеком: и в том, и в другом Он превыше ангелов. Его превосходство, как Сына Бога, самым убедительным образом было доказано в первой главе на их же собственных писаниях. Павел сделал свои выводы, настаивая на сугубой важности того, чтобы быть внимательными к слышанному и опасности отпадения от подобного свидетельства. Закон, как утверждает Павел в других местах, был дан через ангелов в руки посредника. Здесь он просто сказал, что если бы “возвещенное слово было твердо, и всякое преступление и непослушание получало праведное воздаяние, то как мы избежим, вознерадев о толиком спасении..?” Внешнее нарушение и внутренний бунт получали свое возмездие. Воздействие евангелия будет соразмерно его благодати, и Бог отомстит за оскорбления свидетельства, которое было начато Господом, продолжено и подтверждено Святым Духом с помощью знамений, чудес, различных сил и раздаянием Духа по его воле.

Затем он рассматривает другую сторону, говоря: “Ибо не ангелам Бог покорил будущую вселенную”. Каким бы ни было предназначение ангелов относительно закона, грядущей вселенной никогда не было уготовано покоряться им. Богу благоугодно использовать ангела там, где речь идет о проведении ими закона или силы, но когда дело доходит до явления славы во Христе, ему потребны другие орудия, более подходящие его природе и соответствующие его любви. “Напротив некто негде засвидетельствовал, говоря: что значит человек, что Ты помнишь его? или сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты унизил его пред ангелами; славою и честью увенчал его, и поставил его над делами рук Твоих”. Так мы видим, что первый вопрос задается о малости человека по сравнению с творением Бога. Но не успели они задать вопрос, как на него уже получен ответ от того самого человека, который взирает на второго человека, а не на первого. Узрите же человека во Христе, а потом говорите, если сможете, о его малости. Узрите человека во Христе, а затем изумляйтесь небесным чудесам. Пусть творения будут сколь угодно великими, но тот, кто сотворил все, превыше их. Сын человека имеет славу, которая полностью затмевает блеск самых высших предметов. Но апостол также показывает, что уничижение Спасителя, в котором Он был немного унижен перед ангелами, служило цели, которая вела к небесной славе. Допустим, Он был немного уничижен перед ангелами, но для чего это было нужно? “Ныне же еще не видим, чтобы все было ему покорено; но видим, что за претерпение смерти увенчан славою и честью Иисус, Который не много был унижен пред ангелами, чтобы Ему, по благодати Божией, вкусить смерть за всех”. И это было не единственной целью. Он был “увенчан славою и честью” в результате своих смертных страданий, и это имело также цель благодати и славы, “чтобы Ему, по благодати Божией, вкусить смерть за всех”. Таковым был единственный путь к спасению для того, что было погублено падением, и это произошло потому, что было единственным средством духовного утверждения Бога, возлюбившего каждое творение своих рук. Не может быть иного действенного и справедливого освобождения. Оно может быть безгранично большим, но оно должно иметь справедливую основу, и эту основу дала смерть Христа. Проистекая от благодати Бога, смерть Христа служит основой для примирения вселенной. Она также сделала возможным избавление человека от гибели, бедствий и власти смерти, под которой мы причастны к его праведности. Она вложила в руки Бога этот неисчерпаемый клад благословения, в котором Он с любовью признает наше примирение с ним.

Апостол еще не выводит все вытекающие следствия, но излагает в этих двух главах двоякую славу Христа, Сына Бога, Сына человека, и, прослеживая последнюю, приближается к тому, что подобало ему в его страдании и священстве. Я не имею в виду, то что Иисус мог быть первосвященником по изволению Бога, так как Он был человек: не его очеловеченность, но божественность является основой его славы. Тем не менее если бы Он не был человеком в той же мере, что и Сыном Бога, то не смог бы стать священником. Это основание было существенно как для искупления, так и для священства. Это было предназначено для человека, а значит, и Он тоже должен был быть человеком. Поэтому здесь показано, что “надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, вождя спасения их совершил через страдания. Ибо и освящающий и освящаемые, все - от Единого”. Заметьте, что здесь не сказано “все едины”. Мы ни разу не достигаем такой высоты в послании Евреям. Мы не имеем здесь ни тела, ни, тем более, единства. О теле мы должны поискать что-нибудь в других посланиях Павла, хотя о единстве в иной форме мы можем прочесть у Иоанна. Но послание Евреям не заходит столь далеко, как любое из них. Оно направлено на то, что было даже еще более важно для тех, кого это касалось, и (я хочу добавить) на то, что имеет глубочайшее значение для нас. Ибо те, кто думает, что они могут жить по Богу в соответствии с истиной послания Ефесянам или посланий Иоанна, не учитывая учения послания Евреям, совершают печальную ошибку.

Что бы люди ни говорили, но у нас у всех, идущих через эту пустыню, есть свои потребности; и хотя нам бы пришлось по вкусу парить в небесах, это не может долго, если вообще может, приносить благоденствие. Поэтому Христос для нас уподобился нам, как первосвященник в наших немощах, и тем более благодаря обращенности к Богу и искушенности совести и пониманию того, какую пустыню сотворил грех, эту оскверненную сцену наших странствий.

Соответственно, в последней части 2-ой главы апостол начинает излагать великие истины, которые составляют большую часть послания Евреям. Он говорит о Христе освящающем, поскольку “и освящающий и освящаемые, все - от Единого”, и здесь Павел подразумевает одно и то же состояние, не пускаясь в подробности: “Поэтому Он не стыдится называться их братиями”. Существует общность отношений, которой обладают освящающий и освящаемые. Из того, что Он - освящающий, а они - освящаемые, можно предположить, что не могло быть подобного единения, но оно существует, и “поэтому Он не стыдится называть их братиями”. Он никогда не называл их так, пока не стал Сыном человека. Он не называл их таковым именем, пока не стал человеком, воскрешенным из мертвых. Здесь апостол весьма к месту приводит псалмы: “Возвещу имя Твое братиям Моим, посреди церкви воспою Тебя. И еще: Я буду уповать на Него”. Он доказывает реальность этой общности отношений освящаемого и освящаемых. Он, как и они сами, может сказать, и Он один мог бы сказать так, как они никогда не говорили: “Я буду уповать на Него”. Действительно, псалом 16 был выражением всего Его жизненного пути как человека: веры в жизнь, веры в смерть, веры в воскресение. Как и во всем другом, Он обладает преимуществом, но это преимущество общего происхождения, что было бы неверным в его отношении, если бы Он не был человеком. Если бы Он был просто Богом, то было бы невозможно и неестественно говорить об уповании на Бога. Что же касается его, хотя Он и освящающий, то они и Он были едины. И еще: “Вот Я и дети, которых дал Мне Бог”. Это еще одно, равным образом убедительное доказательство общего родства.

“А как дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные, чтобы смертью лишить силы имеющего державу смерти, то есть диавола, и избавить тех, которые от страха смерти через всю жизнь были подвержены рабству. Ибо не ангелов восприемлет Он [в последнем случае не подразумевается, что Он не принимает ангелов, но что Он не заботится о них; они не служат предметом его заботы в том деле, которое здесь описывается], но восприемлет семя Авраамово. Поэтому Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником [здесь перед нами суть всех доказательств того, что Он - человек] пред Богом, для искупления за грехи народа”. Я употребил слово “искупление”, или “спасение”, как явно более предпочтительное. Нельзя говорить о примирении {Прим. ред.: в английской авторизованной Библии в стихе 17 употреблено слово “примирение”.} с грехами. Дело не в том, чтобы оправдать грехи, - они искупаются. Но что касается грехов, то они вовсе не допускают примирения, - это ошибка. Существует необходимость искупления грехов народа. “Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь”. Искушение для него было всего лишь страданием. Он страдал, будучи искушенным, потому что в нем была та внутренняя святость, которая отталкивала и в то же время чрезвычайно остро воспринимала искушение.

Таким образом, апостол открывает ту широкую сферу, которую мы с вами рассмотрим чуть позже. Он обосновал первосвященство Христа, который не смог бы стать первосвященником, если бы Он не был Богом и человеком. И Он оказался и тем, и другим в полном смысле слова, судя по их же собственным писаниям.

Однако прежде, чем раскрывать вопрос о его первосвященстве, апостол делает отступление (под этим я понимаю две последующие главы, соединяющиеся с двумя, уже рассмотренными нами). Так положение, что “Христос - как Сын в доме Его” (гл. 3,6), весьма созвучно первой главе, тогда как “обетование войти в покой Его” созвучно второй главе, и я надеюсь доказать, что это настанет во времена грядущей славы. В писаниях, столь глубоких, как послания апостола, мы, как правило, радуемся малейшей подсказке, облегчающей понимание структуры послания, и пусть читатель задумается над ней.

Нам не стоит надолго останавливаться на этих главах. Закономерно, что Павел начинает с представления нашего Господа “Посланником и Первосвященником исповедания нашего” в противовес апостолу и первосвященнику иудеев. Моисей являл волю Бога в древние времена, подобно тому как Аарон в те же времена обладал саном и привилегией входа в святилище Бога Израиля. Иисус соединяет обоих в своем лице. Он пришел от Бога и ушел к Богу. Святым братьям, участникам в небесном звании (а не земном, как у Израиля) было тогда предложено “уразуметь Посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа, Который верен Поставившему Его, как и Моисей во всем доме Его”. Павел постарался особо подчеркнуть, что Моисей, как служитель, во всем свидетельствует о превосходстве Мессии. “Ибо Он достоин тем большей славы пред Моисеем, чем большую честь имеет в сравнении с домом тот, кто устроил его”. Теперь он обретает дерзновение, поскольку показав такую славу Христа, он может осмелиться говорить открыто, и они снесут это, если верят своим собственным писаниям. Если они почитали человека, бывшего служителем Бога, основавшим и управлявшим скинией (или домом Бога в зачаточном состоянии), то насколько больше внимания древние пророки обращали на более великого, чем Моисей, - на Сущего, Мессию, то есть Иисуса. Какие ясные доказательства божественной славы Христа содержит эта глава! Мы также убеждаемся в его сыновстве. “И Моисей верен во всем доме Его, как служитель, для засвидетельствования того, что надлежало возвестить; а Христос - как Сын в доме Его; дом же Его - мы”. Христос, будучи божественным, устроил дом, Христос устроил все. Моисей был служителем и верным в его доме; Христос, как Сын, поставлен над домом. “Дом же Его - мы, если только дерзновение и упование, которым хвалимся, твердо сохраним до конца”.

Были огромные трудности, обстоятельства, рассчитанные на то, чтобы повлиять именно на евреев, которые, получив истину с радостью, могли подвергнуться великому испытанию и потому оказаться под угрозой отказа от своего упования. Кроме того, для евреев особенно трудно сразу соединить два факта: приход Мессии и восшествие его в славу и предание народа, принадлежавшего Мессии, позору и страданиям здесь на земле. По сути, ни одно лицо из Ветхого Завета не могло с первого взгляда, по крайней мере, сочетать эти два момента. Мы можем осознать это лишь сейчас, в христианстве. Отчасти, конечно, это позор для язычников, что они даже не замечают затруднения для евреев. Это свидетельствует о том, насколько они забыли, так сказать, о том, что иудеи имеют особое место в Слове и предвидении Бога. Соответственно, они не могут проникнуться их чувствами, и из-за этого значению и пользе от этого послания был нанесен печальный ущерб. Именно самонадеянность язычников, а не их вера, обуславливает то, что затруднения евреев столь мало ощущаются. Вера позволяет нам взирать на все затруднения, с одной стороны, соизмеряя их, а с другой - становясь выше их. Совсем иначе обстоит дело с обычным образом мыслей язычников. Неверие, безразличное и бесчувственное, даже не видит и тем более не ценит испытаний, выпавших на долю слабых.

Апостол здесь объясняет все, что имеет какую-то ценность для его рассуждений. Хотя то, что Сын обладает вселенской славой и по отношению к нам есть Сын, поставленный над домом (домом Бога как во всеобъемлющем, так и в более узком смысле), для нас абсолютная истина, которая объясняет, как случилось, что его народ действительно ослаб и, оставшись без защиты, подвергся испытаниям, опасностям и горестям здесь на земле. Народ все еще влачит свой путь в пустыне, не придя в землю. Он тут же упоминает глас Духа в псалмах: “Почему, как говорит Дух Святый, ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших, как во время ропота, в день искушения в пустыне, где искушали Меня отцы ваши, испытывали Меня, и видели дела Мои сорок лет. Поэтому Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждаются сердцем, не познали они путей Моих; Поэтому Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой. Смотрите, братия, чтобы не было в ком из вас сердца лукавого и неверного, чтобы вам не отступить от Бога живаго. Но наставляйте друг друга каждый день... Ибо мы сделались причастниками Христу, если только начатую жизнь твердо сохраним до конца, доколе говорится: “ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших, как во время ропота”. Ибо некоторые из слышавших возроптали; но не все вышедшие из Египта с Моисеем”.

Здесь подчеркивается то, что народ Бога все еще идет путем веры, подобно тому, как шли их отцы, прежде чем они перешли Иордан, и что ныне есть нечто, подвергающее наше терпение испытанию, и что великая цель для таковых состоит в том, чтобы начатую жизнь твердо сохранить до конца. Они впадали в соблазн, претыкаясь в истине Христа, из-за горьких испытаний на пути, которым они шествовали вперед. Возвращение знаменует жестокосердие неверия: оставить Иисуса означает “отступить от Бога живаго”. И то, что мы стали собратьями и сотоварищами Мессии, зависит от того, чтобы начатую жизнь твердо сохранить до конца; ибо, помните, что мы - в пустыне. Следуя за Иисусом, как встарь - за Моисеем, мы не вошли в Его покой. “На кого же негодовал Он сорок лет? Не на согрешивших ли, которых кости пали в пустыне? Против кого же клялся, что не войдут в покой Его, как не против непокорных? Итак видим, что они не могли войти за неверие”.

Это подводит нас к очень важной, но зачастую неправильно понимаемой, 4-ой главе. Каково значение “покоя Его”? Это не покой души, и не покой совести, и, тем более, не покой сердца. Это ни то, ни другое, ни третье, но лишь то, что апостол назвал “покоем Его”. “Покой Его” - это не просто ваш покой. И речь идет не о том, что наша вера овладеет покоем, который Христос дарует верующему в него, как тогда, когда Он говорит: “Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас”. Он не сказал: “И Я дам вам покой”. Еще не было время для этого, и не таковой была суть этих слов. Покой Бога есть покой его удовлетворенности. Покой его есть перемена всего настоящего мира испытаний и труда, последствий греха. Конечно, народ Бога должен быть подготовлен для этого места, как и место - для народа. Они несравненно более дороги Богу, нежели то место, которое они собираются занять. Но и место тоже имеет свое значение. Бог не удовлетворился бы тем, что удовлетворило бы нас, - благословенным в мире, подобном этому. Он желает иметь столь же достойный себя покой, сколь праведность, в которую мы облекаемся во Христе, достойна его самого ныне. Поскольку это его праведность, то это будет и его покой. Поэтому покой не только несет успокоение сердцу, как полагают язычники, но и исполняет дух сознанием благословения от Бога и его благодати в отношении нас. Евреи также имели безнадежно неправильное, только в другом смысле, представление об этом, но оно было земным, если не сказать, чувственным. Однако то, что служило верующему еврею камнем преткновения, что казалось неразрешимой загадкой его уму, представляло собой контраст между обстоятельствами, которые окружали его, и образом Христа, о котором ему толковали пророки. Апостол же вовсе не старается походя преуменьшить горести пути или позабыть, что странствия в пустыне есть начало наших жизненных обстоятельств. Он берет писания, в которых говорится об Израиле, странствующем в поисках прекрасной земли, но не достигнувшем ее, приспосабливая их к сегодняшним фактам и в то же время описывая им обетование покоя Бога.

“Поэтому будем опасаться, чтобы, когда еще остается обетование войти в покой Его, не оказался кто из вас опоздавшим. Ибо и нам оно возвещено, как и тем; но не принесло им пользы слово слышанное, не растворенное верою слышавших. А входим в покой мы уверовавшие”. Иными словами, мы находимся в пути. Он не говорит, что мы уже вошли, и даже не подразумевает ничего подобного - это явно противоречило бы его доводам и цели. Следовательно, подобное толкование отрывка в корне неверно. Подразумевается совершенно обратное, а именно то, что мы не вошли в покой, но, как говорится в одном из гимнов, мы находимся в пути, я не скажу, что к Богу, но наверняка к его покою. Мы входим в этот покой, имея его перед собой, и к этому покою мы приближаемся, но мы его еще не достигли. “А входим в покой мы уверовавшие, так как Он сказал: Я поклялся в гневе Моем, что они не войдут в покой Мой”. Абсолютной истиной является то, что цель Святого Духа - приблизить к нам покой, чтобы мы всегда ощущали какой-то малый промежуток, сколь угодно малый; мы еще не достигли его покоя, а всего лишь приближаемся к нему. В настоящее время мы, бесспорно, представлены, по сути, как находящиеся в пустыне. Соответственно учению этого послания (так же, как и в посланиях Римлянам, Коринфянам и Филиппийцам), представлять нас пребывающими в небесных сферах было бы неуместно и несвоевременно. Для ефесян апостол описывает наше благословение, находящееся во Христе и со Христом на небесах. Там это было в полном соответствии с сутью истины, причем истины высшего порядка. Но что касается послания Евреям, то мы никогда не узнаем этой стороны истины Бога или ее отношения к нам, ибо мы представлены здесь лишь в нашем действительном положении, то есть бредущими через пустыню.

Здесь опровергаются возражения, которые могли быть основаны на писаниях Ветхого Завета. Было два, и всего лишь два случая в древности, из которых можно было заключить, что кто-то входил в покой Бога.

Первый имел место, когда Бог сотворил человека. Однако вошел ли человек в этот покой? Бог, несомненно, почил от своих дел; но даже о Боге нигде не сказано, что Он навсегда почил в своих делах. Существовало ли что-то такое, что удовлетворило бы Бога или благословило человека навеки? Да, все было хорошо, и даже очень хорошо, но мог ли Бог упокоиться в своей любви? Конечно нет, пока не удалось все основать на искуплении. Еще прежде создания мира Бог намеревался достичь этого. Ничто, кроме искупления, не могло ввести в его покой. Поэтому то, что покой мог быть нарушен и все пришлось бы начинать сначала более благословенным образом и заново, никогда не пришлось бы по душе или разуму Богу. Посему это не покой; это служило знаком или свидетельством его, но не более.

Затем мы добираемся до второго примера глубокого и особенного интереса к Израилю. Когда Иисус Навин привел народ к победе над Ханааном, был ли это покой Бога? Нет. А каким образом доказано обратное? С помощью того же самого псалма. Не только после сотворения мира, но после того, как Иисус Навин поселил народ в той земле, в будущем предопределен некий день. Ибо если бы Иисус (то есть Иисус Навин) ввел бы их в покой, то Он не стал бы впоследствии говорить о другом дне, т.е. тогда они еще не вошли в покой.

Покой все еще только предстоял. Разве он и до сих пор не в грядущем? Что такого случилось с тех пор, чтобы ввести людей в покой Бога? Что можно сравнить с творением или с его народом, поселившимся в Ханаане, истребив врагов? То, что языческое богословие внесло в этот вопрос, а именно дело Господа на кресте и применение его для удовлетворения потребностей души - хотя и драгоценное для апостола, сколь оно и должно быть для веры, - никоим образом не фигурировало в доводах апостола. Если так, то в каком месте он вводит это в контекст? Мысль о том, что именно это и есть предмет их дискуссий, столь абсолютно чужда и бесплодна, что, по моему мнению, свидетельствует о крайней предвзятости, если не легкомысленности, а также о недостатке уважения к Писанию в тех, кто своими теориями пытается заслонить Слово Бога.

Поэтому апостол сразу приходит к выводу, что ни по сотворении мира, ни в ханаанской земле в действительности не наступал покой Бога. В последней части Ветхого Завета показано, как Израиль пришел в упадок и, наконец, был изгнан из земли, хотя в ней также предсказано и их будущее объединение. Новый Завет показывает нам отвержение Мессии, гибель добрых людей, но в более глубоком противопоставлении покою Бога. Итак, покой еще предстоит, но не настал - он в будущем. И это выражено следующим образом: “Поэтому для народа Божия еще остается субботство [или покой]. Ибо, кто вошел в покой Его, тот и сам успокоился от дел своих, как и Бог от Своих”. Я попрошу вас именно так изменить этот отрывок, поскольку английский перевод дает его неправильно. Без всяких причин смысловой центр перенесен из одного места в другое.

И вот Павел делает такой вывод: “Итак постараемся войти в покой оный”. Это означает, что нельзя трудиться и отдыхать в одно и то же время. Общепризнанно, что когда мы отдыхаем, то прекращаем трудиться. А его утверждение состоит в том, что сейчас время не для покоя, а для старания, и духовная причина того, почему мы трудимся, состоит в том, что любовь, увиденная в самом Боге, в его Сыне или его детях, не может успокоиться, пока существует грех или зло. В мире существует и то, и другое. Для верующего, несомненно, все его грехи уничтожены и прощены, и в уповании он радостно предвкушает окончательное избавление Господом. Что же касается образа действия этого века и всего, что есть земное, то невозможно говорить или помышлять о покое, поскольку последнее предназначено даже не для наших тел, являющихся частью падшего творенья; не может быть иного покоя, нежели тот, который мы имеем через веру в наших душах. Это было бы простым сентиментализмом, и это есть истина Бога. Я должен чувствовать горе и отчуждение земли от Бога; я должен идти - как бы я ни радовался в Господе - с опечаленным сердцем и зная, что такое слезы в мире, где столько греха, страданий и горя. Но близится время, когда Бог отрет слезы с наших глаз - каждую слезинку, и это будет покой Бога. Мы идем навстречу этому покою, странствуя, но мы всего лишь идем. В то же время мы должны трудиться: любовь не может не трудиться в мире, подобном этому. Если есть дух, ощущающий гнет греха, то существует и любовь, которая возвышает над грехом и избавляет от него. Поэтому он и говорит: “Итак постараемся войти в покой оный”.

Позвольте мне сказать пару слов тем из вас, кто, может быть, слегка смущен рассуждениями древних об этом предмете. Еще раз и чуть пристальнее всмотритесь в два главных призыва этой главы (ст. 1 и 11), и позвольте мне спросить вас: будет ли это надежным и благоразумным применить их сейчас по отношению к упокоению совести? Нужно ли призывать людей, еще не познавших, что Господь благ, бояться? И каким образом призыв трудиться и быть прилежными согласуется со словами апостола в Рим. 4, 4.5, где оправдание верой, независимо от дел, вне сомнения, является сутью учения? Каким будет результат подобных предвзятых толкований (независимо от того, кто одобрил их), если не путаницей в евангелии благодати Бога? Таким образом, мне кажется ясным и определенным, что подобное понятие оказывается неверным. Проверка неверного представления приводит к тому, что оно всегда смешает истину Бога зачастую подобно этому, идя наперекор простейшим и самым элементарным формам самого благовествования. Возьмем, к примеру, уже упомянутый текст: “А не делающему, но верующему в Того, Кто оправдывает нечестивого”. Общераспространенное неверное его толкование побуждает людей трудиться, чтобы их совесть вошла в покой. Но подобного рода толкование настолько же неверно, насколько правильно написанное слово. Значение того, что изложено перед нами, состоит не в покое для души через веру, а в покое Бога, когда Он создаст новое положение в день славы, столь достойное себя самого, сколь и подобающее тем, кого Он любит.

Соответственно, далее мы видим попечения благодати не ради покоя славы, но ради тех, кто подвигается к ней здесь на земле. И каково это попечение? Слово Бога, которое приходит и ищет, испытывает нас и воздействует на нас, свершая суд над помыслами и сердечными намерениями; и священство Христа, которое обращает, укрепляет и примиряет все, необходимое здесь, - благодать и милосердие Бога. “Поэтому да приступаем с дерзновением к престолу благодати, чтобы получить милость и обрести благодать для благовременной помощи”.

И теперь (гл. 5) мы приходим к священству; ибо нам нужен священник, который был бы уже принят через жертву. Не священник, а жертва является основой всякого взаимоотношения с Богом. Но нам в этом деле нужна живая личность, которая могла бы за нас предстательствовать пред Богом и вместо Бога предстательствовать перед нами. Такого великого первосвященника, вознесшегося на небеса и тем не менее способного сострадать нашим несовершенствам мы имеем в Иисусе, Сыне Бога. Как мало эти евреи, даже будучи святыми, знали сокровище благодати, которое Бог даровал в том, кем гнушался народ! Как и раньше, апостол находит доказательства этого у их же собственных пророков. И речь идет не о том, чтобы явить, а о том, чтобы правильно применить Святым Духом то слово, которое было у них в руках.

“Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи”. Вряд ли можно поверить, что эти слова могут быть применимы ко Христу. Но для человеческого сердца не существует ничего слишком дурного, и даже эти заблуждения сердца, которые происходят не вследствие умственной слабости. Безрассудно было бы судить так о Гроции, например. Они происходят от неверия. Называйте это незнанием Христа и Писания, если хотите, но это встречается не только, как говорится, у невежественных людей. Я считаю, что мы должны иметь большое снисхождение к честному невежеству простодушных. Но, как и в других прискорбных случаях, эта ошибка часто сочетается с солидной ученостью определенных школ, хотя и с печальным отсутствием божественного учения даже в основополагающей истине. Я не отрицаю, что можно воспользоваться в служении всем, чем угодно, но эти люди обычно полагаются на свои познания и свои силы, вместо того чтобы поглупеть, чтобы они могли поумнеть, в чем и состоит истинное познание согласно Богу, если можно говорить о познании по отношению к той мудрости, которая снисходит от Отца.

Итак, люди, уверенные в своих собственных силах, осмелились применить это описание священства ко Христу. Они не заметили, что это явная противоположность Христу, а вовсе не описание его священства. Это явное обобщение, и оно рисует перед нами человеческого священника, а не Иисуса, первосвященника Бога. Если искать аналогию, то здесь, несомненно, содержится сильнейшее противопоставление. Обычный священник способен проявлять терпимость в отношении невежественных и заблудших, поскольку он сам тоже охвачен немощью. “И посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах”. Разве Христу нужно было делать что-либо подобное? “И никто сам собою не приемлет этой чести, но призываемый Богом, как и Аарон. Так и Христос не Сам Себе присвоил славу быть первосвященником”. Теперь он указывает нам на сходство, подобно тому, как в другом случае было противопоставление. Все, что мы можем найти среди людей, так это человека, который по-человечески может сочувствовать людям, будучи человеком. Не таков священник, которого Бог дал нам; Он, хотя и человек, сострадает нам божественным образом. И, таким образом, нам говорится, что Христос, будучи этой славной личностью по своей природе и праву, тем не менее как человек, не сам себе присвоил славу быть первосвященником, “но Тот, Кто сказал Ему: Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя; как и в другом месте говорит: Ты священник вовек по чину Мелхиседека”.

Тот же самый Бог, который признал его своим Сыном, рожденным девой, признал его “священником вовек по чину Мелхиседека”. И произошло это в следующем порядке: сначала - Сын (на земле), {Я не вижу никаких оснований относить цитату из псалма 2 к воскресению Христа. Д.ап. 13, обычно цитируемое в доказательство этого, на деле различает воскресение Иисуса как Мессии, Сына Бога на земле, и его воскресение, основывающееся на Ис. 55 и Пс. 16. Также и Пс. 2 не выражает его вечного сыновства, какой бы важной ни была эта истина. И об этом ясно учит прежде всего Иоанн.} затем - истинный Мелхиседек (как мы далее увидим, на небесах). Хотя Он и был истинным Богом и Сыном Бога, среди людей Он являет совершенное смирение и абсолютную зависимость от Бога; таким было его духовное соответствие всякому чину и поручению, которые Бог вверил ему исполнять. Отметьте также искусность, с которой все это постепенно вырисовывается перед нами, - как вдохновенный автор подкапывается и подрывает их чрезмерные (и, в конце концов, всего лишь земные) претензии, основанные на священстве Аарона. Подобное было величайшей гордостью евреев. И здесь мы узнаем из их же собственных писаний о другом чине священства, предназначенном для Мессии, который, как апостол знал очень хорошо, не мог не затмить совершенно священства Аарона: “Ты священник вовек по чину Мелхиседека”.

В то же время ясно, что послушание Христа страданиям здесь, на земле, не забыто, хотя Он представлен в славе прежде, чем нам дано услышать о пути унижения, возвестившего о ней. “Он, во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти; и услышан был за Свое благоговение; хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию, и, совершившись, сделался для всех послушных Ему виновником спасения вечного, быв наречен от Бога Первосвященником по чину Мелхиседека”. Апостолу надлежало говорить много, но им трудно было понять, потому что они сделались неспособными слушать. Дело не в том, что Слово Бога само по себе непонятно, а в том, что люди привносят свои трудности. И Слово даже не требует, как часто думают, чтобы на него проливали свет; оно, скорее всего, само по себе есть свет. Силой Духа оно рассеивает природный мрак. Существует много препятствий к получению света через это Слово, но нет более значительного препятствия, чем сила религиозного предрассудка, и это, естественно, было наиболее действенным среди еврейских святых. Они слишком сильно цеплялись за старое, они не могли воспринять нового. Мы можем постоянно убеждаться в подобном препятствии. То, что Павел должен был сказать о священстве Мелхиседека, было трудно им объяснить не потому, что эти вещи были сами по себе непонятными, но потому, что они сделались неспособными слушать. “Ибо, судя по времени, вам надлежало быть учителями; но вас снова нужно учить первым началам слова Божия”.

Повторяю: нет ничего, что делало бы невосприимчивость к духовному чем-то вроде религиозной традиции. Рядом с этим по своей бесполезности и другим более опасным чертам оказывается философия. По крайней мере, примечательно, что именно это и есть те два случая, которые осуждаются апостолом. Так он писал коринфянам, которые, как правило, восхищались риторикой и, подобно другим эллинам, были изрядного мнения о своей собственной мудрости. Они вовсе не считали, что Павел со своим стилем и тематикой отвечает требованиям этого века - по крайней мере, для них. Как уязвило их то, что их назвали младенцами, неспособными питаться твердой пищей для совершенных, так что, будучи плотскими, они должны были получать молоко! Апостолу приходилось ставить их на место и говорить, что они со всей их напыщенной мудростью были таковы, что он не мог беседовать с ними о глубоких божественных истинах. Для них, несомненно, это было весьма досадной неожиданностью. Так и здесь, тот же самый апостол, пишущий верующим евреям, относится к ним как к младенцам, хотя и по иным причинам. Таким образом, мы видим два заблуждения, по виду совершенно противоположных, но приводящих к одному и тому же следствию. Оба не подобают душе в ее общении с Богом. Причина того, почему они так мешают, состоит в том, что именно среди всего этого и живет человек. Человеческий разум или его природная религиозность - то и другое - поклоняются своему собственному предмету, и, как результат, возникает слепота по отношению к славе Христа.

Поэтому апостол не мог не обратить внимания на их состояние. Он также показывает, что это было не просто состояние слабости, но то, что подвергло их величайшей опасности. И это доказывается не столько с философской стороны, сколько с точки зрения религиозных форм. Мы видели действие и того, и другого в Колоссе, и я уже указывал на опасность, которой для коринфян явилась мирская премудрость. Но перед евреями он живописует чрезвычайную опасность отпадения от Христа ради религиозных традиций. Прежде всего все это препятствует их росту, и, наконец, они духовно отходят от благодати и истины, и, если не вмешивается могучая сила Бога, они погибнут. Таков был путь некоторых людей: им, евреям, следовало остерегаться, чтобы этого не случилось с ними самими. Павел деликатно начинает говорить об их состоянии младенческой слабости, и затем он рисует перед ними ужасную картину отпадения. “Всякий, питаемый молоком, несведущ в слове правды, потому что он младенец; твердая же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла”.

“Посему, - добавляет он в 6-ой главе, - оставив начатки учения Христова, поспешим к совершенству”. Он доказывает, что мы не можем без вреда для себя задерживаться на основах иудаизма, когда мы уже услышали и получили христианскую истину, что не только благословение, не только сила и радость, но и единственное надежное положение заключается в том, чтобы продолжать возрастать. Остановиться для них означало бы повернуть вспять. Если те, кто слышал о Христе, вернутся к обрядам иудаизма, то во что они превратятся тогда?

Затем он говорит о различных составляющих частях в начатках учения Христа (то есть Христа, познанного вне смерти, воскресения и вознесения). Он хочет, чтобы они поспешили вперед, “не полагая основания обращению от мертвых дел и вере в Бога, учению о крещениях, о возложении рук, о воскресении мертвых и о суде вечном”. Дело не в том, что последнее было неверно или не имело определенного значения; никто не оспаривал этого; но это не было особенностью или даже сутью христианства. То и другое взаимосвязано, и простой еврей вряд ли возразит против этого; но что это для христианина? Зачем жить по таким принципам? “И это [то есть возрастание в совершенство] сделаем, если Бог позволит. Ибо невозможно - однажды просвещенных, и вкусивших дара небесного, соделавшихся причастниками Духа Святаго, и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и отпадших, опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему”.

Речь идет о лицах, отпавших после того, как они получили все привилегии и силу благовествования, не имеющих нового естества и того живущего внутри Духа, который запечатлевает обновленные души в день искупления. Для них, отвергающих Мессию на земле под иудейским законом, Бог даровал покаяние и прощение грехов. Но если они отреклись бы от воскресшего и восславленного Христа, то их не ожидало бы ни попечение благодати, ни третье, в данном случае, преображение Христа. И речь идет не о человеке, ненароком согрешившем, и даже не о таком ужасном случае, когда человек может продолжать грешить, терзаясь мыслями, что это происходит с тем, от кого мы ожидали лучшего. Но здесь мы видим совершенно иное зло. Они были всегда корректны, добродетельны, религиозны, но, исповедовав Иисуса как Христа после излияния Духа, они вернулись к начаткам иудейской веры, может быть, считая, что это есть мудрая и полезная остановка в слишком быстром продвижении, однако, не видя, что в принципе это было полное отпадение от Христа. Полное проявление этого предполагает окончательное отпадение от христианской истины.

Апостол описывает здесь принявшего исповедание внешне, со всеми главными свидетельствами благовествования, но не обращенного человека. Об этом здесь не сказано ни слова, как во 2-ом послании Петра. Помимо этого он употребляет необычайно сильные выражения, причем намеренно: он говорит об обладании наивысшими внешними привилегиями в той совершенной форме и мере, в которых Бог даровал их по вознесении Господа. Несомненно, он говорит все это касательно крещеных, но в крещении нет ничего такого, что имели бы древние, это всего лишь поступательное движение в духовной жизни, как считают некоторые наши современники. Есть познание, радость и сила, но нет духовной жизни. Просвещение ни в коей мере не является новым рождением, и даже в Писании крещение никогда не обозначает просветления. Это влияние благовествования на темную душу - просветление разума тем, кто есть единственно истинный свет. Однако свет не есть жизнь, т.е. о жизни здесь не говорится.

Далее они “вкусили дара небесного”. Речь идет не о Мессии, проповедовавшем, когда ученики ходили здесь на земле, но о Христе после того, как Он вознесся на небеса, - не Христе во плоти, но Христе, воскресшем и восславленным на небесах.

И опять-таки они “соделались причастниками Духа Святаго”. Кто исповедовал Господа - все стали его причастниками и вошли в дом Бога. Там обитал Святой Дух, и все, кто был там, соделались его причастниками неким внешним образом, - все, кто составлял собрание дома и храма Бога. Дух поистине проницал всю атмосферу дома Бога. И дело не в личности, отдельно рожденной от Бога и таким образом запечатленной Святым Духом. В этом случае не делается никакой ссылки на то, что подчеркивается то, что они обладают частью той огромной привилегии, причем речь идет не о совместно познанной доле, но лишь о получении части.

Кроме того, они “вкусили благого глагола Божия”. Даже необращенный человек может испытывать сильные чувства и радоваться в какой-то степени, в особенности те, что состояли под иудаизмом, этой жуткой долиной высохших костей. Какой духовной пищей для них было евангелие благодати! Конечно, не было ничего, более жалкого, чем те отбросы, которыми книжники и фарисеи потчевали овец дома Израиля. Ничто не может запретить природному разуму тянуться к восхитительной сладости благой вести, провозглашенной христианством.

Под конец мы слышим о “силах будущего века”. Это кажется чем-то большим, чем общая часть перед лицом Святого Духа, обитающего в доме Бога. Они были явно наделены чудесными силами - образцами того, что будет отличать царствование Мессии. Так мы можем с уверенностью принять каждое из этих выражений в их абсолютном значении. Однако если их так щедро восхвалять, то теряется основа как в новом рождении, так и в запечатлении Святым Духом. Можно сказать, что здесь все есть, кроме внутренней духовной жизни во Христе или пребывающего внутри запечатления ее. Иными словами, можно сказать, что человек может иметь весьма высокие дарования и привилегии как в области разума, так и в области внешней силы, и все-таки, оставаясь необращенным, этот человек может стать злейшим врагом Христа. Конечно, таков естественный итог. Для некоторых это был прискорбный факт. Они отпали, а поэтому возрождение к покаянию невозможно, ибо “они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему”.

Почему же невозможно? Рассматриваемый случай предполагает людей, которые, получив обильнейшие свидетельства и привилегии, стали отступниками от Христа, чтобы снова принять иудаизм. О покаянии не может быть и речи, пока существует это направление. Предположим, что человек был противником Мессии с небес. Возможно, что у того самого человека, который оскорбил Христа здесь, на земле, раскроются глаза и он увидит и примет небесного Христа, но если же он пренебрежет этим, то не будет уже новых условий, на которых Он может быть дан такому человеку. На что было надеяться тем, кто отверг Христа во всей полноте его благодати и на вершине славы, которой Бог облек его как человека перед ними, тем, кто отверг его не только на земле, но и на небесах? Какими средствами привести их к покаянию после этого? Никакими. Что еще остается, кроме Христа, пришедшего судить? Отступничество же рано или поздно подвергнется этому суду. Такова суть сравнения. “Земля, пившая многократно сходящий на нее дождь и произращающая злак, полезный тем, для которых и возделывается, получает благословение от Бога; а производящая терния и волчцы негодна и близка к проклятию, которого конец - сожжение”.

“Впрочем о вас, возлюбленные, мы надеемся, что вы в лучшем состоянии”. Казалось бы, было много поводов для боязни, но он был убежден в двояком исходе в отношении их, пребывавших “в лучшем состоянии и держащихся спасения”, как он и сказал, ибо не неправеден Бог, и апостол тоже помнил признаки любви и преданности, которые и придавали ему эту уверенность в них. Он сказал: “Желаем же, чтобы каждый из вас, для совершенной уверенности в надежде, оказывал такую же ревность до конца, чтобы вы не обленились, но подражали тем, которые верою и долготерпением наследуют обетования”. Здесь дан великолепный пример истинного характера послания, а именно сочетание двух черт, присущих евреям. С одной стороны, обетования, клятва Бога, благословившего Авраама в его путях, и, с другой стороны, нам представлено упование, проникающее за завесу. Мы можем обосновать первую, потому что автор не ограничивается тем, что оказывалось внутри надлежащей сферы его апостольства. Но опять-таки, если бы он писал согласно его обычному предназначению, ничто так точно не совпадало бы с его направлением свидетельства, чем рассуждения о нашей надежде, которая проникает за завесу. Особенность этого послания Евреям заключается в сочетании обетования с небесной славой Христа. Я уверен, что никто, кроме Павла, не смог бы подобающим образом рассказать о небесном уделе. И в то же время Павел только в послании Евреям мог раскрыть ветхозаветные обетования, что он и сделал.

Другой интересной особенностью, которую можно здесь отметить, является намек в конце главы, который можно сравнить с ее началом. Мы видим наивысшие внешние привилегии - не только человеческий разум, насколько это в его силах, овладевший истиной, но и силу Святого Духа, делающего человека по крайней мере орудием силы, даже если это впоследствии послужит к его собственному стыду и осуждению. Короче, человек может обрести наивысшее из мыслимых преимуществ и величайшую внешнюю силу, даже принадлежащую самому Духу Бога, и тем не менее все обращается в ничто. Но та же самая глава, которая подтверждает и предостерегает о возможной потере всех преимуществ, показывает нам, как даже самая слабая вера, описанная во всем Новом Завете, уверенно наследует наилучшие благословения благодати. Кто, кроме Бога, мог бы предсказать, что данная глава должна была изобразить самую слабую веру из тех, что знал Новый Завет? Что может казаться слабее, отчаяннее и стесненнее, чем человек, спасающийся бегством? Это не есть душа, как бы приходящая к Иисусу, и это не человек, которого Господь принимает и тут же благословляет, но здесь показан человек в чрезвычайных обстоятельствах, спасающий бегством саму жизнь (вероятно, образ, навеянный бегством от мести кровного врага), но все-таки спасенный навеки и благословенный по благоволению Христа на небесах.

В тех, кто получил столь высокие отличия в начальных стихах, не было жизни; вот почему все обратилось в ничто (поскольку не было ни совести, пришедшей к Богу, ни осознания греха, ни слияния с Христом). Однако здесь был плод веры, хотя, конечно, слабой и прошедшей жестокие испытания, но в том свете, который выявляет суд Бога над грехом. Поэтому, хотя это и есть всего лишь отягченное душевной мукой бегство ради защиты, но Бог дает человеку в подобном состоянии утешение и надежду, входящую за завесу. Невозможно, чтобы Сын мог быть поколеблен на престоле Бога, поэтому и слабейший из верующих никоим образом не будет ущемлен. Слабейший из святых скорее победит, и потому апостол, приведя нас к этому славному умозаключению, а также показав ужасную опасность для людей в отказе от Христа, представленного в данном послании, теперь может свободно изложить сущность его священства, а также конечное положение христиан. Однако об этом я собираюсь поговорить в другой раз, если Господу будет угодно.