Серия книг "По следам веры"

Эта серия расчитана для подросткового возраста, однако, и взрослый читатель найдет много поучительного для себя. Эти книги расскажут Вам о верных последователях Иисуса Христа, о том, как незнающие Бога находят мир и утешение в прощении грехов, когда они обращаются к Нему.

Был канун Рождества. На улицах только что зажглись фонари и от этого снег как бы загорелся фиолетовой пылью. Мороз стоял довольно крепкий, но улицы были полны жизни и движения. Залитые светом окна магазинов были окружены публикой, глазевшей на всевозможные приманки, выставленные на соблазн и по большей части для них недоступные. Голодные глаза жадно пожирали выставки гастрономических магазинов, украшенные разной снедью. Окна кондитерских были разукрашены елками и дедом Морозом. Окна магазинов были атакованы толпами ребятишек, теснивших друг друга с "охами" и "ахами", указывая друг другу на ту или иную игрушку, или какое-нибудь лакомство, не замечая мороза, хотя большая часть из них была одета плохо.

Поминутно к магазинам подъезжали экипажи и автомобили. Двери магазинов то отворялись, то затворялись, выпуская и впуская нагруженную пакетами и корзинами публику. Было около 4-х часов дня, когда у подъезда одного, старой архитектуры дома остановились красивые сани, запряженные чистокровными рысаками, покрытые черной шелковой сеткой. В санях сидела закутанная в меха дама. Почти одновременно зеркальные двери подъезда распахнулись, и на тротуар ступил высокий господин с портфелем в руках. Выбежавший из подъезда швейцар отмахнул медвежью полость и господин уселся в сани рядом с дамой. Полость была застегнута, швейцар моментально скрылся в подъезде, и рысаки понесли своих седоков крупной рысью. На снегу мостовой остался лежать портфель, незаметно оброненный господином.

Как раз в это время там стоял легко одетый мальчик лет двенадцати, заглядевшийся на чудных коней под сеткою и на зеркальные двери подъезда, украшенные золотой надписью "банк". Когда лошадь умчалась, он случайно взглянул на мостовую и увидел потерянный портфель. В один миг он соскочил с тротуара и поднял его. Он бросился, было, вдогонку, но тотчас понял, что это бесполезно. Рысаки давно уже умчали господина. Тогда, прижимая портфель к груди и стараясь спрятать его под свое пальтишко и шарфик, мальчик стрелой помчался в сторону. По мере того, как он бежал, затихал шум центрального квартала, улицы становились уже темнее, и, наконец, он остановился у ворот большого дома, населенного, видимо, бесчисленным ремесленным людом. Отворив калитку, он вошел во двор и снова побежал. В глубине двора он толкнул дверь слабо освещенного входа и, поднявшись несколько ступенек, постучал по ручке одной двери. Сейчас же перед ним дверь отворилась. Он вошел в кухню; тихо затворил дверь. После крепкого мороза улицы его охватило влажным теплом только что вымытых полов, застланных чистыми дорожками.

Он тщательно отер ноги и повесил пальто, шапку и шарфик и обратился к отворившему дверь господину: - Папа, посмотри, что я нашел, - сказал он, положив портфель перед отцом и, обняв его одною рукою, прильнул с поцелуем к его щеке.

Отец присел за небольшой кухонный столик, покрытый чистой скатертью, освещенный керосиновой лампой под зеленым колпаком. Перед ним лежала раскрытая Библия, которую он читал.

- Тише, мальчик, мама только что кончила уборку и прилегла отдохнуть. Любочка тоже уснула. Ну, что, озяб? Куда ты ходил? Где ты нашел это? - спросил отец, беря в руки портфель и разглядывая его.

Сделанный, очевидно, на заказ из дорогой кожи, с удлиненной золотой монограммой в углу и с замком посредине, он был очень туго набит. Но, должно быть, владелец его сильно спешил, или был сильно рассеян, если мог потерять его, и, кроме того, даже не закрыть. При первом нажиме замок отскочил, обнаружив содержимое портфеля.

Отец мальчика, Андрей Николаевич, как-то боязливо стал выкладывать все на стол. Все, что находилось в портфеле, составляли: денежные документы, векселя, - чековая книжка, несколько визитных карточек Бристольского Кардона с выгравированными на них именами и фамилией на немецком языке - Гунар Нейман, директор шведского банка, и ниже - адрес владельца. Кроме того, там лежало несколько пачек совершенно новых кредиток крупного достоинства. Все они были перекрещены только красной резинкой. В среднем отделении были насыпаны золотые монеты довоенного времени, их было много; лежал золотой жетон-медальон, открыв который, Андрей Николаевич увидел в одной половинке под стеклом крошечный локон золотистых волос, а в другом - сделанную надпись: "Ты"; кроме того, золотое гладкое кольцо с резным, немного искрящимся бриллиантом. Перед Андреем Николаевичем лежало целое состояние.

В это время в комнату вошла худенькая женщина небольшого роста.

- Что это такое? - спросила она, глядя на рассыпанное на столе богатство.

- Вот судьба дает это нам, - ответил муж, его голос дрогнул.

В это время Женя открыл еще одно отделение, и на внутренней стороне лицевого подбоя все увидели вделанный в кожу эмалевый портрет в красках двух белокурых детей: мальчика лет двенадцати и девочки лет пяти, прильнувших головками друг ко другу.

-Ах! Какие прелестные дети! - воскликнула супруга Андрея Николаевича.

- Да! - задумчиво глядя на портрет, ответил он.

- Ну что, Женя, - обратился он к сыну, - вот тебе и прекрасная елка, новое, теплое пальто, сапожки; маму мы нарядим, праздник отметим. Молодец, Женя!

Его глаза горели, губы улыбались, и он как-то испытующе смотрел на сына.

- Папочка! Нет... - сказал Женя тихо, умоляюще взглянув на отца и мать.

Та с укором глядела на мужа и не замечала взглядов сына.

- Что, Женя, все это наше?

- Папочка, все это чужое, мне ничего не нужно, - так же тихо сказал он.

Андрей Николаевич притянул сына, обнял его, поцеловал. На минуту голова его как бы устало поникла; но он встряхнул своими волосами, откинул их с высокого лба и, ласково посмотрев на сына, сказал:

- Я знал, что мой сын не завистлив на чужое, я только хотел проверить. И ты испугалась, Нина? - обратился он к жене, целуя ее руку. - Моя милая труженица! Где же это ты нашел, Женя? Расскажи! - бережно все укладывая в портфель, и только списав на бумажку адрес владельца, говорил отец.

Мальчик рассказал, как попала ему в руки эта находка.

- Ну, Женя, оденься потеплее. Мы с тобой пойдем, возвратим потерю. Я скоро вернусь, Нина.

Улица охватила их холодом. Жизнь кипела. Наши путники свернули в одну из улиц и подошли к красивому особняку. Позвонив у подъезда, Андрей Николаевич с сыном вошли в быстро отворенную швейцаром дверь и очутились в светлом, ярко освещенном вестибюле, покрытом ковром. Здесь ожидал их лакей в черном фраке, выхоленный и чопорный, по-видимому, немец.

- Доложите, пожалуйста, барину, что я хотел видеть его по важному делу.

Лакей хотел, было, что-то возразить, но внушительный вид стоящего рядом с ним барина, не взирая на его скромную одежду, закрыл уста слуги, и он, повернувшись, пошел с докладом.

Андрей Николаевич, наклоняясь к сыну, громко сказал, передавая портфель:

- Передай сам в собственные руки и расскажи, как нашел его. Я пойду домой, а ты придешь сам, когда покончишь с делами.

Он повернулся и ушел.

Швейцар слышал весь разговор и смотрел на переданный портфель, который много раз видал у своего господина. Вернулся лакей и проговорил:

- Просят... А где же господин? - удивился он, глядя на мальчика и швейцара.

- Папа спешил и ушел, а я сам пойду к тому, кто ожидает нас, - уверенно сказал Женя. Лакей, пожав плечами, пробормотал:

- Пожалуйста!

Мальчик направился за лакеем в глубь квартиры. Они прошли через прохожую, такую же нарядную, как и остальные комнаты, с громадным зеркалом, вешалками и прочее. Прошли ряд пышных гостиных, громадный зал с роялем и огромной елкой посредине, сверкающей целым каскадом украшений, наряженной конфетами, мандаринами, яблоками, - словом всем, что допускали средства. Все это, отраженное несколькими зеркалами, представляло красивое зрелище. Мальчик шел как завороженный. Ноги утопали в коврах, мебель щеголяла своими шелками, бархатом, позолотой. Тропическая зелень, пальмы, фарфор, бронза, дорогая живопись на стенах, редкие безделушки, стоящие больших денег, промелькнули перед мальчиком, как в сказке. Женя вырос в большой бедности, и ему даже не снилась такая роскошь.

Наконец, лакей остановился и приподнял прозрачную портьеру над полукруглой аркой и пропустил Женю вперед. Мальчик с изумлением впился взглядом в снова упавшую портьеру. Это японское произведение состояло из бесчисленных гирлянд крупного стекляруса, расположенного с чисто японским художественным искусством в виде необычных цветов, птиц, рыб и воды, так что опущенное, оно падало как бы сверху, с тихим шелестом, подобно каскаду воды.

Изумление Жени было понятно, но он опомнился и повернулся. Это была полукруглая столовая. Посредине стоял круглый стол, освещенный люстрой, украшенной низкой японской вазой, полной живых цветов.

Хозяева только что собрались покушать и за столом сидели две дамы, обе в черных платьях; одна седая, с черным кружевом на белых волосах, другая молодая и господин, который при виде Жени поднялся ему навстречу. В последних двух Женя узнал своих знакомых, которых видел в санях.

- Герман, ты сказал, что был господин? Герман чуть заметно пожал плечами.

- Он ушел! - ответил он.

Барин обратился к Жене и увидел у него в руках свой портфель. Мальчик, не дожидаясь вопросов, заговорил сам:

- Папа проводил меня сюда и ушел. Вот вам портфель. Я нашел его... - и мальчик, слегка конфузясь, рассказал, как это было.

Господин внимательно выслушал его и спокойно улыбнулся. Потом он обратился к дамам на незнакомом для Жени языке. Дамы с участием смотрели на него и на его легкую одежду. Он был довольно высок, бледен и худ, но очень красив. Благородное личико освещалось серыми глазами, смотревшими прямо и открыто.

- Ну, мой новый друг, присядь, - сказал господин.

- Папа велел мне скорее вернуться домой. Пожалуйста, проверьте, все ли в портфеле, - сказал Женя.

- О, все цело, несомненно! Но какой ты деловой! - улыбнулся снова господин. - Я хочу попросить тебя, чтобы ты с нами пообедал, а потом ты проводишь меня к своему папе. Я хочу с ним познакомиться... Ты согласен?

Женя не знал, что ответить, чтобы не быть невежливым.

- Хорошо, я согласен, - еще более смущаясь, ответил он.

- Ну, вот и отлично, благодарю тебя. Герман, помогите молодому человеку раздеться.

Женя совсем растерялся, когда важный господин подошел снять с него его бедное холодное пальто. Среди всей этой обстановки он казался сереньким испуганным мышонком. Господин усадил его рядом с собой, собираясь рассеять его застенчивость и вызвать улыбку:

- Мы недолго будем обедать, и твой папа не соскучится, ожидая тебя, - говорил он. - Ты часто отлучаешься из дому без разрешения родителей? - улыбаясь, продолжал он.

- Нет, я не хожу без разрешения мамы и папы и стараюсь не огорчать их, - тихо ответил он.

В это время Герман внес поднос с чашками душистого бульона и расставил их перед каждым прибором, а горничная несла за ним блюдо, покрытое салфеткой, и стала обносить его около стола. Открыв салфетку, каждый положил себе на тарелку пирожки, а на Женину тарелку старая дама положила сразу несколько. Хозяин дома, налив в рюмки какого-то вина, одну из них пододвинул Жене.

- Благодарю вас. Я никогда не пил и не буду пить, - сказал он.

- Но ведь это сладкое, попробуй!

- Нет, я не хочу, благодарю вас, - говорил он. Все начали кушать. В сердце Жени происходила борьба, но он победил себя. Сложа руки на столе, он закрыл глаза и помолился. В столовой на миг воцарилось молчание. Хозяева переглянулись. Потом все продолжали кушать. И бульон, и пирожки были превосходные. Пирожки были такие, что Женя в два приема проглатывал их. Но взамен их на тарелочке в тот же момент появлялись другие. Хозяева говорили между собой по-русски, лишь изредка обменивались парой фраз по-немецки.

- Как тебя зовут? - Женя.

- Какое хорошее имя! У тебя, я слышала, есть мама? - Да, и маленькая сестричка Люба. - Очень маленькая? - Ей скоро пять лет. - А елка у вас будет?

- Нет... Да, маленькая... - голос Жени дрогнул. Вошел Герман, неся блюдо с какой-то большой рыбой с красивым гарниром. Господин Нейман снова наложил Жене. Потом он стал наливать в рюмки другое вино, но Жене уже не предлагал. У Жени вдруг пропал аппетит. Он сидел какой-то печальный, опустив глаза в тарелку, и думал о доме и о том, как скромно они обедают теперь. Ему было даже стыдно, что он здесь, за этим столом с чужими ему и всему его складу мыслей людьми.

- Кушай же, Женя, - ласково уговаривали его радушные хозяева.

Жене казалось неприличным заставлять себя упрашивать, и он взялся за вилку. Кушал он, не торопясь, и умело, но еда уже не доставляла ему удовольствия. Когда рыбу сменило жаркое, Женя совсем отстранился от стола.

- Благодарю вас, я не привык так много кушать. Все невольно рассмеялись, но в ту же минуту стали серьезными, когда они заметили, что крупные слезы покатились из его глаз, хотя он и старался удержать их. Молодая дама встала со своего места, подошла к Жене и ласково обняла его. Мальчик застенчиво пытался освободиться от этой ласки, но она еще крепче прижала головку его к себе и сказала:

- Милый Женя, я могла бы быть твоею мамою... У меня был такой же мальчик. Тебе сколько лет?

- Уже двенадцать.

- Ну вот, и ему было двенадцать; у него так же была маленькая сестричка, как и у тебя. Но Бог отнял их у меня обоих, - сурово закончила она, и горячая слеза из ее глаз упала на щеку Жени.

Он испугался, поднял головку, взглянул в эти глаза, полные слез, и горячо возразил:

- О, не говорите так! Господь добр, Он любит всех людей и никому не желает сделать больно. Он взял Лео и его маленькую сестричку, чтобы они были с Иисусом. Он любит их, у Него лучше, чем здесь!

- Что ты можешь знать о Его любви и о том, что у Него лучше, чем здесь? - возразила она задумчиво и устало как бы в пространство, садясь на свое место.

- Папа, мама и мы все каждый день читаем Библию, там все сказано: как Бог возлюбил людей, как отдал Сына Своего на страдание, на смерть крестную, чтобы Его любовью и страданиями спасти людей от вечной гибели, от вечной смерти. И Он это совершил. Там сказано, что Он любит детей, благословляет их! Он велел пускать их к Нему и сказал, что им принадлежит Царствие Божие, - с жаром говорил Женя, как бы забыв, где он. - И если Он забирает их к Себе, то они идут в царство, которое давно их. У Бога так хорошо, что люди даже не могут себе этого представить. Все, кто любит Иисуса, верит в Него, будут с Ним в Его царстве. Все это сказано в Библии, а в Библии все верно и справедливо.

- И ты так любишь своего Иисуса, что надеешься с Ним царствовать? - с оттенком иронии спросила молодая дама.

- Да, я люблю Его. Он верен. Он не обманет. Я буду с Ним, потому что люблю Его, а Он любит меня еще больше. Он и вас любит, и вас, - восторженно говорил Женя, переводя взоры с одного на другого из присутствующих.

- Откуда ты знаешь, что Он любит всех нас? Снова, уже не скрывая улыбки, спросила она.

- Из Библии и Евангелия. Вы придете, мама прочитает вам.

- Перестань, Нелли, ты видишь, что этот мальчик какой-то ненормальный, - сказал Нейман по-немецки.

Женя, весь, загоревшись, вдруг побледнел. Тихим дрожащим голосом он ответил:

- Нет, я нормальный и говорю правду! Пришла очередь вспыхнуть всем остальным. - Ты говоришь по-немецки? - спросил Нейман. -Да, говорю.

- Ну, прости тогда, я не хотел тебя обидеть. Мы просто тебя не понимаем.

- А ты, Женя, спроси свою маму, захочет ли она говорить со мной об Иисусе, - чуть заметно усмехнулась Нелли.

- Я знаю, что захочет, но все-таки спрошу. Снова вошел Герман, неся красивую форму пломбира. Женя очень любил мороженое. Он не устоял и с видимым наслаждением съел вторую порцию, но зато от фруктов он отказался.

Обед был закончен, и господин Нейман поднялся, не ожидая кофе. Женя тоже встал, и, сложив на столе руки, помолился про себя, а потом вежливо поблагодарил общим поклоном, шаркнув ножкой. Вошедшему на звонок Герману господин Нейман приказал помочь Жене одеться, и Женя, конфузясь, старался предупредить услуги лакея. Дамы с участием смотрели на легкое пальто мальчика, на шарфик, вряд ли согревавший его, на его обувь без галош. Пожилая дама сказала какую-то длинную фразу на незнакомом языке, но господин Нейман коротко возразил, на что дамы, переглянувшись, умолкли.

Женя снова поклонился, прощаясь с гостеприимными хозяевами, благодаря их.

- Женя, - остановила его молодая хозяйка, - попроси разрешения у папы и мамы придти к нам завтра на елку. Хорошо?

- Я благодарю вас, спрошу.

- Ну, так до свидания. Надеюсь до завтра? Снова промелькнули перед Женей богатые покои, залитые морем света и полные какой-то жуткой тишины и тоски. В передней, с помощью Германа господин Нейман оделся, и они вышли на улицу. Их ждал изящный желто-коричневый автомобиль. Швейцар помог ему войти, захлопнул дверцу, автомобиль задрожал, загудел и ринулся в пространство, освещая путь двумя сильными фарами.

Спросив у Жени адрес, господин Нейман передал шоферу адрес и через 5-6 минут автомобиль остановился у цели. Женя предупредительно пошел по темным закоулкам двора. Господин Нейман освещал двор электрическим фонариком до самой двери, пока она не отворилась, и у порога встретил их отец Жени. Он хотел что-то спросить у сына, но видя, что тот не один, вежливо посторонился, пропуская гостя вперед.

-Это мой папа, - сказал Женя, обращаясь к своему спутнику.

Оба мужчины обменялись рукопожатием. Андрей Николаевич пригласил гостя в комнату и предварительно предложил раздеться. В квартире было тепло, и после мгновенного колебания господин Нейман снял свою дорогую шубу и повесил ее на вешалку в соседстве со скромной одеждой хозяев. Комната обставлена была убого, и только чистота, которой она дышала, делала ее уютной и красивой.

Большой обеденный стол, покрытый скатертью, стоял в середине, а над ним висела на цепочке керосиновая лампа под белым матовым колпаком. На столе лежала открытая Библия. Несколько стульев окружали стол, несколько стояли у стен; застекленный шкафчик, этажерка с книгами в углу и маленький круглый столик с небольшой елкой на нем, украшенной несколькими свечами да некоторым количеством блестящих золотых цепей елочного дождя.

Между двумя окнами, занавешенными снежно-белыми тюлевыми занавесками и белыми шторами, стоял скромный письменный стол, а на нем дорогого изделия письменный прибор - остаток былого благополучия, спасенный Ниной Сергеевной во время бегства от войны. Кроме того, на столе лежал футляр со скрипкой, а возле окна стоял пульт с нотами для нее. Пестрые дорожки лежали на блестяще вымытом полу. Ни соринки, ни пылинки, все блестело и сверкало чистотой. Но что делало комнату нарядной - это исполненные акварелью по картону плакаты с текстами из Библии и Евангелия, вправленные в рамки. Гостю бросилась в глаза картина, висевшая над письменным столом, изображавшая великолепную гроздь винограда в темной зелени листвы, казалось, блестевшую от влаги, покрывавшей ее и дышавшей жизнью. Под ней красивыми буквами были написаны слова: "Я есмь Лоза, а вы - ветви. Кто пребывает во Мне, Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего" (Иоанн 15, 5).

Сердце господина Неймана почему-то дрогнуло и сжалось. Его глаза скользнули по другой надписи. Там, окруженные ветками белой и лиловой сирени, стояли другие слова: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную" (Иоан. 3, 16).

Господина Неймана влекло прочитать все эти надписи, но он подавил свое любопытство и опустился на предложенный ему стул.

- Я пришел вас поблагодарить и извиниться, что задержал вашего сына, - начал он, - у вас прекрасный сын...

- О, пожалуйста, не хвалите его, - понижая голос, сказал Андрей Николаевич, - это может ему повредить.

- Простите, я повторяю: я пришел поблагодарить вас за возвращенную потерю. Вы имеете право на известную часть находки...

Господин Нейман не мог продолжать, потому что Андрей Николаевич мягко прикрыл его руку своей рукой.

- Вам не за что благодарить меня, потому что я сделал то, что должен был сделать, а вы явно мне ничего не обязаны. В портфеле было много денег, я считал их. Были другие ценности и денежные документы, но все это было ваше и возвратилось к вам по законному праву.

- Да, но ведь оно легко могло бы и не возвратиться. Хотя я и не обеднел бы этим, но все же потеря была бы ощутимой. Но этого не случилось.

- Благодарите Господа, который имел свою цель возвратить вам вашу вещь.

Господин Нейман сдвинул брови:

- Конечно, но вы позвольте мне не чувствовать себя в большом долгу перед вами... У вас есть семья... Я был бы очень рад...

Господин Нейман растерялся, что, видимо, очень сердило его. В это время открылась дверь соседней комнаты, и на пороге показался Женя, держась за руку своей маленькой, худенькой мамы. Мужчины встали, и Андрей Николаевич познакомил гостя со своей женой. С ее появлением как будто солнечные лучи скользнули в комнату. Ее большие серые глаза, как у Жени, сияли, улыбка была нежна и приветлива, когда она, садясь на стул, обратилась к гостю тихим мелодичным голосом:

- Как вы горды! Вы не хотите оставить нам скромной радости исполненного долга. Мы - рабы, ничего не стоящие, потому что сделали то, что должны были сделать.

Гость с неуверенной улыбкой посмотрел на нее, не понимая, что хочет сказать она этим.

- Это слова нашего Спасителя и вашего, - добавила она, ласково улыбаясь. - Мы не должны ожидать ни похвалы, ни благодарности за то, что исполнили свой долг, это Его завет. Женя сейчас рассказывал мне, какой прием и ласку он встретил в вашей семье.

- Но вы забываете, что Женя возвратил в наш дом крупную потерю, которая при других обстоятельствах могла бы и не возвратиться. Если ваши принципы прекрасны, то мои имеют такое же значение для меня! - как бы с затаенным раздражением и холодной усмешкой сказал он.

- Мы вовсе не желаем, чтобы вы нарушили свои принципы, - светло улыбаясь, успокоила его Нина Сергеевна, - что должны сделать мы, чтобы вы были довольны?

- Прежде всего, прошу дать мне свободу порадовать Женю, ведь Рождество - детский праздник. Разрешите Жене приехать к нам завтра на елку, я пришлю за ним экипаж.

- У вас ведь тоже есть дети? - спросила Нина Сергеевна.

- Нет... Больше их нет! - отрывисто ответил он, и какая-то судорога пробежала по его лицу.

- Что хочешь, Женя, чтобы я прислал за тобой сани или автомобиль?

Женя вспыхнул до корней волос, едва удерживая радостную улыбку:

- Сани, - Тихо ответил он, посматривая на отца и мать.

Родители молчали. Нина Сергеевна чувствовала, что своим вопросом коснулась живой раны сердца своего гостя, и ей стало грустно. Она взглянула на мужа и встретила его понимающий взгляд.

- Ну, вот и прекрасно! - сказал господин Нейман. - Завтра, около трех часов я пришлю за тобой сани, ты поедешь с нами, потом мы зажжем елку, а когда ты захочешь домой, мы доставим тебя в полной сохранности.

Господин Нейман встал. Он, видимо, хотел сказать еще что-то.

- Ваш сын говорит по-немецки? - спросил он.

- Да, это родной язык его матери, так как ее отец был немец.

- Ах, вы из Германии? - обратился он к хозяйке.

- Нет, я и мои родители уроженцы России, мой отец был адмиралом русского флота, и она назвала довольно звучную немецкую фамилию. - Хоть немецкий язык в нашей семье был таким же родным, как и русский, все же папа мой был душой русский.

- Вы так же владеете этим языком? - спросил он Андрея Николаевича.

- Да, более или менее прилично.

- И пишете? - как-то смущаясь, продолжал спрашивать он.

- И пишу, и читаю, - улыбаясь, ответил Андрей Николаевич.

- У меня есть предложение. Если хотите принять его..., но сейчас довольно поздно, и меня, вероятно, ждут дома. Но если вы будете так любезны зайти ко мне поговорить об этом, я буду рад. День выберите сами. Я всегда дома от 4-х до 5, а так как теперь праздник, я буду еще свободнее, так что днем между 12- ю и 2-мя, я смогу принять вас, если для вас удобнее это время.

Андрей Николаевич поклонился в знак согласия.

- Ну, значит, до свидания, Женя, до завтра. В три часа за тобой приедут сани.

Женя, краснея, поклонился. Прощаясь и пожимая всем руки, гость обратил внимание на скрипку.

- А кто играет на скрипке? Уж не Женя ли?

- Да, и Женя играет, вернее, учится играть, - ответил за Женю отец.

- Ну, может быть, Женя, ты и сыграешь нам завтра? - спросил господин Нейман. - Скрипка у меня есть, а ноты ты возьми с собой, да?

- Хорошо, - ответил Женя, взглядом спрашивая отца, и получил в ответ одобрительную улыбку.

Гость вышел, сопровождаемый Андреем Николаевичем и умчался. Андрей Николаевич вернулся.

- У меня на сердце лежит тяжесть. Я своим вопросом о детях причинила боль нашему гостю, - сказала Нина Сергеевна.

- Да, мамочка, госпожа Нейман сказала, что Бог обоих детей отнял у нее. Они такие богатые, у Них все красиво, как во дворцах.

- А где же ты видел, как во дворцах? - с улыбкой спросил отец.

- В арабских сказках на картинках, - ответил Женя.

- Комнат много, все ковры, шелковая мебель, зеркала до потолка, а потолки высокие, лепные и все освещено, как на кладбище, - закончил мальчик.

- Господь один знает, для чего Он послал нам эту встречу, - после некоторого молчания промолвил Андрей Николаевич, - будем чутки к Его голосу, чтобы узнать его волю. Помолимся, преклонив колена, об этой богатой земными благами, но, видимо, бедной духовно чете.

Все трое преклонили колени. В кратких, но полных благоговейной любви словах Андрей Николаевич благодарил Господа за его безмерную любовь и милосердие, за Его драгоценный дар Сына Своего, Спасителя мира, рождение которого вспоминается в эту ночь. Он молился обо всех скорбящих, обездоленных, блуждающих в этом мире, особенно о бедных беспризорных детях, голодных, оборванных, забытых, - со слезами жалости принес о них просьбу к ногам Господа и Спасителя, умоляя Его о защите и помощи. Свою молитву он закончил словами просьбы дать ему ясное понятие, для какой цели Он поставил на их путь сегодняшнюю встречу, и если Ему угодно употребить для своих планов малого отрока Женю, то чтобы умудрил его и дал ему силы и разум выполнить это святое дело. Молилась об этом же и его жена, и Женя присоединил отроческий лепет сознательно и вдумчиво, с глубокой любовью к своему Спасителю. Потом они скромно поужинали, выпили чаю и, прибрав все, пошли спать.

Заглянем теперь снова в хоромы господина Нейман. В пять минут домчал автомобиль его домой. Едва показался он в дверях, как швейцар дал звонок, и Герман встретил своего господина, помог ему раздеться. Быстро пройдя всю вереницу заполненных солнцем покоев, оставивших такое удручающее впечатление на Женю, он подошел к одной двери, плотно задрапированной портьерой, и, приподняв ее, вошел в комнату, освещенную одной молочно- белой лампой в виде плоской лампады. Вся комната, облицованная белыми образцами, и низкая камышовая мебель, и детские кроватки, и широкие шкафы с зеркалами, все сверкало одним белым цветом.

В пространстве между двумя венецианскими окнами под пышными белыми шторами висел большой овальный портрет, изящной художественной работой, исполненный красками. Из него, как живые, смотрели два очаровательных детских личика, прильнувши белокурыми головками одна к другой. Мальчик, лет двенадцати с большими темными глазами, задумчиво устремленными куда-то вдаль, и девочка, лет пяти, с улыбающимися синими глазами, смотревшими прямо в глаза зрителю. Под этим портретом стоял стол с белой мраморной доской, превращенный в цветущий алтарь и весь утопающий в белых цветах: пышные хризантемы, нарциссы, гиацинты, наполняли комнату своим сильным ароматом. Дорогие куклы, плюшевые зверьки, всевозможные детские игрушки и нарядные книги лежали на столиках и стульях, как будто хозяева этого уголка ненадолго вышли куда-то. Все говорило, что руки, сделавшие это гнездо, были руки безмерно-любящие. Войдя в комнату, господин Нейман увидел свою супругу на одном из низких диванчиков, облокотившуюся на его ручку. Подойдя к ней, он взял ее руку:

- Нелли, ты опять здесь и все плачешь, дорогая? - сказал он нежно. - Что же нам делать, как избавиться от этого горя? Ведь потоками слез даже можно дойти до слепоты глаз, нам же не возвратить нашей радости.

- О, Гунар, сердце мое исходит кровью. Сегодня, когда пришел этот мальчик, мне особенно тяжело. Он так живо напомнил мне, что наш Лео никогда уже не возвратится к нам и золотая наша Лили спит в холодной, сырой могиле..., а здесь их гнездышко пустое. Сегодня уже год, как Бог вырвал у меня моих малюток. Разве ему было завидно, что я была так счастлива с ними? Моя радость, мой свет, моя гордость и жизнь - все рухнуло в эту мрачную могилу. И еще этот смешной мальчишка говорил о какой-то внутренней силе Иисуса.

- Ты несправедлива, Нелли, в своем горе. Женя совсем не смешной мальчик, в его отроческом лице чувствуется сила убеждения, и глаза его сияют живым огнем!

- Я не хотела бы видеть никого, люди внушают мне страх и неприязнь, чужие дети - зависть. Подумай, справедливо, логично ли: бедные, полураздетые, голодные... Они живут подчас в тягость близким, вопреки нужде, голоду, стихии. А тех, которые могли бы жить, радуясь и радуя других, ломает и уносит ураган... - и она снова залилась слезами.

Муж беспомощно молчал, не находя слов утешения. Тяжело облокотясь на руку он смотрел на рыдающую жену, болезненно скривив губы. Потом, устало поднявшись, он стал перед ней:

- Нелли, возьми себя в руки, так можно сойти с ума! - промолвил он и, наклонившись, приподнял ее. Плач ее затих.

- Пойдем отсюда, наверно мама пришла из церкви и ожидает нас.

В столовой их действительно ожидала мать за сервированным столом для вечернего чая. Они все любили эти уютные часы за самоваром и легким холодным ужином. Прислуга в это время не присутствовала. Вообще, уже целый год со дня смерти детей, супруги жили замкнуто. Вся погруженная в свое горе, сразившее ее, как удар грома, Нелли перестала принимать своих друзей>, перестала выезжать сама и посещать театры, концерты, вечера. Квартира с самых сумерек и до поздней ночи была залита светом, так как темнота вызывала у нее страх. Ей мерещились стуки, шорох, топот. Она выезжала только на кладбище, проводя часы в мавзолее над могилами детей, осыпая их цветами и беседуя с ними, а дома в их комнате перетирала их вещи, игрушки, картинки, целовала их и плакала.

Ни муж, ни свекровь не знали, что делать с ней. Они тоже нежно любили усопших детей, но их горе не выражалось так бурно. Сегодняшнее появление в их жизни детей казалось, еще глубже всколыхнуло это отчаяние. Они сели за стол. Старая дама, вспомнив о Жене и его молитве, так же сложила руки, и, опустив глаза, тихо помолилась. Потом она разлила по чашкам чай, и они начали ужинать.

- Ну, мама, хорошо было в церкви? - спросил сын, разворачивая салфетку.

- О да, торжественно и чудно. Церковь была переполнена молящимися. Пастор сказал прекрасное слово. Чувствовалось, что рожденный Христос царит над каждым сердцем.

- Над сердцем? А почему не в сердце? - что-то вроде улыбки скользнуло в его устах.

- Ну да, в сердце! Какой ты странный, Гунар! Мы будем сегодня зажигать елку, Нелли? - обратилась она к невестке.

- О нет, мама, я бы хотела уж завтра, когда придет этот мальчик. Мне почти не хотелось бы его видеть и для него специально зажигать елку! - тихо и задумчиво сказала она.

- Дорогая моя, если это тебе так тяжело, то я съезжу к ним и скажу, что ты нездорова и свезу подарки.

- Нет, нет, пусть будет так, как мы решили!

- Тогда завтра пошли за ним сани, я обещал ему. Это ему доставит удовольствие. Удивительный мальчик, серьезный, развитый, оригинальный, - как бы думая вслух, проговорил Нейман.

- Знаешь, Гунар, я думаю, что этот мальчик с нашей стороны заслуживает большего внимания. Мы не должны остаться у него в долгу. Он так плохо и легко одет. Ты почему-то сегодня высказал протест, когда мы с Нелли хотели отдать ему теплое пальто, это было бы такое доброе дело! - сказала мать.

- Но это было слишком преждевременно. Мальчик, видимо, самолюбив, как и его родители, люди вполне интеллигентные, видевшие лучшие дни, а обедневшая интеллигенция слишком горда и чувствительна к своей бедности. Это подтвердилось сегодня, когда я предложил его отцу награду за доставленную потерю. Ну, хорошо, мы порадуем его завтра, и в этом отец его не помешает нам.

Пожелав, друг другу спокойной ночи, они вышли из столовой в кабинет. В противоположность другим комнатам, в кабинете царил полумрак. Комната, вся покрытая персидскими коврами с большим письменным столом посредине, была освещена одной кабинетной лампой, затемненной зеленым фарфоровым куполом, свет которой сосредотачивался на столе и оставлял комнату в легком сумраке. Подойдя к низкой восточной тахте под дорогим ковром с массою шелковых подушек, Нелли сказала:

- У тебя хорошо, Гунар, душа отдыхает.

- Знаешь, Нелли, я думаю, что это море света, постоянно заливающее наши комнаты, страшно действует на мозг, на нервы, на зрение и раздражает их и держит в непрерывном напряжении. Не лучше ли будет, если мы будем с ним умереннее?

-Ах, Гунар, я так боюсь темноты...

- Но разве у меня темно? У меня ведь не страшно?

- Нет, но ты здесь со мною, а когда тебя нет?

- Но ведь мама всегда с тобой, а потом, что же ты боишься? Будь благоразумнее, возьми себя в руки, примирись с нашей большой невозвратной потерей. Вот мы потеряли, было, сегодня большую сумму денег, но у нас все же была надежда, что она найдется. И так случилось. Но ведь что Бог взял, того уже не вернуть, как бы не надрывалось наше сердце, не возмущалась бы душа. - Ах, Гунар, не говори о Боге, сегодня этот мальчик довольно говорил о Боге, о Его любви... смешно!

- Успокойся, дорогая! Поговорим лучше об этом мальчике. Как ты знаешь, я был сегодня у них. Впечатление, вынесенное мною оттуда, необыкновенное. Родители Жени - люди интеллигентные.

- Ты видел Женину мать? Что она, молода, красива? Нейман чуть-чуть улыбнулся.

- В твоем она возрасте. Красива? Пожалуй, да, была. Сейчас она слишком худа, видимо, истомлена, быть может, и не совсем сыта. Она очень мала ростом. Прекрасные глаза, хотя и глубоко запавшие, так же сияют, как глаза Жени. Обстановка убогая, но чистота идеальная! А отец Жени что представляет собой? С головы до ног представляет барина, хотя и очень скромного и как-то сдержанного, но в то же время радостного. Что значит "радостного"? Я не сумел подыскать лучшего слова, именно радостного. Вообще, в их доме, будто в каждом углу, притаилась радость.

- Не понимаю, Гунар, что ты хочешь сказать этим?

- Ну вот, как у нас из каждого угла выглядывает горе, так в их убогом углу царит радость, она непонятна мне. Вообще, моя милая Нелли, я не могу объяснить тебе это впечатление. Мое желание, чтобы мы постарались познакомиться с этой семьей, притом, не откладывая.

- Ты видел девочку?

- Нет, девочку я не видел, она, вероятно, уже спала.

Скажи, Нелли, ты ничего не имеешь против того, чтобы отдать Жене все подарки, приготовленные нами в минувшее Рождество для нашего дорогого мальчика? - тихо спросил он, привлекая жену к себе.

Молодая женщина, припав к плечу мужа, заплакала.

- Нет, ничего не имею. Ему больше ничего не нужно. Это так мелко и ничтожно перед той стихией, которая унесла их... Отдай Жене все, что принадлежало Лео, - тихо и отрывисто говорила она.

Слезы неудержимо лились из ее глаз на шелк платья, на руки мужа. Под его нежной лаской она постепенно затихала. Кругом также царила тишина.

- Тебе нужно успокоиться, лечь, ты так устала. Устал и я душой.. Она встала, и они отправились на покой.

Рождественское утро застало семью Андрея Николаевича доброй и радостной. Напившись чаю, они стали собираться на утреннее богослужение. Зимнее утро было великолепно, солнце светило ярко, и крепко промерзший снег алмазно искрился под его лучами. Одев все, что могло защитить от холода, они вышли на улицу. Женя солидно шагал с отцом, личико его было светло и радостно. Он всем своим юным сердцем переживал торжественный праздник, день рождения своего Спасителя. Любочка, тепло укутанная, шла, держась за руку матери.

В зале собрания красовалась елочка, украшенная яблоками, блестками, разноцветными свечками. Утреннее молитвенное собрание прошло радостно и благоговейно. Проповедь о рождении дивного Младенца-Спасителя, сопровождаемая чудным явлением ангелов, изумленным очам вифлеемских пастухов, сказана была пресвитером в силе Духа Святого. Она проникла в сердца слушателей, наполнив их благоговейной радостью и благодарностью Творцу, отдавшему Своего Возлюбленного Сына в жертву спасения порочного мира. Собрание было переполнено молящимися, пение звучало стройно, наполняя духовной радостью каждую душу.

По возвращении домой, семья скромно пообедала. Нина Сергеевна пошла с Любочкой в спальню. Женя волновался, ожидая обещанных саней, хотя было еще рано. Но он несколько раз выбегал за ворота. Отец понимал его волнение и сказал ему:

- Женя, успокойся, все будет в свое время. Детям Божиим надлежит всегда быть скромными. Женя сконфузился.

- Прости, папа, - тихо сказал он.

- Не забудь посмотреть, все ли у тебя в порядке. Чисты ли ботинки, руки, не забудь ноты. Заверни их, чтобы были готовы. Там ты будешь говорить о Господе, и там, в мыслях твоих молись Христу, чтобы послал тебе мудрости. Веди себя, как в Его присутствии, ведь ты любишь Иисуса?

- Да, папочка, я люблю Иисуса.

- Тогда все хорошо, ты в Его руках, и Он любит тебя еще больше, ведь ты это знаешь.

Вошла Нина Сергеевна, внимательно осмотрела сына, причесала его волосы, смахнула щеточкой не существующую пыль с его костюмчика и поцеловала его в голову.

В дверь постучали. Вошел дворник сообщить, что у ворот ждут собственные сани. Женя быстро оделся, поцеловал родителей, взял ноты и поспешил на улицу. С трудом удержался он, чтобы не побежать, а идти солидно. Вот он за воротами. Это не сон. Чудный рысак под черной шелковой сеткой запряжен в великолепные сани. Кучер, перегнувшись с сиденья, отстегнул медвежью полость, и Женя с боязнью вступил в такую же пушистую меховую подножку в санях; полость снова застегнулась и рысак, подхватив сани, как перышко, понес их вперед. Целые каскады снежной пыли осыпали Женю. Скрыв радостную улыбку в свой шарфик, замирая от восторга, мчался он к цели. Вот сани остановились у знакомого подъезда. Едва мальчик дотронулся до звонка, как двери перед ним распахнулись. Его уже ждал Герман и помог ему раздеться. Снова прошел Женя вереницу тех же комнат. Электричество еще не горело, и при дневном, проникающем в высокие задрапированные окна свете, они выглядели как-то уютнее, теплее, и вся эта роскошь как бы утратила свою мертвую торжественность. Атмосфера благоухала каким-то нежным ароматом, доносился чудный смолистый запах елки. Женя втайне любовался всем тем, что попадалось ему на глаза.

Его привели в кабинет. Господин Нейман встретил его по-приятельски, с улыбкой пожав ему руку. Жене больше всего понравилась эта комната, вся покрытая пушистыми коврами, обставленная тахтами с массою разноцветных бархатных подушек, со шкафами, полными книг, с топящимся камином, для мальчика явившимся новинкой. Заинтересовал его также несгораемый шкаф, и он внимательно его осмотрел.

На низеньких столиках лежали дорогие объемистые альбомы, и вмещали в себя художественные снимки со всеми достопримечательностями мира, видимыми в странствовании по свету: всемирные выставки, великолепные современные здания, драгоценные руины древнего мира, раскопки Помпеи, египетские пирамиды и музеи. Можно было часами любоваться, рассматривая эти альбомы.

Увлекшись всем этим, Женя даже не заметил ваз с конфетами и фруктами, поставленных для него на одном из столиков. Не заметил, как подошло время обеда. С трудом заставил он себя оторваться от волшебной панорамы, промелькнувшей перед его глазами, и он направился в столовую за любезным хозяином. В столовой его приветствовали обе дамы. По-вчерашнему, стол украшали сервировка, и обед был превосходен. Женю наперебой угощали, наполняя его тарелку. Сегодня он себя чувствовал проще в этой семье. Это делало его еще привлекательней и милей. Когда на его тарелке появилась кисть винограда, бархатный персик и чудная груша, он, не скрывая улыбки, принялся за редкое для него лакомство. Ему очень хотелось снести эту грушу Любочке, но он не решился сказать об этом и только оставил ее на тарелке.

- Почему ты не кушаешь грушу? - спросила госпожа Нейман.

- Мне одному слишком много.

- Ас кем бы ты хотел разделить свою грушу? - спросила госпожа Нейман.

- С Любочкой, - ответил застенчиво Женя. - Ну, хорошо, ты эту снесешь Любочке. Во время обеда господин Нейман беседовал с Женей, спрашивая, понравились ли ему снимки, хотел ли бы он попутешествовать по свету. Мальчик восторженно отзывался обо всем, он говорил, что хотел бы поездить по свету, повидать, что есть интересного в мире.

- Конечно, если бы была на то воля Божия, - не по-детски серьезно кончил он.

Обед кончился, все встали. Женя тихо помолился и поблагодарил всех общим поклоном.

- Теперь, Женя, мы пойдем в зал и зажжем елку, - сказал господин Нейман. - Там ты сыграешь нам, что умеешь, не правда ли?

- Хорошо, я сыграю, но ведь я же учусь только, и моя игра может не понравиться, - краснея, сказал он.

- Это ничего, мы ведь знаем, что ты не артист, - улыбнулся господин Нейман.

Зал был освещен, и огромная елка красовалась во всем своем убранстве, сверкая и переливаясь блеском драгоценных украшений. Женя мог теперь не мимоходом, но свободно любоваться елкой и всей окружающей роскошью. Почти всю стену занимал великолепный концертный рояль, утвержденный на толстых хрустальных ножках. На середине его, возле высокого балкона с десятками благоухающих роз на длинных стеблях, стоял портрет детей. Женя остановился и загляделся на их личики. Они были, как живые.

Госпожа Нейман подошла к роялю, и сев на стул, перелистала ноты, временами поглядывая на Женю.

- Что же ты так смотришь на них? Женя, ты знаешь, кто это? Это Лео и его маленькая сестричка. Да, это они. Сегодня ровно год, как твой Иисус отнял их от меня, они сегодня смотрели бы эту елку и сами бы принимали тебя, как своего гостя.

Она облокотилась на клавиатуру рояля, он как-то грустно прозвучал ей в ответ. Она тихо заплакала, Женя испугался. Господин Нейман, подойдя к елке, зажег пороховую нить, обвивавшую свечи, и выключил свет. Елка вспыхнула, и комната осветилась многочисленными огоньками цветных свечек, а господин Нейман, подойдя к жене, вполголоса, но внушительно сказал:

- Успокойся, Нелли, сыграй нам лучше "Тихую ночь", - и полилась чудная таинственная мелодия "Тихой ночи".

Женя машинально запел, и его чистый голосок звучал, как хрусталь, отдаваясь под высоким потолком зала. Женя пел умело. Видно было, что его голосом занимались умелые люди, знакомые с музыкой. Супруги слушали его с удовольствием.

- Да ты совсем молодец, Женя! Кто учил тебя петь? Если ты играешь так же, то ты можешь давать концерты!

Женя сконфузился и молчал. Госпожа Нейман смотрела на него ласково, в ее остывшем ожесточенном сердце этот отроческий голосок затронул какие-то струны. Ветки изредка слегка потрескивали, и тогда по комнате проносилось смолистое дыхание елочки. Под елкой стоял низкий стол, покрытый белой скатертью, а на нем лежали подарки. Госпожа Нейман подвела к этому столу Женю и, обняв его одной рукой, сказала:

- Женя, все это, что здесь есть - твое, а что для тебя не годится, то ты отдашь своей маленькой сестричке, все это дарит тебе Лео. - Голос ее дрогнул, - но его нет больше, и ты - его наследник. Посмотри все, доволен ли ты?

Глаза Жени разбежались, не решаясь ни до чего дотронуться. Он обратился к госпоже Нейман и стал целовать ее руки, повторяя: "благодарю". Она была тронута этим взрывом благодарности, проведя рукой по его волосам, лицу, она поцеловала его в голову. Женя благодарил и хозяина, который взял его обе руки в свою руку, и, пожимая их, как взрослому, сказал:

- Да ведь ты посмотри прежде, за что благодарить. Женя подошел к столу и растерялся, остановился, не зная, за что взяться. Здесь лежал большой, очень ценный фотоаппарат со всеми принадлежностями к нему; великолепная готовальня; палитра, полная акварельных красок и с набором кисточек; блокнот для рисования; кожаный портфель, на нем четыре книги в богатых ярких переплетах с золотым обрезом и текстом: "Записки охотника", "Детство и отрочество Толстого" на немецком языке, "Похождение хитрого лиса" и "Стихи Гейне". Женя был в восторге, и лишь воспоминание о своей роли не позволяло ему схватить все это в охапку и бежать домой. Только ружье он осторожно отодвинул в сторону.

- Тебе не нравится ружье? Оно тоже твое, Женя, - сказал господин Нейман.

Женя растерялся. Он не хотел оскорбить добрых и ласковых хозяев.

- Нет, оно красивое, но я благодарю, не возьму я его, простите.

- Но почему же?

- Христианину непристойно ходить с ружьем. Иисус не велел носить меч.

- А, опять Иисус! - Пожилая дама сказала что-то по-шведски. - Ну, хорошо, оставь ружье, но вот ты возьмешь эту куклу, отвезешь своей сестричке.

- Кстати, ты мне не показал ее, - сказал господин Нейман.

- Она спала, - сказал Женя, любуясь большой нарядной куклой.

- Все твое имущество упакуем, а теперь, пока не догорела елка, ты сыграешь на скрипке, мы послушаем, ведь ты же обещал, - сказал господин Нейман, включая свет.

Вынув из футляра скрипку, господин Нейман подал ее Жене. Инструмент был дорогой. Женя взял ее в руки, слегка покраснев. Потом он провел смычком по струнам, и они ответили чистым звуком. Затем он начал играть. Он играл не по-детски с воодушевлением. Все трое слушателей стали совсем серьезными. Почти талантливая игра юного виртуоза и трогательная мелодия захватили их. Госпожа Нейман стала аккомпанировать на рояле. Но вот звуки смолкли, все молчали. Женя осторожно вложил скрипку в футляр.

- Женя, да ты мой милый, совсем хорошо играешь, кто тебя учил?

- Папа.

- Покажи мне твои ноты. Здесь есть слова. Ну, если ты не устал, то спой нам еще раз то, что ты играл. Я буду аккомпанировать тебе.

Женя стал рядом. Снова раздалась только что отзвучавшая мелодия, украшая голос мальчика:

Ты говоришь: "И я люблю Христа!" И смело взгляд очей твоих сверкает, Любить лишь на словах - в том нет труда, Любить же делом редко кто желает.

Кирилл еще был мальчик небольшой, Когда он сердце отдал Иисусу, Хотя преследований век был злой, Но он сказал: "Мучений не страшусь я, Хочу всегда я верным быть Христу, Иисуса я люблю!"

Он в школе кроток, тих, как ангел был, Но все ж за набожность гоним другими, Как средь сынов Илия - Самуил, И как Иосиф, ненавидим он своими,

Но кротко он твердит: "Я все перетерплю, - Иисуса я люблю!"

Смерть набожную мать взяла... Увы! Он с измала лишен любви и ласки, Отец грозит ему: "Послушай ты, Живи, как все! Оставь ты блажь и сказки!" Но отвечает он: "Я не могу; Иисуса я люблю!"

Гонений яростных пора была, И многих римские мечи губили, Уже в Кесарии ручьями кровь текла И в суд Кирилла палачи тащили. "Ты что творишь?" - там был допрос ему. "Иисуса я люблю!"

"Глупец, из дому прогнан ты отцом; И хочешь юным на костре скончаться?" "О, господин, на небесах мой дом Там мир, любовь, там я смогу остаться. Вы, палачи, свершите казнь мою, Иисуса я люблю!"

Тогда, связав, на казнь его ведут, Судилищем тем устрашить желают, Его к костру горящему влекут, Где ярким пламенем дрова пылают, Но он твердит: "Я веру сохраню, Иисуса я люблю!"

Как агнца, на костер его взвели... Тогда, на небо взоры устремляя, За палачей он возносил мольбы, Земную жизнь, как мученик, кончая. И, словно, эхо пронесло в толпу: "Иисуса я люблю!"

Свершилось! Верный ученик Христа Теперь средь ангелов в чертогах рая, Венцом украшена его глава, Вновь встретил мать, с восторгом обнимая, Свободно там поет он песнь свою: "Иисуса я люблю!"

Громадный резонанс этой комнаты способствовал голосу развернуться во всей его силе, во всей его красоте, а чудные слова, слетавшие с уст, из глубины души юного певца, как-то таинственно проникали в сердца слушателей. Личико Жени дышало каким-то восторженным вдохновением. Казалось, он всем своим существом олицетворял маленького мученика Кирилла. "Иисуса я люблю" изливалось с такой силой любви, что не было никакого сомнения, что он пошел бы на костер за возлюбленного им Спасителя Иисуса. Его горячие глаза роняли слезы. Все были радостные, какие-то серьезные, как будто, присутствовали при трагедии сожжения на костре маленького последователя Иисуса. Госпожа Нейман притянула Женю к себе и крепко поцеловала. Ее глаза также наполнились слезами.

- Ты тоже любишь Иисуса? Ты пошел бы за Него на костер? - спросила она.

- Да, я люблю Его. Он умер за меня, и почему бы мне не пойти умереть за Него, хотя бы на костер? Если бы так пришлось, - просто ответил Женя.

- За что же ты так любишь Его?

- Ради меня Он сошел с небес на землю. Он оставил свое чудное царство, ангелов святых и жил на нашей нехорошей земле. Жил, как раб, не имея где голову приклонить, и все это потому, что Он хотел, чтобы люди, слушаясь его, жили хорошо. Он любил людей! Он учил любить, прощать друг друга. Он Сам прощал людей. Он принял побои, оскорбления. Его ведь бичевали, плевали на Него, надевали Ему на голову колючий венок, а потом его пригвоздили ко кресту. Но Он все любил, и ничуть любовь Его не перестала любить, даже в жгучих мучениях на кресте. Ведь Он молился за распинавших Его. Он воскрес для всех, Он вознесся на небо и обещал быть с нами всегда, а потом обещал всех, кто любит Его, взять к Себе в Свое царство. Я люблю моего Иисуса. Он обещал всем и каждому, кто поверит в Него, покается перед Ним, примет Его любовь, оценит Его страдания, Его жертву, кто не будет привязываться к этому миру и его богатствам, кто умеет все, даже печали получать как бы от Него, как дар Его любви, Он простит грехи, омоет их кровью, что стекала на кресте с Его ран.

Мальчика слушали серьезно и молча, да и трудно было возразить. Слишком горячо и убежденно говорил он, чтобы возражать. В его словах звучали сила любви и убеждения, а они так мало знали о том, что рекой лилось из этих детских уст.

- А ты уверен, что выдержишь пытку костра? Ведь это ужасно больно и страшно, - испытующе спросила госпожа Нейман.

- А мне Господь послал бы тогда силу, как Кириллу и многим Его последователям.

Некоторое время царило молчание. Прислуга, слушавшая у двери зала речь Жени, вошла и доложила, что чай сервирован. Все молча пошли в столовую. Женя был утомлен массою впечатлений и едва выпил одну чашку.

Его не прельщали изысканные сладости, которыми его угощали.

- Ты утомился, Женя? - заметил господин Нейман.

- Теперь ты поедешь домой, но мы останемся друзьями. Ты будешь навещать нас, еще расскажешь нам, что ты знаешь об Иисусе. Не правда ли? Ведь мы тоже должны любить Его?

- О да, да, - с жаром ответил Женя.

- Сегодня, Женя, я поеду тебя провожать, я хочу познакомиться с твоей мамой и Любочкой. Развлекусь немного, - добавила госпожа Нейман, обращаясь к мужу.

- Не будет ли поздно?

- Нет, не поздно. Папа на собрании. Мама с Любочкой дома вечером.

- Ну, вот и отлично. Будем одеваться. Ты, Женя, наденешь теплое пальто Лео. Это он дарит тебе от себя.

Все они направились в переднюю. Там, с помощью Германа, Женя надел чудесное теплое пальто на пушистой вате с воротником из каракуля; такую же шапочку, защищающую затылок и уши от холода; высокие сапоги и перчатки на меху. Мальчик весь горел от смущения. Ему хотелось возражать, но он только шептал:

- Зачем это? Спасибо!

- Ничего, Женя, ведь мы у тебя в большом долгу, - сказал господин Нейман, заботливо укутывая свою супругу.

Горничная и Герман вынесли и дали шоферу упакованную корзину и несколько пакетов. Попрощавшись с господином Нейманом и поблагодарив за все, Женя последовал к выходу. Он почувствовал себя счастливо в теплом мягком пальто, ласково согревавшем его.

Едва уселись они в автомобиль, он задрожал, тронулся с места, и не успел Женя опомниться, как очутился у своих ворот. Заботливо освещая путь фонариком, Женя шел впереди, а за ним шофер нес корзину и пакеты. Женя постучал, и дверь отворилась. У двери стояла мать Жени, пропустив вперед госпожу Нейман, а затем шофера.

- Мамочка, это госпожа Нейман. Нина Сергеевна засияла улыбкой, подавая руку гостье, говоря:

- Я так рада, что вижу вас, пожалуйста, проходите в комнату, там разденетесь.

Госпожа Нейман сказала шоферу несколько слов по-шведски и отпустила его.

- Позвольте, уж я здесь разденусь.

Женя в это время снял свои обновки и с какой-то бережливостью и нежностью повесил на вешалку. Он помог госпоже Нейман снять пальто, так сладко благоухающее, и повесил рядом. Высокая, стройная, в элегантном платье, она казалась молодой девушкой рядом с маленькой Ниной Сергеевной.

Они вошли в комнату. После богатых высоких хором, эта низкая, убогая по своей обстановке квартира как-то придавила госпожу Нейман. Только безукоризненная чистота украшала этот уголок. Когда же снова зазвучал мелодичный голос Нины Сергеевны, засияла ее обаятельная улыбка, госпожа Нейман как будто немного оттаяла.

- Садитесь здесь, дорогая. Скажите мне свое отчество, тогда нам удобнее будет говорить. Мы русские, иначе не умеем обращаться друг к другу.

Она усадила гостью в камышовое кресло, на котором лежала вышитая подушка.

- И я тоже наполовину русская, только отец мой был швед, его звали Адольф, - ответила госпожа Нейман.

- Следовательно, дорогая Нелли Адольфовна, так будет легче. Ну, так как же я рада, что вижу вас. Женя уже познакомил меня с вами, и я горела желанием увидеть вас, и вот Господь так скоро ответил на мою молитву.

- Вы молились, чтоб увидеть меня? - удивилась гостья, глядя в лучистые глаза Нины Сергеевны.

- Да, я молилась. День назад я услышала о вас, и вот, вы уже вошли в мою жизнь.

В комнату вошел Женя, ведя за руку свою маленькую сестричку. Нелли Адольфовна восторженно ахнула и быстро подбежала к девочке, подняв ее на стул против себя. Девочка была, в самом деле, прелестна. Смуглая, с крупными, темными, как вишня, глазами под длинными ресницами и с двумя толстенькими косичками. Темно- красное платье с беленьким воротничком чрезвычайно шло этой цыганочке. Серьезно рассматривала она Нелли Адольфовну, ее пышный мех с оскаленной мордочкой соболя, крупные бриллианты в ушах, крошечные золотые часики - браслет. Переводя взоры с одного предмета на другой, она, наконец, уставилась в голубые много выплакавшие глаза Нелли Адольфовны.

- Ах ты, милая детка! Как тебя зовут?

- Юбочкой, - серьезно ответила малютка.

- А ты можешь полюбить меня, милая Юбочка? Я бы очень хотела, чтобы ты меня полюбила.

Девочка помолчала, потом, продолжая смотреть в ее глаза, сказала:

-Да, я могу полюбить тебя.

- Ну, тогда поцелуй меня.

Девочка протянула губки к Неле Адольфовне и поцеловала ее.

- Ну, а теперь беги. Женя покажет тебе, что он принес для тебя, а мы будем говорить с твоей мамой.

Поцеловав ее еще раз, она сняла ее со стула и передала Жене, который увел ее в кухню. Оттуда послышалось шуршанье бумаги разворачиваемых пакетов, а потом восторженные возгласы маленькой девочки. Женя прикрыл дверь. Нелли Адольфовна села и встретила ласковый сияющий взор Нины Сергеевны.

- Мне очень хотелось бы знать, почему вы так мной заинтересовались, что даже молились о нашей встрече, - странно улыбаясь, добавила Нелли Адольфовна.

- А вот почему. Сколько я могла понять из рассказа Жени, вы пережили тяжелое горе... безутешно тоскуете. Простите меня, Нелли Адольфовна, я не хочу причинить вам боль... Я хочу принять какое-то участие в вашем горе. Я всем сердцем хочу указать вам путь и место, где вы можете найти утешение, покой и радость, куда можем сложить весь наш жизненный груз.

- Я не думаю, что такое место нашлось бы для меня. Я очень благодарю вас за участие и добрые намерения, но как ни тяжел мой груз, я понесу его одна до того дня, пока закрою свои глаза навсегда.

- Но почему же?

- Вы не пережили ничего подобного и думаете, что для моих ран найдется целебное свойство? Но его нет! - с какой-то вспышкой возражения ответила она.

- Я не могу утверждать, что я пережила что-то подобное, но я, так же как и вы, возмущалась душой, роптала на Бога, ненавидела людей. Да, у меня были свои раны. Если хотите, я расскажу вам, вкратце, повесть моей жизни и как я нашла исцеление моих ран, мир и покой, в которых и сейчас нахожусь.

- Пожалуйста, - коротко ответила гостья.

- Да, но после и вы поведаете свое горе, и мы скажем его вместе Господу.

Нелли Адольфовна замолчала, и начался рассказ. Нина Сергеевна говорила с чувством, как бы вновь переживая те минуты. Она рассказала, как она, дочь адмирала, кончила институт, вышла замуж за любимого человека, который годом раньше окончил университет. Как они были счастливы! На втором же году началась война. Муж был призван на военную службу, потом направлен на фронт.

Разлука была ужасная, мы были оторваны друг от друга. Мы переписывались, но сердце мое болело непрерывно, ибо я была без Бога и поэтому впадала в отчаяние в ожидании страшной встречи со смертью. Я жила тогда у родителей, но и они были печальны и несчастны. Однажды муж неожиданно приехал в отпуск на 14 дней. После года тяжелой безнадежной разлуки снова страшное томление, но об этом не будем говорить, - сказала Нина Сергеевна.

После минутного молчания она стала рассказывать, как вскоре после того трагически умер ее отец, это было тяжелое, почти невыносимое горе.

- Моя мама после этого заболела и слегла. У нее был хронический порок сердца. Прошло несколько дней, и мы получили известие, что мой единственный брат тоже убит. Мама умерла в ту же ночь. Я осталась одинокой в целом мире. Народные смуты потрясали все основание. Дни были тяжелые, я каждый день ожидала чего-то страшного. Мне не было места в моем родном доме. Похоронив мать, я вскоре бросила имущество, дом и бежала. Я не стану рассказывать, какими судьбами я бежала в этот город, но верю, что в этом была воля Бога, который хотел меня спасти и дать мне мир. Я успела сообщить мой адрес на фронт мужу и от телесных и душевных переживаний слегла. Я ожидала ребенка, но выкинула. Совершенно одинокая в чужом городе, бросив остатки своего имущества на чужих людей, я легла в больницу. Хорошо то, что Господь послал мне навстречу верующих христиан. Они навещали меня, как родную, я чувствовала в них бескорыстную, истинную любовь, они утешали меня. Имущество мое было в полной сохранности. Они молились о моем здоровье. Здоровье мое поправилось, и я вскоре вышла из больницы. Но душа моя не выносила невозвратных потерь, болела, и я жаждала исцеления. И я его получила.

Мне в моем горе особенно стала ясна любовь моего Спасителя, когда я слышала о Нем от моих новых друзей. Я ничего не знала о муже, потеряла, было, надежду на встречу с ним, но я уже не об этом желала, а о том, чтобы он понял свое отношение к Богу, чтобы он искренно поверил Христу. Свои желания открывала Господу, которого полюбила. И Он возвратил мне моего мужа. Он и невозможное делает возможным. Помню, нашел он меня измученной, голодной и мрачной. Наше свидание было грустной радостью. Но я тотчас же благодарила Господа, а мой муж присоединился к моей молитве. Мы начали совсем новую, но скудную нашу жизнь. Первые дни жизни были очень тяжелые. Мы оказались оторваны от нашей родины, бесправные, в непрерывной борьбе за кусок хлеба. Если бы не горсточка добрых людей, знающих Бога, посланных нам Богом, мы бы погибли. Благополучие, в котором вы видите нас сейчас, мы обязаны только милости Божьей.

При слове "благополучие" госпожа Нейман невольно окинула взором низкую и убогую комнату и жалкую обстановку, и ее уста чуть-чуть тронула усмешка, но большие глаза Нины Сергеевны смотрели на нее, как бы читая ее мысли. Она опустила глаза.

- Да, благополучие, дорогая Нелли Адольфовна, которое я не сменяла бы теперь на былую жизнь роскоши, праздности и неверия.

- Разве вы не верили в Бога?

- Нет, не верила. Я думала, что верю, но то не было верой. Мы должны пройти через суровую школу испытаний Божиих, чтобы поверить и понять, что любящим Бога все содействует ко благу. Если вы верите в Бога и любите Его, то вы должны верить и в то, что это истинно.

- Я не знаю, люблю ли я Бога, я не знаю, могу ли я верить в Его любовь. Если Он - олицетворение любви, справедливости, благости, как может Он наносить такие тяжелые раны? Я была так счастлива, так счастлива...

Сегодня ровно год, когда мои дорогие детки вырваны у меня любящим Богом, оба в один день. Сначала задохнулась бедная крошка Лилиан, а три часа спустя и Лео задушил дифтерит. Ни уход, ни врачи, ни молитвы не удержали их. О, если бы вы видели их глазки в эти последние минуты, слышали эти хрипы и свист, вылетавшие из горла, открытые ротики, ловившие глоток воздуха, вы усомнились бы не только в любви и справедливости Божией, но и в Его бытии. На что мне теперь средства, моя жизнь? Я радуюсь, когда среди ночи острая боль пронзает мое сердце, и оно бурно забьется в груди. Быть может, моя жизнь продлится недолго. О, как было бы хорошо!

Произнося эту длинную тираду, она вся дрожала, голос ее срывался. Нине Сергеевне стало еще больше жаль ее. Она мысленно молилась Иисусу, прося подойти к этому бедному, израненному сердцу, излить драгоценный бальзам Его любви. Она взяла обе руки молодой женщины и, глядя ей в глаза, тихим, проникновенным голосом сказала:

- Как ни тяжел удар, нанесенный вашему сердцу, все же он нанесен рукою безмерно любящего нас Господа! Он избрал вас и предназначил ко спасению. Теперь Он хочет привлечь к Себе. "Мои мысли - не ваши мысли, не ваши пути - пути Мои" - говорит Господь. "Но как небо выше земли, так Мои пути выше путей ваших".

- О, как я любила моих дорогих бедных детей... Они имели все, чтобы жить, радоваться и радовать других, и Бог взял их. Почему живут другие дети в бедности, в лишении, в больших семьях, часто убогих, больные, в тягость другим? - Крупные слезы, независимо от ее воли, падали на ее мех, на руки, которые она сжимала так, что пальцы хрустели.

- Дорогая Нелли Адольфовна, Иисус любит вас, - снова заговорила Нина Сергеевна, - Иисус любит ваших детей жарче и святейшей любовью, нежели вы. Иисус дал им жизнь неизмеримо богаче, полнейшую жизнь, совершенную в блаженстве, жизнь несравненно лучшую, нежели на земле.

- А что сказали бы вы, Нина Сергеевна, если бы любовь Иисуса взяла бы ваших обоих детей к Себе, в Свое царство, и вот вы остались бы здесь в этом "благополучии", - и она снова обвела взглядом стены, и легкая улыбка показалась на ее губах.

Руки Нины Сергеевны, ласково лежащие на ее руках, дрогнули, и она, приподняв их, прикрыла свои глаза, отстранившись от своей гостьи. "О Иисус!" - мысленно воззвала она. Ей представилась мрачная картина в этой комнате, теперь полной мира, две детских кроватки, в которых покоятся ее дети, радость и утешение; дарованное ей Богом гнездо опустело, неслышно более ни детских шагов, ни детских голосов, некого больше приласкать и не приласкаются к ней теплые детские ручки, детские губки. Да, это было бы тяжело. Но вдруг перед ее мысленным взором возникла и другая картина, увиденная ею, в воскресной школе. Иисус и Никодим. Чудная южная ночь в зеленоватых тонах, темное, бархатное небо, усеянное мириадами звезд, и в воздухе как бы выплывший крест с распятым на нем Иисусом. Руки Иисуса вскоре должны быть пригвождены к этому кресту, но вот слова Бога-Отца зазвучали в воздухе: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в него, не погиб, но имел жизнь вечную". Это длилось несколько мгновений. "О Господи, прости, благодарю Тебя! Да будет воля Твоя во веки". Она отняла руки от лица, стерла слезы, вызванные внутренней борьбой. Иисус победил. Она снова улыбнулась своей милой улыбкой.

- Благодарю вас, Нелли Адольфовна! Вы заставили меня проверить мое сердце. Я понимаю вас и верю, если бы Господь пожелал бы и меня подвергнуть такому суровому испытанию, которое пережили вы, я и в том видела бы Его любовь. Он дал, Он волен, и взять, скажем: да будет воля Его! Потеряв их здесь, я получу их там, у Бога, и эта надежда воспламеняет сердце любовью к Тому, кто дает нам жизнь вечную. Здесь в мире нет ничего прочного и все отравлено слезами.

Она говорила спокойно, и этот необыкновенный покой, сиявший в ее глазах, проникал в ожесточенное сердце ее собеседницы, и тише и теплее становилось в нем, и как будто исчезала ее тоска. Она испытующе смотрела в большие серые глаза Нины Сергеевны, стараясь понять ее, нет ли тут какой-нибудь притворной игры. Но нет, этот покой, и эта простота, лившаяся из ее глаз и звучавшая в ее голосе, не были продуктом этого мира. Она сама взяла худенькую маленькую ручку Нины Сергеевны, теперь неподвижно лежавшую на коленях и крепко пожала ее.

- Простите меня, мне стыдно, - тихо сказала она.

Нина Сергеевна от всего сердца ответила на это рукопожатие.

- Мне нечего прощать вам. Я благодарю Господа, что вы сказали это. Я должна была проверить свое сердце. Но как горячо благодарила бы я Его, если бы вы откликнулись на Его призыв, на призыв Его любви. О, как Он любит вас! Поверьте этому всем своим сердцем, не ожесточайте его, не возвращайтесь к терзавшим вас воспоминаниям, примиритесь с волей Божией. Она к нам есть благая и совершенная.

- Как я могу примириться с этой волей? Научите меня, как должна я выразить, что я примиряюсь с ней, что признаю ее благой и совершенной? - с насмешливой улыбкой говорила она. - Я должна благодарить Бога за то, что Он разбил мое сердце, что вырвал моих дорогих малюток, мою радость и жизнь? Это я сделаю тогда, когда Он по Своей благости отнимет у меня рассудок! - дрогнувшим голосом закончила она, и рыдания вырвались у нее из груди. Она плакала, вся содрогаясь, и слезы неудержимым потоком лились из ее глаз. Платочек ее давно превратился в мокрый комочек, но она ничего не замечала. Из кухни испуганно выглядывали дети, не решаясь войти.

Нина Сергеевна приблизилась к ней и, обняв одной рукой, прижала к своей груди. Она покорно отдалась этой ласке. Постепенно затихали бурные рыдания. Она устало приникла головой к Нине Сергеевне, только изредка всхлипывая и не видя ничего кругом.

- Милая, родная, - с глубоким участием тихо шептала ей на ухо Нина Сергеевна, вытирая ее лицо своим платочком. - Мы принесем Иисусу ваше горе, ваше каменное сердце, которое только Он может исцелить. Он ждет, Он хочет вас, ваше сердце утешить и осушить эти слезы Своей пронзенной рукой, за вас пронзенной.

Нелли Адольфовна покорно подчинилась этому и склонилась рядом с Ниной Сергеевной, дети тут же присоединились. Некоторое время в комнате царило молчание, и только тяжелые вздохи Нелли Адольфовны, как отдаленное эхо, нарушали эту тишину.

- Дорогой Спаситель! - тихо начала Нина Сергеевна. - Сознавая свое бессилие, в полной немощи и нищете духовной, но с горячей надеждой мы склонились пред Тобой, полным беспредельной любви, силы и могущества, премудрости и славы... Ты знаешь, что мы пережили, Ты знаешь, как больно бывает нам, когда Твоя рука пронзает наше сердце, как мы изнемогаем и отчаиваемся, но Ты знаешь, что содействует нашему благу. Ты сам сказал: "Что Я делаю, то ты не знаешь, но уразумеешь после". Дай же нам мудрости и силы, смири пред Твоей мудростью, ожидая в терпении того часа, когда нам откроется смысл тех страданий, которые переносим здесь. Ты видишь сейчас дорогую Нелли Адольфовну с разбитым сердцем, быть может, преклонившуюся пред Тобой впервые. Возьми же это усталое сердце, плени его, утешь его, очисти и освяти для Себя, для Своего обитания на твое служение, до пришествия пусть славится Твое имя во веки веков. Аминь.

- Аминь! - Как одними устами и одним сердцем повторили за нею Нелли Адольфовна и Женя.

После мгновенного молчания из уст Нелли Адольфовны вдруг сорвалось со стоном:

- Иисус, я так устала, я изнемогла от горя. Твоя рука слишком тяжела для меня, пощади, помилуй, прости. - И она склонилась до земли, изливая в муках свою тоску.

Несколько мгновений слышался ее плач, постепенно умолкая, пока стих.

- Аминь! - снова сказала Нина Сергеевна, и все детали.

Андрей Николаевич, который как раз вернулся с собрания, подал гостье руку. Когда Нелли Адольфовна подавала ему руку, Нина Сергеевна была поражена: это было совсем другое лицо. Куда слетела эта напряженная ироническая улыбка? Не веяло больше холодной гордостью. Мысль не летала где-то вдали, она всей душой радостно присутствовала здесь.

- Я очень рада с вами познакомиться. С вашей супругой мы уже друзья, - и, быстро повернувшись к ней, она протянула ей обе руки. Как-то так случилось, что они вдруг, привлекая одна другую, обменялись горячими поцелуями. Нелли Адольфовна покраснела, как девушка. Нина Сергеевна вся сияла.

- Я очень запоздала. Муж давно ждет меня, а вас он ждет завтра к часу дня, - сказала она, обратившись к Андрею Николаевичу. - У него есть какое-то дело к вам, а вы, моя дорогая, я хотела бы видеть вас как можно чаще, приедете ли вы ко мне, если я попрошу вас?

- Конечно! - с радостью ответила Нина Сергеевна, - И вас ко мне прошу, буду ожидать каждый день. Пока, до свидания.

Точно помолодело ее лицо, или она глотнула свежего весеннего воздуха, так блестели ее глаза, и звучал голос. Хозяева тоже были радостны, они стали прощаться. Андрей Николаевич помог одеться.

- А где же Женя? Где Любочка! - вдруг спросила она. - Спасибо тебе, мой милый, - сказала она, пожимая ему руку.

- За что? - тихо спросил Женя. - За Кирилла, - так же тихо ответила она. Потом, наклонившись к Любочке, обняла ее вместе с куклой и несколько раз поцеловала ее личико. Андрей Николаевич проводил ее до автомобиля, пока гостья не уехала.

- Господь совершил чудо, - промолвил Андрей Николаевич, возвращаясь в семью. - Вознесем Ему благодарение и славу!

Снова вся семья стала на колени, и снова со всех уст понеслись слова благодарности к престолу благодати. Радость преисполнила все эти любящие сердца. Женя стал рассказывать, как провел он день в доме Нейманов, как все были к нему добры, как слушали его пение о Кирилле, как он отказывался от ружья, боясь не обидеть их. Он принес все подарки, показывая их родителям. Радуясь, Андрей Николаевич слушал мальчика и, рассеянно рассматривая его богатство, слегка призадумался и стал серьезен. Он взглянул на жену. В ее глазах он не видел никакой тревоги, они по-прежнему сияли, и радость Жени была по-детски непосредственна, так что он успокоился. Подошла к отцу и Любочка, все держа в объятьях свою куклу. Он взял ее на руки вместе с ее драгоценной ношей и нежно поцеловал. Увидев коробки с шоколадом, корзины с фруктами и печеньем, подарками, шапочку, в глазах Андрея Николаевича снова вспыхнула тревога:

- Мне что-то грустно стало, Нина, как будто струя чужого воздуха проникла в наш мир.

- Мы в руках Божиих, чего нам бояться? Вспомни о радости, за которую мы сейчас благодарили Его, и сохраним эту благодарность в сердцах. Заботы и тревоги наши возложим на Него.

Опустившаяся ночь покрывала своим звездным покрывалом все земные радости и печали. Автомобиль с Нелли Адольфовной мчался стрелой, но сердце ее летело впереди. Ей хотелось скорей увидеть мужа и рассказать ему все то, в чем она не отдавала себе отчета. Ведь ничего и не случилось, а случилось что-то важное. Что же? Вот здесь, в самом ее сердце теплится надежда, бьется и трепещет какая-то птичка радости, какой-то золотой ручеек журчит и смеется в глубине, заливая все радостью... В сердце мир, солнце, тепло. Что же это? Вот автомобиль остановился, и не успел шофер открыть дверцу, как Нелли Адольфовна очутилась на тротуаре, перышком перелетела пространство до подъезда и, отворив тяжелую дверь, промчалась мимо оторопевшего швейцара Германа, не успевшего послужить ей, и очутилась в глубине квартиры. Вбежав в кабинет мужа, бросилась в его объятья.

- Гунар, Гунар! - повторяла она весело. Муж был в недоумении. Усадив ее на тахту и сняв с нее шляпу, он стал расстегивать на ней пальто и спрашивать, что случилось.

- Я не сумею рассказать тебе. Знаю только, что на душе у меня так тихо, так спокойно, так радостно. Мне хочется, чтобы и ты получил такой мир и радость.

- Откуда же к тебе явилась такая благодать? - с иронией спросил муж.

- Ты прав, Гунар, благодать, и ирония твоя неуместна. Ты сказал истину - это благодать.

- Но должна же она явиться откуда-нибудь, - продолжал он. - Я не хочу иронизировать, нарушать твой душевный покой и мир, обретенный так внезапно, но я хотел бы знать, как это случилось? Ведь, выезжая из дому, ты не была в этом мире, кто же совершил это превращение?

- Ах, Гунар! Не будь первым, кто отравит мою радость, я так сильно страдала!

- Избави меня Бог, Нелли! Но поделись этим чудом! Видит Господь, я искренно это желаю.

- Это чудо совершил Спаситель, воцарившийся сегодня в моем сердце.

- И ты совсем исцелилась от горя и тоски по детям?

- Да, я совсем исцелилась от этого, - спокойно ответила Нелли. - Иисус, о котором вчера и сегодня говорил Женя, сегодня Сам взял из моего сердца тоску. Я по-прежнему люблю моих детей, нет, даже больше прежнего. Сегодня утром я тосковала о них так безвозвратно ушедших от меня, истлевающих в сырой могиле, теперь же знаю, что живы они, что они в царстве Иисуса, и я увижу их.

- Милая Нелли, не впадаешь ли ты в крайность? Это нездорово. Вчера ты называла Женю смешным мальчиком за его восторженность, а сегодня ты превзошла его.

- Вчера, Гунар, ты сам находил его умным и оригинальным, находил в его восторженности силу убеждения, а сегодня ты изменил свое мнение.

- Ничуть! Я по-прежнему признаю все его достоинства, но для меня является неожиданностью и странным сюрпризом твое превращение.

- Ты недоволен мною?

- Нет, но все же я поражен.

В дверь постучали, и вошла горничная с докладом, что чай подан. Супруги молча встали и пошли вслед за нею. Обоим было тяжело. Нелли видела, что муж этим был недоволен, она же не ожидала, что встретит этот глухой протест. Господин Нейман и в самом деле был неприятно поражен и не знал, как реагировать на это. По дороге в столовую Нелли сама выключила свет, оставляя в комнате по одной лампе. В столовой ждала их мать, она встретила их приветливо, с улыбкой, хотя лицо ее сына было серьезно. Зато Нелли поспешно подошла к свекрови и, обняв ее от всего сердца, сказала:

- Дорогая мама, простите меня за весь недостаток любви, благодарности, ласки. Я не умела ценить всех ваших забот, любви, терпения. Но, дорогая мама, быть может, вы простите меня легче, если я скажу, что до сего дня я не умела ценить беспредельной любви моего Спасителя, Его почтения и долготерпения, - и она несколько раз поцеловала свекровь, i

Мать растерянно смотрела на сына, тот нахмурился;

- Не удивляйся ей, мама, это рождественский сюрприз Нелли.

Нелли стало грустно. Сев на свое место и беря в руки салфетку, она мгновенно воззвала: "О Иисус дорогой, помоги мне на первых шагах на пути Твоем, благослови!" Из ее глаз выкатились две слезы. В комнате царила тишина. Мужу стало стыдно, и жалость к своей жене шевельнулась в его сердце. Неужели ему завидно, что тяжелый гнет горя, носимый целый год, как будто кто-то снял и возложил на свои плечи? Или какое-то другое, далеко не почетное чувство заговорило в нем? Он нахмурил брови, но тот час же чело его стало гладким. И взяв руку жены, целуя ее, он сказал:

- Прости меня, Нелли, поступай, как хочешь, только будь спокойна и счастлива!

Лицо Нелли осветилось улыбкой, глаза ее засияли, и, пожав крепко руку мужа, она так же поцеловала ее. От неожиданности он растерялся и выдернул свою руку. Нелли стало совсем легко. Она снова подошла к матери, смотревшей на эту сцену молча, и снова обняла ее. - Что все это значит? Я ничего не понимаю, - тихо спросила старушка.

- Это значит, дорогая мама, что тот Иисус, о котором так горячо говорил нам и так чудно пел мальчик Женя, вошел в мое сердце, и это делает меня бесконечно счастливой. Я, как будто, снова родилась и увидела ясно свет и все, что было от меня скрыто.

- Что это значит такое? - усмехаясь, спросил муж.

- Во-первых, что я жила сытой эгоистической жизнью, как будто, все, чем я пользовалась и наслаждалась, принадлежало только мне, иначе не могло быть. Как будто, люди возле меня не боролись за кусок хлеба, не изнемогали в труде, погибая в нужде, болезнях и горе, как будто, не было и Бога, давшего мне все это, и когда Господь послал мне этого необыкновенного мальчика Женю с его находкой, из его уст я впервые услышала о Боге, о любящем Иисусе, милосердном даже в испытаниях, налагаемых на человека. Когда я услышала об этом, мое сердце дрогнуло, и когда под этими сводами звучал Его голос с беззаветной чистой любовью, прославляющей своего Господа, за которого, я уверена, он пошел бы на костер, я была побеждена. Я боролась с Иисусом, но сегодня Он победил, и слава Ему!

Муж и свекровь молчали.

- И теперь, дорогая мама, и ты, мой любимый, - снова начала она, ласково смотря на обоих, - у меня к вам большая просьба, исполните ее!

- В чем дело? - спросил муж.

- У нас елка. Мы сделали ее в память детей наших, но им она не нужна, они радуются другой, неземной радостью. Порадуем же несколько бедных детей в память Лео и Лилиан. У нас есть сласти, можно прикупить еще. У нас есть много игрушек наших детей, их некоторые вещи из одежды и белья можно подарить бедным. Нина Сергеевна укажет нам детей, и мы позовем детей наших служащих. - Она замолчала.

Муж смотрел на нее долго, но она не отводила своего любящего взора от его глаз. Он опустил глаза и продолжал молчать, потом, обратившись к матери, спросил:

- Вы ничего не имеете против решения Нелли, мама?

- Не-ет, ни-и-чего, - запинаясь, ответила мать.

- Когда же ты думаешь устроить этот праздник? - после некоторого молчания спросил муж.

- Если позволишь, то через два дня.

- А ты не боишься, что наши гости принесут в наш дом какую-нибудь нечистоту или заразу? - снова усмехаясь, спросил он и встретил сочувственный взгляд матери.

- О, Гунар, Нина Сергеевна знает детей, которые приедут к нам.

- А что, это проект Нины Сергеевны?

- Да нет же, Гунар, Нина Сергеевна ничего не знает об этом. Это только сейчас пришло мне в голову, и я боюсь, что Нина Сергеевна не согласится на это.

- Почему бы так?

- Ах, Гунар, разве ты не знаешь, какая она деликатная, чуткая?

- Да, я понял. Но мне странно все это, милая Нелли. Я уже сказал, если это тебя радует, то делай, что хочешь, - и он, поцеловав руку жены и матери, вышел из столовой.

Час, к которому они собирались с удовольствием, прошел натянуто. Нелли сердечно расцеловала свекровь, и хотя та ответила ей несколькими поцелуями, молодая женщина чувствовала холодок, веявший от матери.

Позвонив прислуге, она прошла в кабинет мужа, но его там не было. Тогда она прошла в детскую. Муж сидел на диванчике, погруженный в думу. От массы цветов, которых уже коснулось тление, в комнате стоял одуряющий аромат. Нелли подошла к портрету детей. Еще сегодня утром эти дорогие личики заставляли сжиматься ее сердце болезненной безнадежностью, тоской. Сейчас в нем царит мир и тихая грусть. Они по-прежнему были дороги, эти личики, но она знала, где они. Она подошла к неподвижно сидящему мужу, взгляд которого, как бы застыв, остановился на ней, и она опустилась рядом с ним на диван.

- Гунар, о чем ты думаешь? Сердишься на меня?

- И нет... не на тебя, но это не то... ты меня поразила, и на сердце у меня такая тревога...

- Тревога за меня?

- Нет, не за тебя, от тебя... это неожиданное и скорое превращение, в чем же тут сила?

- Гунар, дорогой мой, сила в Господе. Он своею силою совершил превращение. Он из меня, плачущей, отчаявшейся, ненавидящей и ропщущей сделал радостную, окрыленную надеждой, а посему и счастливой, полной благодарности. Я это вдруг как-то поняла, и ты должен понять, Гунар, ведь ты все так понимаешь, о Гунар! Прости этот тяжелый кошмарный год тоски, слез, стонов и капризов, всех тяжестей из-за меня. Я была счастлива с тобою все эти 16 лет нашей брачной жизни. Сегодня я узнала, что счастье наше может быть еще глубже и полней, - говорила она, прильнув лицом к его груди.

- Что же для этого нужно сделать? Отдать свое сердце Иисусу так, чтобы пойти за Него на костер?

- Да, Гунар, так, - твердо сказала она.

- Нет, Нелли, для меня это непостижимо и маловероятно, а ты меня слишком удивила сегодня, - говорил он. Голос его звучал холодно.

- Ты все-таки сердишься, Гунар?

- Нет, но прости меня, это какой-то сумбур. В нашу жизнь врывается что-то ненормальное, чужое. - Он замолчал, молчала и Нелли.

Ее радость куда-то упорхнула, а сердце сжалось от физической боли. Ей хотелось сейчас же где-нибудь преклониться пред Иисусом и излить свою тяжесть. Это была другая тоска, и она теперь знала, куда ей идти, но она боялась мужа и испугалась его.

- Пойдем спать, Нелли, уже поздно.

Она послушно встала и молча пошла за ним. Пропустив ее вперед, он потушил свет. Вместе они вошли в свою роскошную спальню, освещенную одной лампочкой. Подойдя к кровати, муж вдруг сказал:

- Ты ложись, Нелли, а я пойду в кабинет, ведь ты сказала этому господину, что я жду его завтра?

- Да, к часу дня он придет.

- Ну вот. У меня есть еще одно дело, я скоро приду. Нелли задумчиво посмотрела ему вслед, потом она вдруг опустилась на колени и горько заплакала:

- О, дорогой Спаситель, мне тяжело. Научи, что делать, теряюсь я, боюсь. Но ведь со мною теперь Ты. Ты не оставишь меня одну в этой борьбе. Ты дал мне мужа, не отними его от меня, привлеки его к Себе, как спас меня, я так люблю его. Спаси маму, мне так их жаль. Ты это сделаешь, Ты это можешь, поддержи меня, Боже. Сохрани милого Женю таким чистым и любящим тебя до конца, сохрани его родителей и девочку, они так дороги мне! Благодарю Тебя за все, Иисус! Ты любишь меня, я в Твоих руках!

Это была ее первая молитва по собственному убеждению. Она поднялась, с сердца спала тяжесть и водворился мир. Подойдя к большому зеркалу, она стала причесываться на ночь, но она не видела собственного отражения в зеркале. Мысль ее витала вокруг зажженной елки, окруженной группой радостных детей, она может дать кому-нибудь радость, а это радость! Совершив свой ночной туалет без помощи прислуги, она легла и думала о сегодняшнем дне, так круто изменившем ее жизнь. Предоставив все в руки Божьи, она спокойно уснула.

В это время муж ее ходил по своему кабинету и думал. Но его мысли были совсем другие. Он не мог понять, как могла случиться такая поразительная перемена с его женой. Не сошла ли она с ума? Вся поглощенная тоской по детям, гордая, замкнутая, она жила точно в пустом мире и вот, что же? Этот нищий мальчик с его бредом нашел его прежнюю Нелли! Он сжал кулаки и скрипнул зубами. Потом подошел к курительному столику, вынул из ящика сигареты и опустился на тахту. Он курил редко, когда хотел привести в равновесие свои мысли и нервы, - он прибегал к этому средству. Некоторое время он курил без всякой мысли. Наконец, мозг заработал снова. Еще вчера Нелли сидела на этой тахте и рыдала. Он стал припоминать события этих дней, его потеря, находка портфеля Женей. Впечатление от мальчика вначале странное, потом захватывающее, это и есть, что так повлияло на Нелли. А ее расшатанная нервная система оказалась восприимчивой почвой, и это, вероятно, что-то болезненное, ненормальное и скоро пройдет.

С одной стороны это хорошо, что отвлекло ее от нездоровой тоски по детям.

Ну а семья Жени? Нейман вспомнил отца Жени: обаятельный, высокий, интеллигентный, какой-то светлый, радостный. Сказать: ненормальный - нет, нельзя. Оригинальный - даже и это определение не подойдет, словно чуждый всякой обычной мерке, а его жена? Господин Нейман представил себе эту маленькую, худенькую женщину, ее красивые манеры, мелодичный голос, глубоко сияющие глаза, и сердце его дрогнуло. Да, Нелли попала в прочные сети. Но ведь он сам захотел, чтобы она познакомилась с этой женщиной, тогда он должен быть доволен, его желание сбылось. Бросив недокуренную сигарету в пепельницу, он снова в волнении заходил по комнате. Что предпринять? Как остановить ход действий, что, собственно, случилось? Нелли исцелилась от тоски по детям. Она спокойна и что же? Слава Богу! Хочется ли снова, чтобы она рыдала, стонала, ходила мрачная, неприступная, - упаси, Боже! Тогда в чем же дело? Он взял сигарету и снова бросил ее. Пусть будет, что будет, и погасив свет, пошел спать.

Лампочка бросала свет на лицо спящей Нелли. Несколько мгновений муж смотрел на дорогое ему лицо, и сердце его охватила тоска. Ему почему-то казалось, что это последняя ночь, когда он видит ее здесь. Погасив свет, он быстро лег в постель.

Проснувшись около девяти часов утра, он увидел постель жены пустой и аккуратно убранной на день. Прислуга не могла войти в спальню, когда он спал, следовательно, постель убрала сама Нелли. Это было что-то новое. Он тоже встал, как обычно, пошел в ванную и, совершив туалет, пошел в столовую. За столом сидели дамы и пили чай. Поздоровавшись с ними, он сел. Сегодня Нелли выглядела как-то молодо. Первый раз за весь год он увидел ее в цветном платье. Коричневый цвет его, воротничок и особо скромная прическа делали ее похожей на гимназистку.

- Что это ты так рано поднялась, Нелли?

- Разве рано? Десятый час. Я хочу пройтись. Сегодня так хорошо.

- У тебя дела?

- Да, и дела, собственно, одно дело. Я хочу поговорить с Ниной Сергеевной о завтрашнем дне. - Она слегка покраснела, глядя на мужа, поблагодарила свекровь, поцеловала мужа и вышла из столовой.

- Что это, Гунар, с нею? Можно ли допустить это? - тихо спросила мать.

- Что допускать, мама?

- Ну... эти неожиданные странные фантазии. Ведь это стыд. Это ненормально, дико. Что скажет свет, прислуга, как ты можешь слушать этот бред, позволять этот срам в нашем доме? - все больше горячась, говорила она.

Он сурово сдвинул брови и заходил взад-вперед по комнате.

- Что же прикажете мне делать, мама? Устроить ей сцену, связать ее, лишить свободы, закрыть на замок? Пока я не вижу особой беды или срама, о котором вы говорите. Если ей пришла фантазия устроить елку для бедных детей, то в этом нет еще срама. Пусть развлекается. Разве лучше, когда она источала потоки слез, и к ней нельзя было приблизиться? Я даже нахожу, что она стала лучше, чем была.

- Да, но ее бред, я не могу назвать иначе, все эти восторги дикие, смешные и эта семья. Это, по-видимому, какие-то сектанты, авантюристы, - раздраженно закончила она.

- Сектанты - да! Но авантюристы - я не согласен с вами, мама. Что бы тогда им помешало присвоить мой портфель? Его можно было бы присвоить и утаить и очень умело использовать его содержимое. Впрочем, об этом не станем спорить, мама. Сегодня вы, вероятно, увидите отца Жени, а завтра его мать, тогда вы скажете, авантюристы они, или нет.

Поцеловав руку матери, он ушел в кабинет. Пока в столовой происходил этот разговор, Нелли позвонила прислуге, попросила распорядиться заложить сани, подать пальто, потому что ей не хотелось поехать к Нине Сергеевне в своем нарядном манто и соболях, и она выбрала скромное плюшевое пальто. Она хотела бы пойти пешком, но боялась опоздать. Проходя через зал, она встретилась с мужем, он еще раз был поражен сияющим радостью лицом и обратил внимание на скромность ее наряда.

-Ты надолго уезжаешь?

- К завтраку возвращусь, и, наверно, с Андреем Николаевичем. До свидания.

Сани мигом домчали ее до цели и, отпустив их, она вошла в ворота. Семья Андрея Николаевича собралась на утреннее богослужение, и она очень смутилась, что пришла невпопад. Встретили ее радостно и приветливо. Потом пригласили идти с ними на собрание. Запинаясь, она согласилась идти и сказала, что у нее есть дело к Нине Сергеевне. Условившись поговорить после собрания, все вышли из дому.

Собрание было близко, они скоро дошли. Нелли вошла как-то неуверенно, стесняясь, но ее встретили так просто и приветливо, что она сразу оттаяла. Пройдя вперед со своей спутницей, она села рядом с ней. Любочка села возле матери. Андрей Николаевич с Женей сели среди мужчин.

С осторожным любопытством смотрела Нелли кругом. Комната большая, светлая, стены украшены художественными плакатами с текстами из Библии. На возвышенном месте стоял стол с кафедрой, пиано. Почти весь зал полон публики. Публика была больше скромная. Большинство женщин в платочках, но есть и интеллигентные лица, мужчины и женщины. Довольно много молодых юношей и девушек, а также подростков в возрасте Жени и старше. Но что больше поразило Нелли Адольфовну, это одна общая черта на всех лицах - отпечаток мира, спокойствия и радость у молодых и старших, простых и благородных. Глаза Нелли Адольфовны встретили взгляды многих глаз, и все они сияли ей любовью и приветливой улыбкой.

На кафедру вышел проповедник. Он прочел вторую главу Евангелия от Луки о явлении ангелов вифлеемским пастухам и поклонение их младенцу Иисусу Христу. Затем, все, как один, преклонили колени, и брат-проповедник вознес молитву Богу за ниспослание благословения на все собрание. Началась проповедь. Нелли первый раз присутствовала на таком богослужении. Проповедь была на тему оправдания через веру в Иисуса Христа, на основании 5 главы к Римлянам. Нелли вся превратилась в слух и внимание, забыв о том, где она. Слова падали на ее сердце, как первые капли крупного дождя, пробивающего иссохшую поверхность почвы. Много было еще, что не могло дойти до ее ума, но сердце таяло и трепетало. Она поняла только одно, что перед очами Бога она, грешница, нуждается в помиловании, что ей нечем было бы оправдаться, если бы не Голгофские заслуги Спасителя. Вчерашняя радость показалась ей бедностью, по сравнению с сегодняшней радостью, заполняющей теперь ее сердце. Мысленно она обращалась к своему Спасителю и просила простить ей все-все... Она не замечала, что слезы градом текли из ее глаз, устремленных на старое почтенное лицо проповедника.

Проповедь кончилась, все преклонили колени. Полились к престолу благодати простые, безыскусные, но полные хвалы молитвы. Благодарили Отца Небесного за дар Сына Своего, святую жертву за погибающий мир. Нелли прислушивалась к словам молитв, ей хотелось заглянуть в каждое лицо молящегося. Она всей душой присоединилась к молитвам, и сама благодарила Господа за Его страдание, за Его кровь. Ей хотелось встать и заявить свое покаяние и решение следовать за Господом, но она стыдилась. Только когда все встали с колен, она припала к плечу Нины Сергеевны и несвязно плача и, волнуясь, сообщила ей, что в ее сердце родилась уверенность, что она тоже имеет оправдание через кровь Спасителя.

Нина Сергеевна горячо приветствовала ее, громко просила проповедника подойти к ним. Тот не замедлил исполнить это. Представив госпожу Нейман, рассказала ему о радости. Выслушав это сообщение, он крепко и сердечно пожал руку Нелли Адольфовне, и не выпуская ее из своей руки, попросил внимания.

- Дорогие братья и сестры, дорогие друзья, молившиеся с нами сегодня, порадуйтесь с нами. Господь обрел сегодня еще одну овечку и присоединил к Своему стаду, - и, прося Нелли Адольфовну выйти вперед, продолжал. - Не чудо ли это, которое может совершить один только Господь? Я и все мы видим ее первый раз в жизни, а сестра Нина Сергеевна первый раз встретила ее на своем пути. Мы не знаем, как это случилось, но из уст самой новообращенной сестры, сестры... - он запнулся, забыв имя, но Нина Сергеевна подсказала ему. - Но, прежде всего, мы вновь преклоним колени и поблагодарим Создателя за радость, дарованную нам. И ангелы на небесах сейчас радуются и ликуют вместе с нами. Дорогая наша сестра Нелли Адольфовна, благодарите Господа!

Снова все собрание опустилось на колени. Воцарилось молчание. Нелли Адольфовна, преодолев смущение, едва слышно произнесла несколько слов:

- О, благодарю Тебя, мой любимый Спаситель от всего сердца за эту великую милость и великую радость, которую Ты мне подарил. Я благодарю и славлю Тебя, мой Господь. - Больше она не могла вымолвить ни слова.

- Аминь! - сказал проповедник. - Мы еще споем стоя одну песнь, - предложил он и, сев за пианино, заиграл мелодию.

Стройно грянуло все собрание: "Радость спасения все ныне воспоем". Эта прекрасная мелодия, полная ликования, переполнила радостью сердце Нелли Адольфовны.

- А теперь, дорогая сестра, расскажите нам, как Господь вас нашел, как вы Его встретили. Как произошло, что вы уверовали и сразу получили спасение.

Несколько колеблясь, она начала свое повествование, вначале смущаясь, но постепенно голос ее окреп и становился увереннее. Она рассказала, как накануне Рождества, муж ее, садясь в сани, обронил портфель с крупной суммой денег и других ценностей, как Женя принес этот портфель. О поведении Жени за столом у них на обеде, о его молитве, как он свидетельствовал о любви Иисуса. Рассказала о драме, пережитой год назад, о влиянии, которое оказали родители Жени, как они отказались от награды за возвращенную потерю; о песне Жени, о мученике Кирилле.

- И вот я здесь радуюсь и благодарю Бога, - закончила она.

Еще раз раздалась песнь хвалы. Нелли Адольфовну окружили любящие, приветливые лица. Все улыбались ей, каждый хотел пожать ей руку, она целовалась с этими простыми женщинами, которых видела в первый раз и которые стали вдруг ей дорогими. Ей казалось, что они уже давно были с нею знакомы, и что она истосковалась по ним, желая их видеть. Но какой-то злой судьбой она была отрезана от них, а теперь она с ними радовалась искренне, приветствуя их. Был уже первый час. К часу она должна быть дома!

- Нам надо спешить. Муж пунктуален, - сказала она. - Нина Сергеевна, а где ваш муж?

- Он, вероятно, давно уже дома и ждет нас, - ответила она.

Все вышли из собрания и тихо разошлись каждый в свою сторону. Снова она в дорогой семье. Торопясь, она как можно короче передала свой проект о елке. Нина Сергеевна была очень против, приводя всякие доводы, что могут произойти неприятности со стороны мужа и свекрови. Она назвала это слишком быстрым и необдуманным решением, но Нелли Адольфовна стояла на своем, со слезами умоляя помочь в этом благом деле. Так как не было времени, она обещала еще подумать до вечернего собрания. Вместе с Андреем Николаевичем они поспешили к дому Нейманов.

Вот она и дома. Чем-то чужим пахнуло на нее от всей обстановки такой привычной ей и такой богатой. Герман, как всегда, встретил их со своими услугами. Андрей Николаевич был одет в черный костюм, и хотя этот покрой одежды был не в моде, он необыкновенно шел к стройной фигуре Андрея Николаевича, он как-то особенно подчеркивал его благородство. Его лицо, спокойное и проникновенное, внушало тайное почтение. Нелли провела его в кабинет. С изысканной любезностью встретил его господин Нейман.

- Вы позавтракаете с нами, так как завтрак уже, наверное, готов, Нелли? - как бы вопросительно обратился он к жене.

Вошла горничная и доложила, что завтрак подан. Андрею Николаевичу не очень-то хотелось здесь завтракать, но он не подал виду и на приглашение кивнул головой. Пропустив вперед Нелли и гостя, Нейман пошел рядом с ним по обширным залам. Так же, как и Женя, Андрей Николаевич прошел через всю роскошь, но его взгляд был сосредоточен в одной точке, хотя он и прислушивался к словам хозяина. В столовой их ждала мать и господин Нейман поспешил познакомить с ней своего гостя, сказав по- немецки:

- Мама, позвольте вас познакомить. Это отец милого Жени, Андрей Николаевич... - он взглянул на гостя.

- Добровольский, - с поклоном и улыбкой договорил он.

Старая дама приветливо улыбнулась, подавая ему руку.

- О, Женя такой милый и интересный мальчик, - нашла нужным похвалить Женю мать господина Неймана, так как гость произвел на нее впечатление.

- Интересный? Я не совсем понимаю это определение, - с легкой улыбкой сказал он.

- Ну, оригинальный, - поправила она. Хозяева стали угощать его.

- Вы меня простите, но у меня обычай: прежде принятия пищи благодарить Господа, - сказал он, обращаясь к хозяевам.

Нелли в душе ликовала. Здесь же присутствовала и прислуга. Коротко, но с благоговением произнес Андрей Николаевич молитву за дары, ниспосланные Богом в этот дом для подкрепления сил физических. Молитва была произнесена на немецком языке. "Аминь" повторили за ним все. И что-то особенное было в его манерах держаться, какое-то обаяние и легкость, из темных его глаз исходили радость, мир, любовь. На ком останавливался этот взгляд, у того в сердце что-то затихало, как бы стараясь проникнуть за какую- то чудную завесу. Мать была очарована и растрогана им, хотя гость говорил мало, а больше слушал и отвечал на вопросы. Завтрак кончился, и все встали, сложив руки на спинках стульев. Гость снова помолился и поблагодарил всех общим поклоном. Мужчины пошли в кабинет господина Неймана. Нейман предложил гостю кресло, а сам сел на свой стул и между ними начался оживленный разговор.

Хозяин любезно провожал гостя. В зале они увидели Нелли, сидевшую за роялем и игравшую по памяти мелодию "Радость спасения". Увидев их, она подошла к ним.

- Вы уже уходите? Возьмите меня с собой, - обратилась она к гостю. - Гунар, я пойду к Нине Сергеевне, а потом в собрание и к ужину вернусь. Когда кончится собрание? - обратилась она к Андрею Николаевичу.

- В восемь часов.

- Ну вот, в половине девятого буду дома, ты ничего не имеешь против, Гунар?

- Ты так быстро высказала свое решение, что если бы я даже имел что-либо против, мне остается закрыть уста, - с холодной насмешливой улыбкой сказал он, провожая их до передней.

Простившись с мужем и еще раз пообещав вернуться к ужину домой, она пошла вместе с Андреем Николаевичем.

- Кажется, ваш супруг недоволен вашей отлучкой из дому?

- Да, к сожалению, я вижу, что он вообще недоволен мною в эти дни. Но что же мне делать? Сердце мое влечет меня туда, где я слышу имя Господа. Пусть будет, что будет.

- Да благословит Господь ваше решение, отныне вы в руках Божьих, а любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу.

Нину Сергеевну с детьми они застали за чаем. Нелли приступила к совещанию о елке. Много понадобилось ей трудов, чтобы убедить Нину Сергеевну, сердце которой предчувствовало, что горячее желание Нелли порадовать детей не могло встретить ничего, кроме холодного протеста в ее доме. Вообще ей казалось неблагоразумным входить в этот дом, пресыщенный роскошью, бедным сестрам во Христе и их малюткам. Но Нелли так горячо и упорно упрашивала ее, что, наконец, она сдалась, чтобы не огорчить Нелли.

Было решено сегодня до собрания сообщить нескольким верующим матерям, дети которых посещают воскресную школу, завтра привести детей к Нине Сергеевне, и от нее под руководством молодой сестры, занимавшейся в воскресной школе, привести к Нелли. Нелли хотела прислать за ними автомобиль, но Нина Сергеевна категорически отклонила этот проект. Обсудили возраст детей и их материальное и социальное положение, думая при этом о подарках и гостинцах. Нина Сергеевна обещала доставить мешочки для лакомств. Елку зажгут в 4 часа дня, а до елки угостят детей чаем, шоколадом и прочим. Словом, готовилось большое торжество, и Нелли так радовалась, что жаль было испортить эту радость. Нина Сергеевна все предала в руки Господа.

После собрания Нина Сергеевна и Нелли Адольфовна посовещались с сестрами, дети которых должны быть на елке. Сестры чувствовали себя стесненно с такой важной сестрой, хотя Нелли держалась скромно и сердечно. Детей оказалось восемь человек в возрасте от пяти до двенадцати лет. Вопрос был исчерпан и, сердечно распрощавшись, все разошлись. Андрей Николаевич хотел проводить Нелли домой, но она очень спешила и поэтому нашла извозчика. Садясь в сани, она вдруг спросила Андрея Николаевича, не может ли он достать Библию на русском языке. Он обещал. Сани тронулись. В 9 часов она была дома и вошла в столовую раньше мужа.

- Я не опоздала, мама? - спросила она приветливо, пожелав матери доброго вечера.

Оживленная, свежая, розовая с холода, она внесла в комнату струю свежего воздуха с легким ароматом.

- А вы пунктуальны, уже дома! - посмотрев на стенные часы, сказал муж насмешливо.

- Добрый вечер, Гунар, - ответила она, подходя к нему.

Он не решался воздержаться от обычного приветствия поцелуем, хотя холодное недовольство женой замыкало его сердце. Он сел на свое место и развернул салфетку. Нелли, сложив руки и опустив глаза, безмолвно помолилась. Губы мужа скривились в усмешку:

- Нелли, это же слишком смешно, не натурально, избавь, по крайней мере, меня от этих комедий!

- Какие это комедии, Гунар?

- Ну, изволь, я не знаю, как угодно называть все это. Вообще это, знаешь, что извинительно и, быть может умилительно в Жене, то непристойно нам с тобой...

- Я не знаю, Гунар, пристойно ли это тебе, но мне это так пристойно, что я уже не могу быть без этого и не могу понять, в чем мое преступление!

Ее оживление исчезло, румянец сбежал с лица, сердце снова забилось нервно и болезненно.

- Простите меня, мама, и ты, Гунар, мне немножко нездоровиться, - сказала она упавшим голосом. - Я пойду к себе. Спокойной ночи, - и тихо встав, пошла из столовой.

Перешагнув через порог столовой, она быстро прошла к себе в комнату и, заперев двери на ключ, подошла к дивану, намереваясь преклонить колена и выплакать свое горе и боль. В глазах потемнело, и она без чувств упала на ковер. Она не знала, как долго она лежала, но когда пришла в себя, то услышала стук в дверь и голос мужа. Она с трудом поднялась с пола, шатаясь, подошла к двери, повернула ключ в замке. Вошел муж. Было совсем темно, и он повернул штепсель. Вспыхнула люстра и осветила Нелли, всю бледную с посиневшими губами.

- Что с тобой, Нелли, ты больна? - испуганно спросил муж, обнимая и подводя к дивану, на который хотел ее усадить, но она сама упала на него, откинув голову.

Муж положил ей под голову подушку, она лежала, закрыв глаза.

- Я позвоню, вызову врача.

- Не нужно, пройдет.

- Почему ты заперлась, Нелли?

- Не знаю, машинально. Мне тяжело, Гунар, дай мне успокоиться, оставь меня одну.

- Что это значит? Если ты больна, надо лечь в постель, я вызову врача, - настаивал он.

- Я прошу, не нужно, пройдет.

- Ну, тогда пойди и ложись в постель.

- Хорошо, через десять минут.

- Странно, - повторил он и вышел, затворяя дверь. Нелли спустилась с дивана на колени и горько плача только твердила:

- О, Иисус, Иисус!

Больше слов у нее не было, но и это облегчило ее. Она встала, быстро разделась, выключила свет и легла в постель. В это время ее муж бегал по кабинету, стараясь привести в равновесие свои чувства. Он не мог собраться с мыслями. Когда он вошел в спальню, его жена спала или делала вид, что спит, и он не решался с ней заговорить.

Утром Нелли, как и вчера, тихонько встала в восемь часов, убрала свою постель и осторожно вышла в ванную, где совершила свой туалет. Тут же она преклонила колени и горячо помолилась Богу, прося Его благословить этот день, этот праздник, устраиваемый ею во имя Иисуса для бедных детей, просила мира в доме, мудрости и смирения себе, доброты и мягкости мужу и матери.

В столовой было еще пусто, и стол для утреннего кофе не был сервирован. Она подошла и позвонила горничной, попросила подать ей стакан горячего молока и два сухаря.

Покончив с завтраком, она вошла в детскую и остановилась в недоумении. Увядшие цветы, о которых она забыла, были убраны и заменены свежими - благоухающие пышные белые розы, белая сирень и нарциссы. Это, конечно, укор мужа ее забывчивости. Она подошла к столу, задумчиво наклонилась, вдохнув аромат цветов, и подняла глаза на эти милые личики. Этот год тоски и слез ушел, и жизнь стала другая. Подойдя к белым шкафам с вещами детей, она стала отбирать те из них, которые сегодня хотела подарить бедным детям. Она отложила несколько платьев и белья Лилиан, костюмчики и белье Лео, их обувь, чулочки. Стала отбирать игрушки. Она так углубилась в свою работу, что не слыхала, как вошел муж, и вздрогнула от его голоса.

- Ну, как твое здоровье, Нелли? - проговорил он, целуя ее руку.

- Благодарю, Гунар, хорошо!

- Пойдем пить кофе.

- Я уже выпила молока, но если ты хочешь, пойду. Скажи, Гунар, ты еще сердишься на меня?

- Я не сержусь, но вижу, что мы не понимаем, то есть перестали понимать друг друга, и я хочу поговорить с тобой серьезно, Нелли.

- Хорошо, Гунар, только, пожалуйста, не сейчас, а вечером после елки.

- Да... после елки, - не то согласился, не то выразил свое неудовольствие Гунар.

- Гунар, ведь сегодня первый раз в наш дом войдет Нина Сергеевна. Ты знаешь, как она интеллигентна, как она чутка. Если бы ты знал, как она горячо противилась этой елке, и как трудно было мне убедить ее согласиться. Хорошо ли будет, если она увидит, что не ошиблась в своем мнении, что ты и мама против этого? Я надеюсь, ты будешь присутствовать?

- Нет, Нелли, не надейся на это, я присутствовать не буду, - категорически отказался он и холодно улыбнулся, глядя в оторопевшие глаза жены.

- Будет мама, а для меня это безразлично, ведь эта елка твоя личная фантазия, и я ей нисколько не сочувствую, а потому обойдись без меня. Сразу после завтрака я уезжаю, только подожду Андрея Николаевича, чтобы поговорить с ним. Надеюсь, он верен в слове.

В эту минуту вошел Герман и доложил, что пришел Добровольский.

- А, хорошо, проводите его в кабинет. Я сейчас иду.

До свидания, Нелли, до вечера, обдумай свои поступки и, надеюсь, мы придем к соглашению, - не ожидая ответа, он ровной поступью вышел.

Нелли один миг стояла, как бы, в раздумье, но потом по-детски тряхнула головой и сказала вслух:

- Отложи до вечера, а сейчас, дорогой Иисус, благослови и помоги.

Она вошла в столовую, поздоровалась со свекровью и села с ней рядом.

- Дорогая мама, у нас сегодня елка для бедных детей.

Гунар сказал, что вы не откажетесь присутствовать на ней и быть на ней, как всегда, дорогой хозяйкой весь день! - нежно и ласково смотрела она на мать, ожидая ответа.

- Да, милая Нелли, я рада доставить тебе удовольствие и послужить, как умею. - Я знаю, мама, но простите мне, я так же знаю, что вы не сочувствуете моим "фантазиям", как сказал Гунар, поэтому я тем более ценю вашу заботу, вашу доброту и уступчивость.

Она взяла руку матери и поцеловала, причем на нее упала из глаз слеза. Старушка, видимо, была тронута и провела рукой по золотистым волосам Нелли.

- Что же ты придумала?

- Я хочу угостить детей шоколадом, они бедные, вероятно, не часто лакомятся этим. Пирожков я сейчас закажу в кондитерской, фруктов и сладостей у нас хватит, конфет и пряников я куплю. К часу придет Нина Сергеевна, и мы с ней распределим все подарки. Быть может, дорогая мама, и вы нам в этом поможете? Если это вас не затруднит.

- Охотно, Нелли, какой же это труд?

- Благодарю вас, мама! - она обняла свекровь и несколько раз поцеловала ее.

Сердце старушки таяло. Она видела, как Нелли ожила, только непонятна была ей причина этого.

- Так я пройдусь, мама, и куплю что нужно.

- Хорошо, пройдись, это будет тебе полезно.

Выйдя на улицу, она радостно полной грудью вдохнула морозный воздух. Медленно шла она по тротуару в лучшую кондитерскую. Она заказала несколько десятков пирожков с рисом, мясом и капустой, купила несколько фунтов различных пряников, конфет и шоколада. Уплатив, попросила прислать все на квартиру. Возвращаясь домой, у самого подъезда, встретила Андрея Николаевича, выходящего от них.

- Здравствуйте, дорогая сестра, - сказал он ей, пожимая руку. Нелли вспыхнула от радости.

- Сестра, как это хорошо! - сказала она, улыбаясь.

В хлопотах незаметно пролетело время до часу, когда приехала Нина Сергеевна с дочкой. Женя остался привести остальных. Бесконечно была счастлива Нелли визитом Нины Сергеевны. Она сама встретила ее, сама раздела Любочку, поцеловала их обоих. Взяв девочку на руки, понесла ее. Люба хотела идти сама, и Нелли спустила ее с рук. Медленно двигаясь по роскошным комнатам, с удивлением рассматривала удивительную обстановку; задерживаясь перед каким-либо удивительным предметом, малютка ни о чем не спрашивала.

На пороге столовой их встретила старушка-хозяйка дома, и Нелли представила ей Нину Сергеевну. Ее маленькая воздушная фигура в черном элегантном платье, изящные манеры, музыкальный голос и особенно глаза, глубокие, сияющие и чудная улыбка, произвели чарующее впечатление на старушку. Она с изысканной любезностью пригласила их завтракать и приласкала Любочку. Нина Сергеевна разговаривала со старой дамой по- немецки. Через полчаса, поблагодарив Господа, они все трое встали и пошли в столовую, где и начали свою работу. Они распределили подарки, прикалывая бумажки с именами того, кому они предназначались. Рассыпали по мешочкам конфеты. Вскоре комната была загружена грудами покупок и подарков. С помощью Германа и Эммы все это было перенесено в зал.

Любочкой никто не занимался, но она сама была занята. В этой детской комнате, как уже было сказано раньше, все оставалось, как и было при их жизни. Так, что девочка с разрешения хозяек дома углубилась в рассматривание игрушек, книжек. Хорошо воспитанная родителями, девочка никого не беспокоила. Она была объектом удивления обеих господ Нейман, время от времени поглядывавших на нее.

Ровно в три часа раздался звонок и, встреченная Нелли Адольфовной, через все комнаты в столовую прошла группа детей во главе с Женей и руководящей сестрой Верой, красивой молодой девушкой, а так же с еще одной молодой женщиной с девочкой. Робко озираясь, на цыпочках, прошла вся эта толпа через богатые покои. Но Нелли была так ласкова, приветлива, весела, кроме того, Нина Сергеевна, всем знакомая, всеми любимая, много содействовала тому, что все дети и взрослые почувствовали себя свободнее, украдкой посматривая на старую важную даму в черных кружевах на белых, как снег, волосах.

Но и старушка как бы помолодела, и весь ее лед растаял. Усаживая детей, ободряя особенно робких и застенчивых, все три дамы суетились и хлопотали. Дел было довольно. Здесь же находились двое детей Германа и Эммы, которые прислуживали за столом, разливая по чашкам шоколад и обнося всех пирожками. Прежде, чем кушать, дети по знаку сестры Веры встали, и она совершила молитву благодарения за этот праздник, который Господь устроил для них, за эти дары, покрывающие в избытке весь стол, и принесла к ногам Господа дорогих хозяек дома. Потом началось угощение. Под обаянием ласки, чудной обстановки, изысканных лакомств, быть может, впервые отведанных, дети ожили, стали общительными, отвечали на все вопросы оживленно, вежливо, разумно.

По разрешению хозяев под руководством сестры Веры дети спели: "Есть обитель святая для малых детей". Мелодия и слова в таком исполнении особенно тронули хозяек. Затем дети по очереди говорили стихи из Библии и Евангелия. Любочка встала, и первая рассказала стишок: "Ибо Младенец родился нам, Сын дан нам, владычество на раменах Его, и нарекут Ему имя: Чудный! Советник, Бог крепкий. Отец вечности, Князь мира! Умножению владычества Его и мира нет предела" ( Пророк Исайя: 9,6). Женя рассказал всю вторую главу Евангелия от Матфея. Маленькая девочка, не выпуская руки матери, тоже сказала текст: "Народ, ходящий во тьме, увидел свет великий, и на живущих во тьме в тени смертной свет воссиял" (Пророк Исайя: 8, 2).

Часы мелодично пробили 4 часа. Нелли Адольфовна пригласила детей в зал. Когда электричество было выключено, и вспыхнула елка, дети тихонько ахнули. Под руководством Веры они стройно пропели "Тихая ночь!", "Полный благости". Началась раздача подарков. Подарки получили все: и Герман, и Вера, и Эмма. Решено было упаковать все в один тюк и отвезти к Нине Сергеевне, оттуда родители заберут их. Нелли Адольфовна стала раздавать детям с елки, кто что пожелает на память. Все благодарили щедрых, ласковых хозяек. Праздник удался во славу Божию. Радости и восторгам не было предела. Было уже около семи часов, когда гости Нелли Адольфовны, переполненные радостными впечатлениями, покинули ее гостеприимный кров. Был подан автомобиль. Нина Сергеевна и младшие из детей с тюком с подарками направились к своему дому.

Когда в квартире Нелли Адольфовны все затихло, она задумчиво прошла по комнатам, где только что кипела жизнь и радость. В столовой все было убрано, как будто, ничего не было. В зале Герман и Эмма поспешно убирали с елки оставшиеся на ней украшения и лакомства. Нелли пришла к матери, чтобы поблагодарить ее за хлопоты и участье. Старушка действительно устала и прилегла на кушетку. Она также была под впечатлением пережитого вечера. Восторженно она отозвалась о Нине Сергеевне.

Праздник кончился. Начались серые будни, готовившие ей свои сюрпризы. Устало опустилась она в кресло возле стола и вдруг заметила русскую Библию, принесенную ей, очевидно, Андреем Николаевичем, положенную сюда Ниной Сергеевной. Эта маленькая Библия в скромном черном переплете, с золотой надписью на крышке "Библия", заставила крепко забиться ее больное сердце. Она раскрыла ее и на первой белой страничке прочитала: "Радуюсь я слову Твоему, как получивший великую прибыль" (Псалом 118, 102). На память дорогой сестре Нелли Адольфовне от брата во Христе А. Н. Добровольского, 27.12.19..г".

Мысленно поблагодарив Господа за Его милость, любовь, за встречу с дорогой семьей, она открыла Новый Завет. Перед ней была 1-ая глава Евангелия от Иоанна. Она начала читать ее. И вот, главу за главой поглощала она эту дивную повесть об Иисусе, забыв все свои переживания, все тревоги, все окружающее. Много глав перечитала она, и первосвященническую молитву Иисуса Христа, и как Он был взят в Гефсиманском саду. Она всем сердцем переживала эту трагедию, и когда она дошла до этого места, когда нечистая рука первосвященнического раба нанесла удар в святую ланиту Сына Божия - этот удар острой болью отразился в ее сердце, и она тихо вскрикнула.

-Что с тобой, Нелли? Опомнись, ты не совсем здорова, - холодным тоном заговорил с нею муж, незаметно вошедший.

- Кого ударил? Кто ударил? Ты, кажется, начинаешь уже галлюцинировать! - насмешливо сказал он. Нелли пришла в себя, ей стало неприятно, что муж явился свидетелем ее переживаний. Его тон подействовал на нее ударом бича, и она замкнулась в себе.

- Что такое с тобой? - снова спросил он, беря в руки Библию.

Нелли, неожиданно для себя, выхватила из рук любимую книгу и тотчас тихо положила на стол. Краска залила ее лицо, ноги дрожали, она села. Муж молча следил за нею, и злая улыбка открыла его уста. Нелли не сводила с него своих глаз.

- Я бы хотел знать, Нелли, долго ли еще будет продолжаться эта игра? Ты становишься совсем ненормальной. Ты ставишь в постыдное положение не только себя, но и меня и мой дом. Еще несколько дней, и мы будем басней города, мое положение, мое дело может пострадать от этого. Неужели тебе не стыдно хотя бы перед прислугой, несомненно, уже вынесшей над нами приговор. Огласка не замедлит. Я настойчиво прошу тебя прекратить этот позор, - беспощадно сурово, без всякой деликатности произнес он эту длинную речь.

Нелли казалось, что губы ее склеены чем-то, так не хотелось открывать уста и что-нибудь возражать этому человеку, ставшему ей вдруг чужим и далеким. Сердце ее продолжало биться с болью, большими толчками, затрудняя дыхание. Она принудила себя заговорить и спросила:

- О каком стыде и позоре говоришь ты, я не понимаю тебя, Гунар?

- Ты не понимаешь, это удивительно! Но я предлагаю тебе выбор. Или ты оставишь посещать сектантские собрания и перестанешь разыгрывать из себя какую-то кликушу, перестанешь принимать в доме сектантов и устраивать спектакли в роде сегодняшнего, или... - он остановился.

- Или? - тихо спросила Нелли.

- Я надеюсь, Нелли, ты будешь благоразумной, - вдруг понизил он тон, - и ты примешь мое условие.

- А если нет? - так же тихо спросила она.

- Тогда мы должны расстаться, - побелев, как бумага, отрезал он.

Нелли встала. Ей сделалось дурно. Сердце тревожно билось, ноги едва держали ее, но голос звучал почти ровно.

- Что делать, Гунар, я не могу быть благоразумной и принять твои условия. Если ты так легко и безжалостно просишь вычеркнуть пятнадцать лет нашей общей жизни только потому, что я нашла Своего Спасителя и, пошла на Его призыв, то пусть будет по-твоему. Я люблю тебя по-прежнему, ты дорог мне, и мне больно покинуть это гнездо, где пережито много радостей и горя..., Но мой Спаситель призывает отвергнуть все, что становится между мной и Им, и я иду за Ним.

- Подумай, Нелли, тебе не жаль разбить мою жизнь... нашу жизнь? Что сказали бы Лео и Лилиан, если бы они могли видеть нас? Что скажет свет?

- Ах, свет, Гунар, я умерла для света и он для меня уже год назад. А Лео и Лилиан, они видят меня, и совесть моя чиста перед ними и перед тобой. Гунар, Гунар, мне не жаль, пусть будет так, как ты сказал. Я уйду от тебя!

- Это все, что ты можешь сказать мне, Нелли?

- Да, Гунар, все! Я устала, прости меня... я хочу лечь. Он встал.

- Так иди, ложись.

- Я лягу здесь, Гунар, прости, - чуть слышно сказала она и села у стола.

Он постоял, еще молча, слов уже у него не было. Ему до боли, до страдания было жаль свою жену, но гордость была больше любви, ласки, жалости.

- Спокойной ночи! - тихо и подавленно сказал он и медленным шагом пошел к двери, ожидая, что Нелли остановит его, но у нее даже не было сил ответить на приветствие.

Едва закрылась за ним дверь, как она подбежала к ней и повернула ключ в замке, вслед за тем упала на колени, и тяжелые глухие удары рыдания вырвались из ее груди. Она плакала долго, и только одно слово срывалось с ее уст: "Иисус, Иисус". Наконец, она совсем обессилела.

-Одна в целом мире, - шептала она, - Ты взял от меня детей. Ты взял мужа, о Иисус! Больно мне, больно. Твори волю Свою. Ты хочешь, чтоб у меня ничего не осталось, никого не было, кроме Тебя, да будет воля Твоя! Сердце рвется к нему, он там за дверями, больно мне... От Тебя не скрыться. Он хочет, чтобы я оставила Тебя..., но уже не могу этого. О, помоги мне, мой Спаситель. Прости горе и тоску рвущегося сердца, это последняя дань земному. О, Спаситель, спаси его, дорогого и бедного. Возьми меня всю, как есть: душу, дух и тело!

Она затихла. С трудом поднялась с пола и утомленная, больная, и, как была одета, легла на диван головой на ту подушку, которую так заботливо положил ей вчера муж. "Последний раз последний раз", - пронеслось в ее мозгу и больно кольнуло ее сердце. Но она не хотела больше думать, страдать. Она заснула.

Ее разбудил тихий бой карманых часов, пробивших семь раз. Она проспала много часов в одежде, как убитая. Проснулась она, отдохнувшая от вчерашних потрясений. Она быстро встала, отомкнула дверь, и тихо вошла в ванную. Совершив свой туалет и переодевшись, она вернулась к себе и закрыла дверь на ключ. Помолившись, прочла 18 главу Евангелия от Иоанна. Сегодня для нее был тяжелый день. Она позвонила Эмме и попросила принести горячего молока и сухарей. Когда это было исполнено, она, садясь за стол, сказала ей:

- Вот что, Эмма! Я сегодня уезжаю. Я прошу помочь мне уложить мои вещи, а после доставить их мне, куда я укажу. Я, конечно, буду вам благодарна.

Эмма смотрела на нее растерянно с широко открытыми глазами, и вдруг из этих глаз закапали крупные слезы. Нелли встала, подойдя к ней, обняла, целуя:

- Не удивляйтесь, Эмма, и не плачьте. Следовательно, так нужно. Вы поможете мне?

- О да, барыня, - едва могла промолвить Эмма, целуя руку доброй барыне, и убежала. Минуту спустя, в комнату вошла мать.

- Что это значит, Нелли? Эмма сказала, что ты уезжаешь. Куда? Зачем? - тревожно спросила старушка.

Нелли усадила мать на диване и, опустившись перед ней, целуя руки, сказала:

- Куда? Еще пока не знаю. Зачем? Так хочет Господь. Вы, дорогая мама, спросите об этом Гунара.

- Но это абсурд! Это ты придумала?

- Это придумал Гунар, так как условия для меня невыполнимы. Не будем больше говорить об этом. Мне больно это. Я еще раз благодарю вас за все годы общей жизни. Вы были мне настоящей матерью. Простите все недостатки мои и не забывайте, когда я буду жить одна... - голос ее дрогнул, и она снова припала губами к рукам старушки. Та горько плакала.

-Как же ты будешь жить одна? Ты ведь привыкла к роскоши, и ты ведь не совсем здорова.

- О, что до роскоши, без этого я проживу. Мне до конца моих дней хватит моих небольших средств. И я думаю, что смогу их разделить с неимущими. А здоровье? Я в руках Божиих. За каждый день в жизни благодарю Его, а час, когда Он позовет меня к Себе, для меня самый желанный, только бы быть готовой предстать пред Ним!

- Но, ты, конечно, возьмешь все вещи, к которым привыкла?

- Нет, мама, для меня назначена новая жизнь, и все старое я оставляю. Возьму белье, некоторые вещи из одежды.

В комнату громко постучали. Нелли вздрогнула, побледнела. Вошел муж. Он провел бессонную ночь в мучительной борьбе и думах, но остался при своем решении, но это нелегко досталось ему. Он осунулся, глаза окружили темные тени, брови были сурово сдвинуты, губы сжаты, его красивое лицо было мрачно, как туча. Сердце Нелли болезненно сжалось, как любит она мужа, как дорог он ей, не уступить ли ему? На миг она поколебалась. Ведь жизнь будет пустынной без него, мелькнуло в мозгу. "О, Иисус, прости, поддержи!.."

- Доброе утро, Нелли, мама! - приветствовал он жену и мать, подходя и целуя их руки, - хорошо, что ты здесь, мама, ты уже слышала?

- Да, Гунар, я слышала, и я потрясена...

Он не дал матери договорить и обратился к жене:

- Как спала, Нелли, на новом месте? Как ты себя чувствуешь? - как бы посмеиваясь, спросил он, но лицо его не изменило своей мрачности.

- И спала хорошо, и чувствую себя хорошо, - спокойно ответила Нелли.

- Ну, что ж, обдумала ты свое, наше положение, и, конечно, переменила свое решение?

- Гунар, я быстро крепко уснула, так что я не успела и думать, но тем не менее, твое решение я не переменила.

- Итак, ты идешь на скандал? Разрываешь нашу жизнь, накладываешь пятно на мой дом, и все это во имя Христа? Ха-ха-ха! - со злобой рассмеялся он.

- Гунар, пощади, какой скандал, какое пятно? Ты сам не хочешь принять меня. Я люблю тебя, я ни в чем не виновна перед тобой, но вернуться к прежнему, оставить Христа я больше не могу и не хочу. Если ты позволишь мне жить в твоем доме и служить Христу и Его делу, я буду рада... Я буду верной тебе, как всегда, больше прежнего и лучше прежнего любящей тебя женой.

- И будешь бегать на сектантские собрания и принимать в своем доме?

- Да, - кратко ответила Нелли. Он с трудом сдержал себя, и только побледнел еще больше.

- Тогда, к сожалению, нам не о чем говорить больше, - сквозь зубы процедил он.

Воцарилось тяжелое молчание. Нелли, казалось, что все слышат биение ее сердца. Мать горько плакала, облокотясь на гору подушек на диване.

- Когда ты думаешь уехать? - снова спросил муж.

- Сегодня, - ответила Нелли.

- Так скоро? Она молчала.

- Ты возьмешь отсюда все, что хочешь?

- Я не возьму отсюда ничего, и, пожалуйста, не будем больше говорить обо мне. Все, что меня касается, все это только мое. За твои заботы и попечения до сего дня я благодарю тебя от всего сердца, но теперь наши пути разные. Обо мне заботится мой Господь!

- Мне хочется все-таки узнать, как ты думаешь устроиться, я ведь не чужой тебе? Нелли горько усмехнулась.

- Я еще не знаю, но если ты интересуешься этим, то можешь узнать от Андрея Николаевича.

Он понял, что разговор окончен, и он должен идти. Его сердце болело, ему хотелось продлить эти тяжелые минуты, последние с женой. Он любил жену, ему хотелось обнять ее, приласкать и сказать: прости, не уходи, я люблю тебя. Но он силой воли победил этот крик сердца и так же встал. - Ну, прощай, Нелли, пойми, я не мог поступить иначе, - и взял протянутую ему холодную руку и прижался к ней с поцелуем, при этом горячая слеза выкатилась из его глаз и упала на руку Нелли, и он отпустив ее вышел из комнаты.

Нелли, постояв немного, без чувств упала на ковер. На тревожный звонок вбежала Эмма.

- Попросите барина скорей, дайте воды, врача по телефону!

Эмма вихрем вылетела из комнаты и сейчас же вернулась с водой. Барин уже уехал, а доктора вызвал Герман. Обе женщины суетились около бесчувственной Нелли. Через полчаса приехал врач. Нелли уже пришла в себя. Он выслушал ее и молча сел писать рецепт.

- В чем дело? Это опасно? - спросила мать.

- Сердце чрезвычайно слабое, нужно остерегаться сильных волнений...

Нелли в это время уже сидела, приводя в порядок свой туалет.

- Это, всего на всего, легкая дурнота, доктор, - улыбаясь, сказала она.

- Я написал вам рецепт, будьте пунктуальны, вы молоды, и все может улучшиться.

Врач ушел. Нелли, хотя и слабая, встала.

- А теперь, дорогая мама, я буду укладываться, чтобы, вернувшись к обеду, Гунар не застал меня здесь. Старушка со слезами смотрела на нее. Все три женщины тщательно складывали вещи, которые выбрала Нелли. Не обошлось без некоторых препирательств, так как старушка старалась убедить невестку брать все лучшее, нарядное, дорогое, а она брала, что проще и скромнее. Эмма получила много подарков. Наконец, все было уложено и снесено в вестибюль.

- Ну, теперь все, - дрогнувшим голосом сказала она как бы в пространство.

Нелли подошла к двери, замкнула ее и, возвратившись к дивану, упала на колени:

- О, Иисус, больше у меня ничего не осталось на земле. Ты теперь все для меня и здесь и за порогом жизни. Все дорогое на Твоем алтаре. Веди меня, куда хочешь, за Собой, только дай силы, у меня их нет. Спаси дорогого мужа... Тебе я пожертвовала его. Сохрани его от зла, спаси нашу мать и весь этот дом. Благослови путь, на который я вступила и дорогую семью Андрея Николаевича. Да прославится имя Твое. Аминь.

Поднявшись с колен, она подошла к рыдающей матери, и, упав на ее плечо, плакала:

- Ну, дорогая мама, прощай! Прости мне все, я тебя благодарю за все. Будешь ли навещать меня?

- О да, да, дорогое бедное мое дитя, буду, скоро приду. Позавтракай со мной последний раз, - просила она.

- Мне не хочется есть, только для тебя, дорогая мама, посижу за столом. Хотелось бы поскорее закончить эту пытку.

Постучали в дверь, вошла Эмма и доложила, что барин просит к телефону мать. -Подожди, Нелли, - сказала старушка.

Войдя в кабинет сына, она взяла телефонную трубку. - Ты, Гунар? - спросила она.

Последовал ответ, длившийся с четверть часа. Старушка села, видимо растерянная.

- Ты не заедешь даже проститься со мной, и Нелли еще здесь, хотя все уже упаковано?

Опять она долго выслушивала ответ.

- Да, Гунар, но если бы ты видел Нелли, я не ждала от тебя такой жестокости, и если бы я не видела всего своими глазами, я бы сказала, что это не мой сын!

Снова длилась речь по ту сторону...

- Да, но ты страдаешь по своей вине, ты разбил чужое сердце, ты отверг великую любовь и ты сломал две..., нет, три жизни. И за что? Чувства твои ложные и мелкие.

Снова ответ.

- Бог с тобой, поезжай, куда гонит тебя твое гордое сердце. Дай Бог, чтобы ты не пожалел обо всем тогда, когда это будет уже поздно. Бог знает, увидимся ли? Ну, прощай. Хорошо, сейчас распоряжусь. Что передать Нелли? Что любишь ее? О Гунар! Ты не мог бы так безумно разбить ее сердце, оно уже больное. Прощай! Бог с тобою! - она повесила трубку и позвонила Герману.

Потом тихо возвратилась к Нелли. Та сидела на диване, беспомощно опустив руки, и в сердце ее великая тоска боролась с жаждой "отвергнуть себя и взять крест Свой". Мать села рядом, и обняв ее, привлекла к себе.

- Дорогая моя, ты можешь остаться здесь, сколько хочешь.

- Нет, нет, мама, скорее вон отсюда! Отсечь соблазняющий член, ни дня, ни лишнего часа! Вошел Герман и остановился у порога.

- Герман, уложите в чемодан вещи барина, он сказал, что вы сами умеете выбирать, только немного, он едет за границу. Все доставьте ему в отель, - она назвала лучшую гостиницу столицы. - Сделайте это скорее. С ночным поездом он едет. Больше ничего.

Герман, поклонившись, вышел. Мать снова повернулась к Нелли:

- Гунар домой не вернется, он звонил мне из отеля, что ночным поездом уезжает на несколько месяцев. Все дела оставляет на твоего дядю и сейчас, верно, беседует с ним. Поручил сказать тебе, что очень страдает и любит тебя.

Нелли нервно с горечью рассмеялась.

- Дорогая мамочка, это нисколько не решает дела. Я позавтракаю с вами в этом доме последний раз. Уйду из него навсегда.

- Но ведь тебе некуда уйти, поживи, пока найдут тебе квартиру.

- О, это пустое, я тоже пока поселюсь в гостинице, а квартиру найду скоро.

- Но ведь у тебя и обстановки нет, ведь отсюда ты ничего не берешь.

- Куплю, что нужно, это пока отвлечет меня от острой тоски, а там Господь даст мне Сам покой, - и она крепко поцеловала мать.

Вошла Эмма и пригласила их к завтраку. Обе встали. Последний раз Нелли оглянула свой уголок, последний раз прошла по роскошным покоям, где уже год назад угнездился дух смерти, а теперь все было мертво и пусто. Прошла она в кабинет мужа. Сколько часов она провела здесь! Здесь бегали дети, взбираясь на кресло, тахту. Все в прошлом. Теперь все новое. Старушка брела за ней, проливая горькие слезы. Но Нелли окаменела, она бы и рада была потоку слез, но слезы иссякли. Всему, всему бывает конец. Нелли еще раз обняла мать, расцеловала ее. Старушка рыдала.

- Нелли, подожди же, когда подадут сани.

- Нет, мамочка, я пойду пешком, да мне и полезно будет.

Она поцеловала и Эмму. Та горько плакала. Пришли Герман и повариха проститься с Нелли, от которой видели только добро. Прислуга не могла понять, что случилось в доме, какой ураган разнес все счастье семьи, разбросал ее.

Последний раз помог Герман своей барыне одеться. Попрощавшись со швейцаром, Нелли вышла на улицу из дома, в котором прожила более 15 лет, наслаждаясь полным счастьем, какое может дать мир. Прислуга стояла на улице и смотрела вслед удаляющейся фигуре молодой женщины.

События последних четырех дней пронеслись с такой быстротой над головою Нелли, не дали ей времени опомниться. Шла она машинально, кругом нее кипела жизнь, но она ничего не видела, и только войдя во двор, где жили Добровольские, она как будто очнулась. Дети увидели ее в окно и двери перед нею были радушно распахнуты. Супруги встретили ее радостно. Но что-то тревожное было в этой встрече. Андрей Николаевич только что вернулся из банка и рассказал жене о неожиданном, не договоренном отъезде господина Неймана за границу. Они ждали подробностей от Нелли, и ее измученный вид говорил, что ее подробности будут невеселые.

Стараясь говорить короче, Нелли передала им все. Они понимали, как ей тяжело, потому ни о чем не расспрашивали.

- И вот я свободна, - закончила Нелли свой рассказ. - Там все кончено навсегда. Мне нужно найти квартиру и купить все необходимое. Поможете ли вы мне? Ведь я ничего не умею и не знаю.

- Конечно, нужно ли спрашивать об этом?

- А сегодня мне нужно найти помещение, пока у меня не будет своего угла. Не порекомендуете ли вы мне приличный отель?

- Вы можете у нас поместиться.

- Нет, мои милые, родные. На это я не согласна. Я каждый день буду приходить к вам с утра до вечера, и кушать будем вместе... Я внесу свою долю в бюджет, согласны?

- Ну, хорошо, - сказал Андрей Николаевич. - Сегодня я разыщу для вас подходящий отель, а завтра с утра мы с Ниной отправимся искать квартиру.

Нелли рассказала Андрею Николаевичу, какое она желает помещение, и после обеда он должен будет идти искать.

Пообедали все вместе. Нелли стала отходить душой, куда-то погрузилась ее тоска. Она ласкала детей, говорила с Женей, после обеда она прилегла немного отдохнуть и крепко уснула. В это время Андрей Николаевич уже успел вернуться, найдя комнату. Нелли вместе с ним отправилась посмотреть и осталась очень довольной. Потом Нелли попросила его съездить к матери и привезти необходимые вещи. Он скоро исполнил это и привез ей привет от матери и обещание скоро навестить ее. Закрыв на ключ свою новую квартиру, она снова вышла с Андреем Николаевичем. По дороге она купила разной провизии и нагрузила своего спутника.

Придя домой, они все вместе сели за стол и, помолившись, стали ужинать. Дети были оживленны и радостны. Потом детей отправили спать и провели чудный молитвенный час у слова Божия. Нелли, плача молилась о муже и просила Иисуса снять с нее бремя тяжелого горя.

Андрей Николаевич благодарил Господа за все и за премудрость Его, которою он Сам ведет Своих избранных быть может, часто по острым камням, сквозь мрак и терние. Сердце Нелли он предал Иисусу в Его пронзенные руки. Нина Сергеевна молилась, чтобы Господь дал ей столько любви, чтобы она могла помочь Нелли Адольфовне идти тем тернистым путем, по которому повела ее рука Господня. Потом просила она Господа помочь найти уголок для Нелли, чтобы она могла себя чувствовать, как дома. Предав всех, и детей своих, и дом Нелли в руки Господа, она кончила молитву.

Нелли пошла в отель, и Андрей Николаевич снова проводил ее. Первую ночь провела Нелли вдали от дома, одна, она снова склонила колени пред Иисусом и наедине с Ним выплакалась досыта. Раздевшись, она легла и долго не могла уснуть, но усталость взяла свое, и она, наконец, уснула. И вот она видит сон: она с мужем плывет по какой-то широкой реке. Они сидят в лодке под шатром. Кто- то с шестом в руке стоял на корме и направлял эту лодку. Кто это был, она не видела, потому что он был покрыт плащом. Ее мужа и ее сковали цепи, цепи эти золотые. Она видит по одной стороне реки чудные дворцы из белого мрамора. Сады, полные цветущих роз, все залито чудесным светом. Раздается чудное пение птиц. Вот еще один дворец, он кажется лучше всех. На зеленых бархатных полянах видны люди в светлых одеждах. Видит она Женю и Нину Сергеевну с мужем, а дальше за ними Лео и Лилиан в белых одеждах. Все они подбежали к берегу и зовут ее к себе. Она рванулась к ним, но муж ухватился за цепь, держит, не пускает ее, а с берега кричат милые голоса: "Иди, иди скорей!" И вдруг к берегу от дворца стал приближаться какой-то ослепительный лучезарный свет. Лучи его были, как огненные стрелы, вылетающие из него и заливающие светом все окружающее. Из центра этого видения вдруг протянулась рука с кровавой раной, пронзавшей ладонь. Рука была протянута безмолвно. Нелли не могла больше держаться. Она бросилась в поток света, который понес ее к берегу. Оттуда к ней протянулась рука Жени, его отца, а сзади стояли радостные Лео и Лилиан. Вдруг она услышала отчаянный голос мужа: "Нелли, вернись ко мне!" Она оглянулась и увидела, как муж тоже бросился в поток, как с него упали цепи и понесло его к берегу, где ждали радостно протянутые руки.

Нелли проснулась, потому что в дверь стучали и слышен был голос Нины Сергеевны:

- Нелли, Нелли, да проснись же скорей!

С трудом опомнилась Нелли. Спрыгнула с кровати и, открыв дверь снова легла. Вошла Нина Сергеевна.

- Как вы крепко спите, дорогая. Я уже испугалась, не случилось ли что с вами, - и она подошла, поздоровавшись с нею.

Они обнялись и искренно поцеловались.

- Я видела странный сон, - сказала Нелли. - А ты придаешь значение снам? - Конечно нет, но это сон необыкновенный, быть может, и не без значения. Она рассказала сон.

- А пока, милая Нелли, вставай, уже девять часов. Пойдем, поищем квартиру. Ты у нас выпьешь чаю?

- Нет, дорогая Нина, я сейчас позвоню, чтобы нам дали кофе. Ты у меня выпьешь кофе?

Вместе они помолились утренней молитвой, позавтракали, и в 10 часов они уже выходили из отеля. Господь услышал молитву, и они очень скоро нашли удобную для Нелли квартиру, состоящую из комнаты, кухни и ванны на тихой улице в небольшом старинном доме, расположенном в глубине сада. Дом принадлежал двум сестрам-немкам, занимающим другую половину. Нелли дала задаток - половину месячной платы и обещала в течение двух-трех дней перебраться. Старушки больше всего радовались тому, что слышали свой родной язык и видели что их квартирантка - интеллигентная и обеспеченная дама. Нелли с Ниной вышли радостные, благодаря Господа за Его милость. Не заходя домой, они направились в мебельный магазин и там выбрали все, что нужно было для квартиры. Когда все было сделано, они направились домой. К трем часам пришел Андрей Николаевич и все сели обедать. Нелли попросила Нину указать ей какую-нибудь девушку для услуг.

- Мы вам порекомендуем одну сестру, она вдова, у нее никого нет, тихая труженица, аккуратная, не очень молодая, словом, для вас, Нелли, совсем подходящая.

- Ну вот, слава Богу! Все заботы Господь разрешил так чудно. Я не знаю, как отблагодарить вас, - сказала Нелли.

- Устроил все Господь, Его будем благодарить. Начиная со следующего дня, они принялись устраивать уголок для Нелли. В течение трех дней все было готово, и Нели перебралась в новое жилище, перебралась и сестра для услуг Нели. Они друг другу понравились. По вечерам Нелли читала Библию, стараясь исследовать Слово Божие. В ее уголок собирались сестры, полюбившие ее всей душой. Она читала им разъяснение, пела, играла на пианино. Часто в ее доме устраивались собрания.

Однажды, во время собраний ее посетили свекровь и дядя. Собрание проходило своим чередом. Спели несколько духовных гимнов. Потом спели квартет: "О неужели, Царь Вселенной". И мать, и дядя Нелли Адольфовны, которые были здесь, были глубоко тронуты, особенно на молитве. Во время чая дядя беседовал с Андреем Николаевичем, а свекровь с Ниной Сергеевной и Нелли, прощаясь, они дали обещание посещать собрание. Дни Нелли протекали в Боге. По утрам к ней приходили дети верующих, она учила их грамоте. Веру Нелли учила немецкому языку. Часто навещали ее Женя и Люба, которых она очень любила. Днями Нелли была занята трудом, она купила себе швейную машину и накупила разных тканей, шила белье и платье для бедных. Острая боль и тоска давно улеглись. От всего прошлого она отрешилась. Она горячо молилась о муже, о его обращении, о его спасении. Мать и дядя стали усердно посещать собрание. Они часто навещали и Нелли. От них она знала о муже, что он то в Италии, то в Испании, то в Швейцарии или Англии, словом, развозит свою тоску по свету и не нашел до сих пор покоя. Нелли так усердно молилась о нем, молились также и мать и дядя, уверовавшие в Господа и многие друзья Нелли, братья и сестры.

Наступила весна, снег уже почти растаял. Здоровье Нелли было слабое, и она особенно ждала весны и говорила своим друзьям Нине Сергеевне и Андрею Николаевичу:

- Это моя последняя весна!

- Почему ты так думаешь? - спрашивала Нина Сергеевна.

- А сон мой помнишь?

- Что же, сон, как сон.

- Иди, иди скорей, кричали мне с берега, и я бросилась в поток и ухватилась за пронзенную руку.

- Ну и что же? Так ведь и есть, ты ухватилась за пронзенную руку и перешла на другой берег.

- Нет, нет, уже я знаю, чувствую, что это другое, но я рада особенно, если и Гунар отправиться в этот поток.

Нина не знала, что ей ответить.

Пасха прошла. Деревья покрылись чудным зеленым пухом. Окна в саду были открыты, и Нелли целыми днями сидела у окна, шила что-нибудь, вышивала или читала Библию . Она никогда не бывала одна. В ее уголок влекло всех, и для всех она находила ласку и привет, помощь и любовь. Еще было только начало мая, но солнце припекало основательно. Нелли любила солнце только тогда, когда оно не жгло ее. Она ходила в сад только перед закатом. В собрании она несла обязанность пианистки. Еще месяц, и она вступит в завет со Христом, приняв водное крещение по вере. Она ждала этого события, считала дни. Готовясь к этому дню, она много читала Библию. Сейчас она стояла на коленях. Перед ней лежала Библия. Она, подняв глаза, смотрела в высокое синее небо. О, как рвалось ее сердце ввысь к Нему, к Иисусу, там ведь и дети ее!

Она унеслась мыслями в пределы того мира и вздрогнула, когда раздался звонок. Вошли мать и дядя. Они радостно приветствовали ее и вручили ей букет крупных благоухающих ландышей. Нелли с успокоением вдыхала их аромат и попросила сестру-помощницу поставить их в вазу. Старички зашли к ней перед собранием попить чаю, и скоро все сидели за столом. В свекрови нельзя было узнать ту важную чопорную даму в кружевах, которую мы встретили на Рождество. Нарядное кружево исчезло с ее головы. Она стала милой, приветливой старушкой, любящей говорить о Боге, слушать о Нем. О дяде нечего было и говорить, он всегда был мягок, добр, всегда любил Нелли. Здесь за чаем мать сообщила, что получила письмо от Гунара. Он очень истосковался, и есть намек, что скоро приедет.

Дни бежали. Нелли за последнее время как-то поблекла. Ей не хотелось двигаться лишний раз, вставать с места. Тяжело было одеться. Она так и сидела бы у окна и смотрела в милое небо. С трудом она шла в собрание; только там, как бы снова набиралась силы, жизни и радости. Голос ее звучал полно, играла она с душой, занималась с детьми, с молодежью. Но, возвращаясь домой, она снова чувствовала усталость, утомление. О, только бы скорее пролетел этот месяц! Да, Нелли каждый час слабела, она не чувствовала боли и даже сердцебиение оставило ее. Слабость все увеличивалась. Дышалось трудно, не было аппетита. Однажды свекровь, ничего не говоря Нелли, пригласила доктора, так как сама Нелли не хотела и слушать о докторе и лечении. Он выслушал ее сердце и сел к столу писать рецепт, не говоря ни слова.

- Ну что, мама, легче тебе стало? - улыбаясь, спросила Нелли. - Ведь жизнь уходит, мама, и лекарства не удержат. Я перешагну этот порог с радостью: "Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет - оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек", - задумчиво сказала она.

Наконец, наступил день Троицы, в который назначено было крещение Нелли. Последние дни она чувствовала себя очень слабо. Мать без ведома Нелли послала письмо сыну, сообщая об опасном состоянии здоровья Нелли. Она не просила приехать, не писала подробности о Нелли, только сообщала, что доживает последние дни. Сегодня Нелли собрала все свои силы и молилась, чтоб Господь помог ей и дал сил, сколько нужно. Услышана молитва всей общины, горевавшей, что эта жизнь полная любви и сострадания ко всем, догорает.

Сегодня Нелли почувствовала себя хорошо. С помощью Нины и Веры она надела свое венчальное платье, несколько переделанное. Она очень побледнела, похудела и выглядела совсем молодой. На берег реки ее повезли. Нелли была оживленной, она просто ликовала.

Утро было прекрасное, теплое. На крещении присутствовала вся община. Нелли окружили сестры, переодели в белый халат, повязали волосы белым платком. Она вошла в воду, как бы полная сил. На душе было торжественно, благоговейно, и глаза смотрели в небо. Пресвитер, крестящий Нелли, спросил: - Веруешь ли в Сына Божия, Иисуса Христа?

- От всего сердца, - ответила она звонким радостным голосом, и пресвитер погрузил ее. В этот миг она как бы действительно умерла. Она вышла из воды, и весь мир ей показался новым, невиданным. Ее быстро переодели. В воздухе звучало стройное пение: "Блаженны, омытые кровью Христа". Нелли была очень слаба, и потому старались не затягивать собрание. Все поздравляли ее, радуясь. Радовалась и Нелли. На сердце было тихо-тихо. Чувствовалось, что все кругом исполнилось торжественной тишиной. Несмотря на ранний час, и на том и на другом берегу собралось много зрителей. На собрание тоже поехали на лошадях.

В 8 часов утра началось утреннее богослужение. Считаясь с силами Нелли, собрание и здесь старались не затягивать. Пресвитер с Андреем Николаевичем, как с дьяконом церкви, возложили на нее руки и вместе со всей церковью молились. Сердце Нелли ликовало. После молитвы началось преломление хлеба в воспоминание смерти Господней. Нелли в первый раз приступила к этому. Собрание кончилось пением любимого гимна Нелли: "Радость спасения". Нелли уже не играла сама, играла за нее сестра Вера, которая успела научиться. Нелли была переполнена радостью, любовью и благодарностью ко всем. Ее снова усадили и увезли домой. Нина Сергеевна сопровождала ее.

Комнаты ее были полны цветов в вазах, в корзинах, бокалах. Сестры общины сделали это. Она даже не села в свое кресло и, раздевшись, легла в постель. Поднялась она сегодня рано, поэтому крепко уснула.

Нина пошла к своей семье, пообещав сегодня зайти. Перед вечерним собранием зашли Нина, дядя Нелли и свекровь. Нелли попробовала встать, но ноги ее не послушались. Столик пододвинули к кровати, и все вместе пили чай. Нелли была радостная, смеялась, как дитя, но никого не могла обмануть, что это - последние вспышки жизни. Силы ее покидали. Голос звучал все слабее, она часто с трудом переводила дыхание. Ни о каких врачах она не хотела и слышать.

- Я знаю, - говорила она, - что никакой врач мне не поможет, я уже скоро пойду к моему чудному Врачу.

Дыхание отрывисто вылетало из ее груди. В комнате царила тишина. Все боялись вздохнуть и не отводили глаз от бледного лица в ореоле золотых волос. Никто и не думал уходить на собрание.

- Глаза твои увидят Царя в красоте Его, узрят землю отдаленную, сердце твое будет только вспоминать об ужасах... (Ис. 37, 17-18), - громко сказала Нелли и открыла глаза.

- Что вы все так печально смотрите, мои милые, - ласково спросила она, обводя глазами все лица, - "Радуйтесь всегда в Господе" (Фил. 4, 4). Глаза мои скоро увидят Царя во всей красоте Его, и Лео, и Лилиан меня встретят, и ты, Ниночка, там будешь, и Андрей Николаевич, и Женя, мой первый благовестник. - Она перевела дух. - О, если бы и ты, мама, и ты, дядя, не поколебались более, и я могла встретить вас там, и Гунар, бедный, я увижу... О, если бы я это знала! Да, я верю! Нина дорогая, продолжай молиться о моем Гунаре, и вы, брат Андрей Николаевич.

Старушка плакала. Дядя взял с нежностью руку Нелли и сказал с убеждением:

- Дорогая деточка, всех ты нас увидишь там, Гунара, маму и меня. Мы тоже любим Иисуса и хотим быть с Ним.

- О дядя дорогой, вы утешили меня, и я с большой радостью отхожу отсюда.

Тихонько зашел Андрей Николаевич. Нелли повернулась и улыбнулась:

- Брат дорогой, спойте последний раз. Андрей Николаевич молча встал и вышел в другую комнату. Через минуту раздался бархатный голос певца: "Пребудь со мной, уж свет сменился мглой". Голос умолк. Глубокая тишина наполнила все сердца. По бледному лицу Нелли покатились слезы. Плакали все. Подошла к постели мать и своим платком отерла слезы.

- Эти слезы, мама, которые ты осушила, хорошие слезы. Прощай, дорогая мама, значит, встретимся там?

- Да, - тихо ответила мать.

- Откройте окна! - попросила Нелли. Все переглянулись,

- Окна открыты, Нелли!

- Брат Андрей, сестра Нина, прощайте. Женя... Благодарю, подойдите.

Нина с мужем подошли. Она протянула руку. Нина и Андрей пожали ей руку. Слов ни у кого не было. Подошел дядя и также попрощался с нею, ведь он долгие годы заменял ей нежного отца, так как она рано потеряла родителей. В его доме она встретила Гунара, и дядя благословил ее к венцу. Теперь эта молодая жизнь угасает, и он, старик, должен проводить ее в последний путь, а сам остаться на земле, где для него уже ничего нет. Со слезами отошел старик от этого одра, где жизнь уже уступала смерти. В восемь часов раздался звонок. Нелли, вздрогнув, открыла глаза и посмотрела на всех.

- Верно, братья и сестры пришли проститься со мной, - сказала она. - Посадите меня.

Теперь ей видно было всех. Она тяжело дышала. Несвежая улыбка озаряла ее лицо. Вошел пресвитер и почти вся община. Комната наполнилась людьми.

- Спасибо, дорогие, прощайте... Благодарю. - Она перевела дыхание. - Я радуюсь, безмерно радуюсь. О, мой последний день на земле!.. Сколько радостей там у Него! Хочу встретить всех вас...

Все присутствующие с лицами орошенными слезами, не отводя глаз от умирающей, тихо запели: "Мы у берега земного". Нелли слушала последний гимн на земле. Вдруг она открыла глаза, устремила их вверх, как будто, небосвода над ней не было, уронила обе руки на грудь и сама упала на подушки...

Все было кончено.

Казалось, что это была неправда. Сегодня она была на собрании, разделяла со всеми свое торжество... Неужели теперь ее нет? Одели Нелли по ее желанию, которое она высказала прислуживающей сестре. Кроме всего, в вещах лежал конверт с надписью: "После смерти моему дяде Густаву Стивенсону".

Наконец, Нелли была одета и перенесена в ее любимую комнату, в которой она провела все эти месяцы со дня ухода из дома мужа. Окна были открыты, в комнату лился запах отцветающей сирени и пение птиц. Здесь были: Нина, Вера, Наташа, Женя и Любочка, которые забрались в любимое кресло Нелли и, обнявшись тихо сидели. Вдруг раздался резкий продолжительный звонок, нарушивший тихое молчание возле усопшей. Наташа опрометью бросилась открывать. В квартиру ураганом ворвался бледный, высокий господин в дорожном костюме.

- Нелли, Нелли, где она?

С безумным криком ринулся он к ложу, слишком красноречивому в своем торжественном наряде, и, откинув кружево, покрывающее ее, на минуту замер. Улыбающееся похудевшее лицо, еще не тронутое тлением, все утопавшее в цветах, было безмятежно и спокойно. Казалось, она собралась под венец и, будто сон уморил ее. Господин Нейман с протяжным стоном упал на труп жены, и из его уст вырвалось:

- О, Нелли, дорогая, любимая. Вернись ко мне, я люблю тебя, сердце терзалось тоской по тебе, рвалось к тебе. Я искал забвения, покоя, но его нет без тебя. Нелли, дорогая моя, возвратись ко мне. Он отнял тебя от меня, отнял детей, я боролся с Ним, но Он победил. Он - сила, а я - прах. Он взял тебя, пусть берет и меня. Я не хочу больше борьбы. Отдайте мне Нелли! Как она страдала из-за меня! Иисус, о, возьми меня тоже!

И этот сильный мужчина стонал, бился в рыданиях. Он не видел, что около него рыдал дядя Нелли, его мать. Комната наполнилась народом. К рыдающему мужу подошел Андрей Николаевич и дядя. Они, ласково обняв его, увели в спальню. Он почти лишился сил и, как сквозь пустое место, прошел чрез толпу. Войдя в эту комнату, он немного пришел в себя.

- Это ее уголок, - сказал он, опускаясь в кресло возле ее кровати.

Кровать так же вся была покрыта цветами.

- О, я безумец... О Иисус, Ты жесток в Своей любви... Это и она говорила. Прости, Иисус! Что Ты можешь сделать со мною более, чем поразить меня? Все окружили и меня...

- И слава Ему! Возблагодарите Его! Он сокрушил плоть, чтобы спасти душу, - наклоняясь над ним сказал Андрей Николаевич. - Придите в себя, будьте мужественны до конца. Теперь все страдания окончены, на земле ее больше нет, а там она блаженна. За несколько минут до смерти она высказала свое желание видеть там и вас, где теперь она.

- Дорогой Гунар! И я обещал ей это, - сказал дядя. - Обещал, что там она встретит и меня, и мать твою. И мы с твоей матерью уже отдали сердца свои в руки Иисуса. Теперь очередь за тобой. У тебя еще много сил, жизнь еще не пришла к закату, посвяти ее Иисусу, и Он воздаст тебе.

- Да! - громко произнес Нейман, - прошлое уже безвозвратно, нужно начинать новую жизнь, но не поздно ли?

- Нет, не поздно, это именно тот час, который предусмотрел Господь, - сказал Андрей Николаевич.

- Я не умею благодарить. Но дядя и вы, дорогой друг, примите мои пожелания. Помните ли, я несколько месяцев назад высказал убеждение, что принять ваши убеждения - юродство. Теперь же я их принял. Слава Создателю! Я бы хотел привести себя в порядок, я ведь прямо с поезда. Когда мать сказала... - он замолчал.

- Теперь я хочу поговорить со всеми друзьями Нелли. Все трое вошли в гостиную. Там, окружив тело Нелли, сгруппировались все верующие. Господин Нейман твердой походкой подошел к ее ложу и спокойно откинул покрывало. С его лица сбежала последняя краска, и он стал бледен, как восковое лицо. Потом он отвел глаза и посмотрел на всех и, когда, наконец, стал приходить в себя, он увидел проповедника, а потом личико Жени, стоявшего у изголовья Нелли и не сводившего своего взора с ее лица.

Господин Нейман спокойно начал свою речь:

- Дорогие друзья! Я думаю, что вы - друзья мои, потому что были друзьями Нелли. Я не могу говорить много и не хочу, я много виноват перед женой, и если бы не моя безумная гордость, то мы были бы счастливы. Но случилось иначе. Я убил ее, мне ничем не искупить своей вины, но я вручаю мою жизнь Иисусу, которому она принесла меня в жертву. Пускай Он кончает, что начал.

- Дорогой наш друг! Вы давно уже дороги и близки всем нам, с того дня, как дорогая наша сестра и ваша спутница пришла к ногам Иисуса и просила нас молиться о вас. Мы все это время несли вас на руках молитвы. Мы не знаем путей Божиих. Его пути - не наши пути. Да, нечем искупить своих преступлений, но наш Ходатай всегда заступается за нас. Веруете ли вы этому?

- От всего сердца! - твердо сказал Нейман.

- Эти слова сказала вчера ваша супруга перед тем, как погрузиться в воду, и мы радуемся, что слышим их из ваших уст.

- Да, дорогие братья и сестры, пути Божии неисследимы. Несколько месяцев тому назад этот юный Женя нашел портфель с деньгами и возвратил его мне. И чем оказалась эта находка? Находкой Иисуса. Сколько душ Он нашел!

Все стали благодарить Господа. Коротко молился Нейман, прося Иисуса простить и принять жизнь его, отныне посвященную Ему на служение.

- Брат Андрей! Спойте эту песнь, которую вчера пели для Нелли.

Андрей Николаевич молча сел за пианино, аккомпанируя, тихо запел "Пребудь со мной".

Господин Нейман рыдал над телом жены, только, когда голос певца смолк, он поднял залитое слезами лицо...

- Завтра мы предадим земле прах нашей сестры, - объявил пресвитер. - Он подошел к господину Нейману и протянул ему руку на прощание.

- Я бы хотел эту ночь провести возле тела жены, - отвечая на рукопожатие, сказал Нейман.

- Конечно, это ваше право, но я прошу прежде выпить с нами чаю и отдохнуть, - предложила Нина Сергеевна.

- Благодарю вас, - ответил он.

В это время дядя Нелли поднял руку, попросил слова. Все замолчали. Вынимая из кармана запечатанный конверт, он сказал:

- Это завещание, сделанное Нелли за три дня до смерти, которое она просила прочитать всем вам, - и он стал читать его.

Все свое состояние оставляла Нелли на дело Божие, уделив третью часть на бедных общины, в том числе и на прислугу Наташу. Свои личные вещи она раздала друзьям. Не был забыт никто. Вера получила часы и браслет, и девушка была сильно растрогана, когда вручили ей эту драгоценность. Все, что находилось в этой квартире до последней мелочи, она просила принять Нину Сергеевну.

После чаепития в семье Добровольских, куда были все приглашены, Нейман вернулся к Нелли. Там царила глубокая тишина. На эту ночь он отпустил и Наташу. Раздевшись в передней, где еще висело белое летнее платье, пальто, лежали на столе ее белая шляпа, зонт и перчатки, он повесил свое пальто рядом с Неллиным, обхватив последнее руками и, погрузив в него лицо, зарыдал, как дитя. Потом он включил свет, подошел к Нелли и снял покрывало. Лицо ее стало, как будто, темным; Гунар открыл окна, в комнату полился запах вечерней прохлады, и эта чистая струя освежила одуряющую атмосферу. Гунар снова подошел к телу Нелли и стал смотреть.

- Где ты, Нелли, нашла ли ты покой у Иисуса? Встретила ли ты Лео и Лилиан? - вслух спрашивал он. Кругом безмолвие.

- Помнишь, Нелли, ту ночь, когда ты последнюю ночь спала под моим кровом? Мне казалось, что больше ни одной ночи не проведу с тобою. Но вот, я ошибся, последняя ночь на земле здесь, которую я провожу под твоим кровом. Мог ли я думать это? Почему ты молчишь? Скажи хоть слово. Ведь ты жива, да... Но предо мной лежит бездыханное тело. А сколько мук оно претерпело? Я виновен! Ты ведь жива, Нелли! И ты можешь ответить мне, если захочешь. О, Иисус... Ты теперь совсем в Его руках.

Он встал, наклонился ближе, взял холодную руку жены, подержал ее и положил. Он дотронулся до золотых волос, провел по лбу. От всего веяло холодом. Он поправил цветы, складки платья.

- Милая Нелли! Где же ты? Отзовись с высоты, где обитает твоя душа. Я не пожалел тебя, пожалей меня ты, ты умерла, но живешь. А я живу, но на душе смерть. О, Иисус! О, Иисус! Торжествуешь ли ты над червем, что раздавил его? Разбитый в прах, я пришел к Тебе, я буду служить Тебе верно, пока хватит сил.

Он говорил это, стоя у тела жены, как бы в забытьи.

- О, как я устал! - тихо сказал он.

Потом он закрыл Нелли ее мягким покрывалом и отошел. В задумчивости он пошел бродить по квартире, рассматривая все вещи. Подошел к окну, сел в кресло Нелли. На ее столике лежала раскрытая Библия и маленький носовой платочек с ее любимым запахом фиалок. Он взял Библию и вспомнил, как она вырвала ее у него из рук. Сердце его сжалось острой болью, и он горько улыбнулся. Это был единственный резкий жест за всю ее жизнь. И он вспомнил, как она сама испугалась этого и тихо положила Библию на стол, как бы желая сгладить свою дерзость. Он держал в руках эту Библию, к которой столько раз прикасались ее руки. Несколько строчек было подчеркнуто цветным карандашом. Он прочел много мест и особенно запомнил: "А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей! "(Иова 19, 25-27).

Гунар опустил книгу и задумался.

- О, если бы Ты, Искупитель, дал мне такую веру! Нелли умела верить.

Он посмотрел в ее сторону. Какое-то спокойствие опустилось в душу Гунара. У него не было ни жуткого чувства в эту тяжелую ночь наедине с трупом жены, не было и отвращения к этому дыханию смерти. Он откинул голову на вышитую подушку, еще день назад на ней покоилась голова Нелли. Теперь она мертвая. Электричество все горело, но солнце уже давно взошло и смотрело в окно, роняя свои лучи на лицо Гунара. Он сидел неподвижно. Свежий предутренний ветерок колыхал оконные занавески, гуляя в прядях волос Гунара, и чуть-чуть приподнимал покрывало Нелли. Вот он смело ворвался в комнату, подхватил платочек Нелли со стола, бросил его на Библию в руках Гунара, прикрывая его руку. Гунар взял этот платок, сжал в руке, потом поднес к лицу и вдохнул аромат. "Это последний привет Нелли" - подумал он.

- Прощай, Нелли! - шепнул он и снова закрыл глаза.

За окном весело щебетали птички, одна из них села на ветку белой акации прямо перед окнами, потом влетела в комнату. Он шевельнулся. Часы бежали, а Гунар все сидел неподвижно, держа в руках Библию.

Ночь прошла. Наступил новый день в жизни Гунара. Вдруг Библия выскользнула из его ослабевших рук и с тихим шелестом упала на пол. Гунар спал...

За два дня до Рождества молодой помещик Фирман вызвал к себе лесничего, старого верного слугу, служившего еще при его отце и считавшегося в доме другом и советником. Старик сразу заметил, что хозяин его не такой, как всегда, и у него тревожно забилось сердце от неясного предчувствия какого- то удара. - Здравствуй, Павел, - сказал ему хозяин. - Ты, конечно, не забыл, что завтра канун Рождества и что надо выбрать для нашей Верочки самую красивую елку в лесу?

- О да, барин, - ответил старик, - я уже высмотрел одну и ждал только вашего приказания, чтобы срубить ее. Вы останетесь вполне довольны ею. Она такая ветвистая, нарядная, с красивой верхушкой! Мы вечером поедем с Иваном рубить ее и завтра утром привезем.

- Хорошо, хорошо, - рассеянно ответил помещик, прохаживаясь по комнате и как будто избегая смотреть |на старика.

Тот помялся на месте, чувствуя какую-то неловкость и, наконец, сказал:

- Другого приказания не будет, барин? Я пойду тогда, ибо день короткий, и надо все приготовить еще для рубки дерева.

- Ну да, конечно... тебе домой далеко идти, но я хотел еще поговорить с тобою об одном деле. Мне кажется, что тебе уже трудно нести свою службу, ты состарился и не можешь уже так оберегать лес как раньше. Проезжая на днях по лесу я заметил кое-где порубки, и это сильно меня огорчило. Я очень признателен тебе за верную службу. Но должен сказать тебе, что твои года требуют уже более спокойной жизни. Я хотел предупредить тебя, что мы будем искать себе более молодого и знающего свое дело лесничего, а ты пока ищи себе какую-нибудь более подходящую работу, но имей в виду, что пока ты будешь искать себе места, ты можешь жить у нас в имении. Мы тебя не гоним!

Большие слезы покатились по щекам старика. Он тяжело вздохнул и с усилием проговорил:

- Воля ваша, барин, только подумайте немного: кто возьмет меня теперь, старика? Куда я денусь со своими детьми? Барин, ведь я носил еще вас на руках и был уверен, что и умру у вас на службе. Отец ваш мне всегда говорил: "Смотри, Павел, не покидай молодого барина и служи ему так же верно, как и мне". Я разве не был верным слугой? Что срублены молодые деревца, это, конечно, нехорошо, и если бы я был помоложе на десяток-другой лет, этого бы не случилось, но неужели из-за нескольких деревьев вы ставите ни во что верность всей моей службы у вас?

- Ничего я не забываю, милый мой, и еще раз повторяю тебе, что в благодарность за твою верную службу ты можешь жить у нас, пока не найдешь себе что-либо подходящее, а я буду искать себе деятельного и опытного лесничего, прошедшего специальную школу для лесничих. Ты не огорчайся, когда устроишься на новом месте, увидишь сам, как ты будешь хорошо себя чувствовать, избавившись от непосильной работы и тяжелой ответственности.

Старик молча поклонился и, тяжело шагая, поплелся домой. Ему казалось, что все деревья в лесу уже узнали о его горе и своими вершинами грустно кивали ему на прощание, а пасмурное небо как будто еще сильнее нахмурилось, удивляясь человеческой забывчивости и неблагодарности. Но Павел был глубоко верующим человеком, в его домике на лесной полянке каждый день читали Библию, и вся семья собиралась на молитву. Шагая по глубокому снегу, он возносил горячую молитву Господу, умоляя Его заступиться за него.

Мало-помалу слезы прекратились, и он спокойно стал обдумывать свое положение, однако, никакого выхода не находил; оставалось только одно: отдаться в руки Божьи и всецело положиться на Него. Он решил, что ничего не скажет семье, чтобы не омрачать наступающих рождественских праздников, и когда пришел домой, то приказал сыну поскорее приготовить сани, потому что барин велел срубить елку в лесу. В это самое время в барском доме, который он только что покинул, шла горячая работа на кухне и по всему дому все готовилось к празднику.

Верочка, шестилетняя дочь Фирмана, скучая, одиноко бродила повсюду, мешая всем работать; наконец, ее одели потеплее и выпустили в сад, строго запретив выходить из него. Девочка с восторгом выбежала на свежий воздух, бегала и прыгала по снегу, лепила из него куклы, катала снежные шары, визжа от удовольствия, подбрасывала их вверх и ловила, подставляя свою головку. Комья снега при этом рассыпались в мелкий порошок, обдавая ее с ног до головы блестящей пылью.

Это было так интересно!

Вдруг, во время своего веселья, она увидела недалеко от сада на поле ворону, которая с трудом прыгала, влача за собой сломанное крыло. Верочке так стало жаль ее, что она, забыв приказание не выходить из сада, пробралась через изгородь и направилась к вороне, чтобы поймать ее и отнести к няне, которая вылечила бы ее, как она лечила больных кур. Испуганная птица закричала и поскакала быстрее. Верочка ласково звала ее и с протянутой вперед ручкой все бежала за ней, но снег был довольно глубок, и ей все труднее было бежать. Между тем, ворона дотащилась до леса и скрылась на его опушке. Верочка, не замечая, куда идет, стала везде искать пропавшую птицу.

Начал падать снег; становилось все холоднее. Наконец, утомленная девочка остановилась и оглянулась. Где же это она? Где сад? Где дом? О, как страшно между этими высокими деревьями, которые как будто все сближаются, чтобы окружить ее теснее! Верочка от страха закричала, стала звать няню, свою мать, но никто не отозвался на ее слезы и крик. Бросаясь туда-сюда и не зная, как вернуться домой, она в изнеможении упала у подножия одной старой сосны, горько плача и дрожа от холода и страха. Надвигалась ночь; ветер выл и поднимал снежную пыль, которая ослепляла глаза девочки. Прижавшись плотнее к стволу сосны, она дула себе в ручки, а слезы так и катились по испуганному личику.

Павел, одевшись потеплее, уселся на поданные сани и поехал с сыном за елкой. Лошадка тяжело перебирала ногами рыхлый и глубокий снег; уже стемнело, когда они добрались до места, где росла елка. Однако вскоре сильный ветер разогнал тучи, снег перестал падать, и на небе ярко засияла луна. Срубив дерево и уложив его на сани, они поехали обратно и вот, проезжая одно место, они увидели как бы человеческую фигуру, прислонившуюся к дереву. Старик велел сыну пойти посмотреть, что там такое, и когда тот подошел, то вскрикнул от удивления. Старик подбежал к нему и тоже всплеснул руками:

- Барышня наша! Ведь это она тут спит! Скорее возьмем ее на руки и повезем домой, чтобы оттереть!

Они погнали лошадку и скоро приехали к дому лесничего. Жена лесничего осторожно внесла бедную девочку в комнату, раздела ее, уложила в постель, все время растирая тело девочки руками, потом обложила ее теплыми бутылками. Все с тревогой окружили спящего глубоким сном ребенка, потом стали на колени и начали просить Господа, чтобы Он спас дорогое дитя. Наконец, Верочка глубоко вздохнула и открыла глаза, с удивлением оглядываясь вокруг. Узнав жену лесничего, которую она очень любила, она улыбнулась и спросила, где ее няня? Ей ответили, что няня сейчас придет, а пока пусть она еще полежит и согреется. Ей дали выпить горячего молока и всячески старались развлечь, чтобы не дать ей вспомнить о происшедшем, что могло бы испугать ее.

В господском доме между тем поднялась сильная тревога. Когда пошли в сад за девочкой и не нашли ее, все, бросив свою работу, побежали во все стороны искать беглянку. Но все было напрасно! Никому не пришло в голову, что она сама могла пойти в лес, поэтому и не искали ее там. Когда стемнело, беспокойство дошло до отчаяния. Куда девалась Верочка? Все остановилось в доме - уже не до праздников было. Няня ходила из комнаты в комнату, ломая руки и упрекая себя в том, что не досмотрела за ребенком. Вся прислуга притихла, кто тихо всхлипывал, кто вздыхал. Все боялись пойти к господам, чтобы не потревожить их. Но вдруг послышались торопливые шаги на дворе и вскоре кто-то сильно постучал в дверь. Как по сигналу, весь дом бросился к дверям, и все с затаенным дыханием ждали позднего посетителя. Это был сын лесничего. Запыхавшись от быстрого бега, он с трудом проговорил:

- Ваша девочка у нас. Слава Богу, жива и невредима. Мы нашли ее в лесу, спящей в снегу. Наша лошадка уже не могла бы доставить ее сюда, и вот я прибежал сам, чтобы известить вас.

От волнения и удивления никто не проронил ни слова, пока, наконец, хозяин, выйдя из оцепенения, бросился к юноше, и, плача и смеясь, стал целовать его. Вдруг весь дом пришел в себя. Все заговорили и радостно принялись за свою работу. Кучер бросился в конюшню и, не дожидаясь приказания хозяина, запряг самую лучшую пару лошадей в сани и подал их к подъезду. Господа не заставили себя долго ждать и, захватив с собой теплые одеяла, поехали к лесничему.

Верочка к тому времени уже совсем ожила, весело болтала, рассказывая про какую-то ворону и спрашивая изредка, скоро ли придет няня. Вдруг раздался колокольчик и, минуту спустя, мать и отец прижимали уже к груди свое дорогое дитя. После того, как родители Верочки вдоволь нагляделись и обласкали свою девочку, они, оглянувшись назад, увидели всю семью лесничего, скромно стоявшую у дверей. У всех от умиления глаза были полны слез, а малыши с разинутыми ртами глазели на молодую женщину, которая то плакала, то смеялась, обнимая и целуя Верочку. Вдруг фирман подошел к лесничему и, взяв обе его руки в свои руки, с волнением проговорил:

- Павел, я с радостью оставлю тебя у себя на службе до самой твоей смерти; сына твоего я пошлю в школу лесничих, и он заменит тебя. Вся твоя семья ни в чем не будет нуждаться, я о ней сам позабочусь.

Старик с благодарностью пожал руки хозяину, он был слишком взволнован, чтобы говорить. Когда господа уехали, жена спросила его, что значат слова барина, но он бросился на колени и горячо благодарил Господа за чудесное избавление. Потом он рассказал семье о случившемся утром, о том как он просил Господа помочь ему в этом безвыходном положении. Можете себе представить, какими желанными гостями были на рождественской елке все члены семьи лесника, какие они получили подарки при освещенной сотнями свечей елке и какой радостью были исполнены сердца обоих семейств в день Рождества. Но я думаю, что у лесничего радость была сильнее и светлее и что он еще раз убедился в близости Господа ко всем призывающим Его.

Дэн был маленьким продавцом газет.

- Я должен сам править своим челном! - убеждал он себя, когда бури жизни грозили ему гибелью. - Папа сказал, что я должен это делать, и я могу.

Бедный Дэн! Для своих двенадцати лет он был очень мал ростом. Мать его умерла, а отец, неисправимый пьяница, вытолкнул его на улицу со словами:

- Ты уже достаточно взрослый и сам должен править своим челном!

Живя при отце, он частенько терпел холод и голод, ругань и побои. Так что теперь жизнь ему казалась не особенно трудной. Вместе с другими продавцами газет он снял маленькую комнатку; чтобы согреться, он рано ложился спать, а утром вставал вместе с другими и выбегал на улицу продавать газеты. При всех своих стараниях, он еле сводил концы с концами. За квартирку он платил исправно, но частенько голодал и ходил в старой изорванной одежонке.

Ненастным ноябрьским днем, когда он продал большую часть газет и шел в чайную перекусить, с ним случилось нечто, что изменило всю его дальнейшую жизнь.

Какая-то няня, переходившая с ребенком через улицу, растерялась при виде приближающихся с одной стороны трамвая, а с другой - автомобиля, оставила ребенка на произвол судьбы, а сама убежала. Дэн увидел весь ужас положения и в одно мгновение оказался на середине улицы. Он подоспел во время. Какое-то сладкое чувство наполнило его сердце, когда он одним толчком откинул девочку от приближающегося автомобиля, но в то же время почувствовал сильную боль, и вокруг него все погрузилось в густую тьму. Когда эта тьма рассеялась, то он обнаружил себя на мягкой, чистой постели, а возле него стояла женщина вся в белом.

- Как я попал сюда? Где нахожусь? - спросил он в изумлении.

- Ты находишься в госпитале. Карета скорой помощи доставила тебя сюда. Ты сильно пострадал, спасая маленькую дочь госпожи Свифт.

В глазах Дэна просветлело.

- О, - воскликнул он, - я так рад, что спас ее! Я боялся, что не успею, однако же, успел. Как раз вовремя бросился на помощь.

Глаза сиделки наполнились слезами.

- Ты - малый герой. Все о тебе такого мнения, но ты очень-очень пострадал.

- Я так рад, что спас ее! - повторил он. - У нее есть мама, не так ли?

- Да, - ответила сиделка, - и очень хорошая. Глаза Дэна засияли:

- Она тоже радуется. Она бы очень плакала, если бы ее дочь погибла. Но девочка ничуть не пострадала, не так ли?

- Да, да, с девочкой все благополучно, но тебе-то здорово досталось!

- Кто-то должен был пострадать, и я счастлив, что это выпало на мою долю. У меня нет мамы, которая плакала бы обо мне, а папа, если и узнает, что я попал под автомобиль, то все равно не станет беспокоиться. Я живу сам по себе. Только, только...

Сильные боли прервали его дыхание, а в глазах потемнело, с большими усилиями он докончил:

- Только было бы хорошо иметь любящую маму. Сиделка молчала.

- А что с моей ногой? - спросил мальчик через некоторое время. - Я не могу ею двинуть.

- Она сломана, но через несколько недель все будет в порядке.

- А что же будет с газетами? Знаете, я имею газеты на продажу.

- Теперь ты не сможешь их продавать, будешь здесь до тех пор, пока не поправишься. Глаза мальчика опять просветлели.

- Здесь хорошо, - заметил он, - я рад остаться здесь, если только я вам не в тягость. Я никогда не находился в таком красивом месте, тут все так чисто!

- Не разговаривай так много, - нежно сказала сиделка, - успокойся и еще усни.

Он недоумевал, почему она хочет, чтобы он спал, но все же уснул. Когда он проснулся, то у кровати сидела красивая женщина. Большой букет красной гвоздики стоял на столике и распространял приятное благоухание. Дэн вопросительно глянул на посетительницу, а она вместо ответа встала и поцеловала его в лоб.

- Дэн, я мама маленькой девочки, - сказала она, нежно гладя его худую руку, лежавшую на белом одеяле.

- О, - воскликнул он и лицо его просияло. "Как она рада, - подумал он, - и как я рад, что спас ее дочку. Она поцеловала меня, подумать только, она поцеловала меня!" То был первый поцелуй в его памяти.

Первый поцелуй!

- Мой дорогой мальчик, - говорила она, - ты - маленький герой. Мое сердце болит от сознания, что ты пострадал, спасая мое дитя.

- Не беспокойтесь, барыня, все хорошо. Вы видите, никто обо мне не горюет. Я - одинокий Дэн. Он старался утешить ее. Он говорил бодро и улыбался, но единственным ответом ее были слезы.

Наступило Рождество. Дэн еще не мог ходить, но доктор в госпитале уверял его, что скоро он будет бегать так же, как и раньше.

Дэн сидел на мягком кресле в гостиной госпожи Свифт. Милая девочка, которую он спас, бегала по гостиной. С улыбкой она приблизилась к нему, показывая свою новую куклу, которую получила на Рождество. Порой она робко обнимала его своими ручонками за шею, смотрела ему в глаза, как бы желая пролить свет радости в его одинокое сердце и жизнь. Никто ему так не нравился, как эта беззаботная девочка. Может быть, потому, что он спас ее? Ему казалось, что нет никого красивее ее мамы.

- Дэн, - сказала она в это утро, - как тебе понравится мой рождественский подарок?

- Ваш подарок? - переспросил он, удивленно глядя на нее.

- Да, - сказала она, - если бы не ты, то я была бы в это Рождество лишена единственного ребенка, поэтому я думаю, что и ты не должен оставаться без матери. Дэн, я хочу быть твоей матерью, если ты этого желаешь.

Она обняла его и прижала к себе. Было трогательно смотреть в лицо мальчика в этот момент: чаша его радости была переполнена. В своем изумлении он только выговорил:

- Ой, ой, ой!

Но теплота, наполнившая его сердце, осталась в нем навсегда. Какая пропасть была между его настоящим и прошлым! Покой и радость преобразили его не по-детски изможденное лицо, и он выглядел чистым и красивым. Не было слипшихся пучков в его вьющихся волосах, спадавших на лоб.

В этот миг у двери появился Цезарь, старый чернокожий слуга.

- Рождественский обед готов, - объявил он, широко улыбаясь.

Из столовой доносился приятный аромат жареного индюка. Подошли к столу. Во время молитвы Дэн благоговейно сложил руки. Лицо его сияло, когда он тихо молился:

- Боже, Ты такой добрый, и я такой счастливый!

Дэн вырос в новом доме и был благословением для приютивших его. Он не забыл того пагубного действия, какое водка имела на его родной дом, и он никогда не прикасался к рюмке вина. Когда он указал на причину и рассказал горькую повесть своего детства, спиртные напитки исчезли из этого дома, и все они прилагали все старание, помогая тем, кто страдал от них. А все живущие в этом доме навсегда отдали свои сердца Господу.

Вечер перед Рождеством. Темные тучи нависли над большим городом. Падал пушистый снег. Дул порывистый декабрьский ветер. Было уже поздно и движение на улице начало затихать.

Вдруг из-за угла большого дома показался какой-то юноша, который перебежал на другую сторону улицы и остановился у газетного киоска. Присматриваясь к киоску, он съежился от холода и заслонил свое лицо воротником дырявого пальто. Большие ботинки еле держались на его худых, посиневших от холода ногах. Юноша весь дрожал.

Постояв немного у киоска, он, плотнее закутавшись в свои лохмотья, быстро зашагал по тротуару. Вдруг чья-то рука легла на его плечо. Юноша повернулся и увидел стоящего перед ним человека.

- Извините, что я вас задерживаю, - ласково сказал незнакомец. - Я долгое время наблюдал за вами через окно и думал, может быть, вы один из тех, которые голодают и не имеют приюта в эту святую ночь. Есть ли у вас где переночевать сегодня? - Я?.. Я... ночлег... кто даст мне ночлег сегодня? - резко переспросил юноша. - Я не имею ночлега и так вот скитаюсь.

- Пойдемте со мною, - сказал незнакомец. - Вы найдете у меня приют и проведете у меня праздник.

Юноша стоял, растерянно глядя себе под ноги. После некоторого размышления он спросил:

-И какой это праздник?

- Праздник Рождества Христова. Ведь завтра Рождество !

Лицо юноши искривилось, глаза наполнились слезали. Повернувшись к стене дома, дрожащим голосом он проговорил:

- Уж и Рождество, как быстро!

Незнакомец подошел к юноше, взял его за руку:

- Успокойтесь, пойдемте со мною, обогреетесь. Вы ведь прозябли? Юноша поднял свой взор на незнакомца и проговорил:

- Вы ведь не знаете, кто я и откуда.

- Для меня безразлично, кто вы и откуда, я знаю и уверен, что вы один из грешников и хочу, чтобы вы у меня провели праздник.

С этими словами он взял юношу под руку, и они вместе зашагали по тротуару. Вскоре они скрылись в ярко освещенном проеме дверей большого дома. Пройдя несколько дверей, они вошли в длинный коридор.

- Откуда вы взялись перед этим киоском? - спросил незнакомец.

Юноша хотел что-то ответить, но не успел. Перед ними открылась дверь, и они вошли в небольшую, но уютную комнату. Облегченно вздохнув, юноша опустился на предложенный ему стул у самой печки. Хозяин дома оставил его одного и вышел в другую комнату. Юноша с любопытством рассматривал стены комнаты. На передней стене он увидел слова, оправленные в рамку: "Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит". А справа над книжной полкой висело зеркало.

Молодой человек, пригнувшись, увидел в нем длинноволосого, грязного оборванца. "Как здесь хорошо!" - подумал он и невольно вспомнил радостный день в кругу своей семьи. Вспомнил и ушедшую пору детства, тюрьму, последние дни, проведенные им за городом в сырой яме... И на сердце стало еще тяжелее. Вдруг из-за приоткрывшихся дверей соседней комнаты донесся до него веселый детский голосок и звуки гитары. В комнату снова вошел хозяин, держа в руке белый свиток.

- Пожалуйста, ваше белье, оденьте это, - сказал он. Юноша нерешительно поднялся, сбросил с себя пальто. Хозяин вздрогнул при виде такого исхудалого тела юноши, который был скорее похож на обтянутый кожей скелет.

Синевато-желтое тело виднелось через рваную рубашку. Полуобнаженные руки опустились книзу расшнуровывать ботинки.

- Вы уже давно не сбрасывали свое пальто, не так ли? - заметил хозяин. - Да, - ответил юноша, - ''как надел по выходу из тюрьмы, так и доныне.

Хозяин, покачивая головой, снова удалился из комнаты, потом опять возвратился:

- Вот вам еще костюм, он поношенный, но чистый. Когда юноша умылся, переоделся в чистую одежду, причесался, они вместе с хозяином вошли в другую комнату. В углу сияла елка, вокруг нее бегала, развлекаясь, девочка.

- Галя! - обратился к девочке хозяин, - расскажи стишок.

Девочка, немного смущаясь присутствия незнакомца, покраснела, но все же подбежала к елке и проговорила:

"Радость, радость, торжество, Ныне праздник, Рождество".

Хозяйка дома взяла в руки гитару и запела рождественский гимн. Но вот прозвучал последний аккорд и воцарилось молчание. Было тихо, только часы нарушали эту святую тишину своим медленным боем. Юноша склонил голову, тяжело вздохнул, и уже послышалось сдержанное всхлипывание.

- Что с вами? - спросил хозяин.

- Ничего, господин, я только вспомнил, что когда-то эту песенку пела моя мама в рождественский вечер. Много лет прошло с тех пор, как я слышал эту мелодию... Забыл слова, забыл ласку матери, любовь отца... - его голос дрожал, и он зарыдал.

Хозяин подвинул ближе к нему стул, успокоил его и спросил:

- Ваши родители умерли? Юноша ответил:

- Мы жили в одной деревне на юге России, там было хорошо. Я был единственным сыном у своих родителей, но не послушался добрых наставлений отца, сдружился с весьма плохими товарищами, в результате чего попал на два года в тюрьму. Выйдя из тюрьмы, я возвратился в свое селение, но вместо нашего дома я застал одни развалины. От соседей я узнал, что моих родителей за какую-то веру сослали в Сибирь. Тяжело мне было на сердце, что я никого не имею. Я стал скитальцем по миру. Попав за границу, я вновь встретил плохих людей, пристал к ним и за совершенное убийство попал в тюрьму на семь лет. Две недели тому назад, я вышел из тюрьмы. Скитался по городу, ночевал в сырых ямах, и о судьбе своих родителей я ничего не знаю.

Окончив рассказ о себе, юноша тяжело вздохнул и замолчал. Горячие слезы текли по лицу юноши, уставшего от скитаний и греховной жизни. Хозяйка, сдерживая рыдания, вышла из комнаты.

- Как ваше имя?

- Сергей. - А... а... как..., - хозяин задыхался от волнения, - а как фамилия и отчество?

- Сергей Миронович Купцов, - ответил тот. При этих словах лицо хозяина побледнело, шатаясь, он встал на ноги, упал на шею юноши и закричал:

- Сын наш! Ты же мой сын! Нашелся! О Боже! В комнату вбежала хозяйка и тоже бросилась на шею юноши. Молодой человек не мог понять случившегося. Лишь спустя некоторое время до него дошло, что добрые люди были его родителями, которых за веру в Бога сослали в Сибирь, но по милости Божией впоследствии им разрешили выехать за границу.

Поняв все, юноша залился слезами, но это не были слезы скорби и печали, которые так долго сопровождали его. Это были слезы радости и счастья. Неописуемая радость наполнила родителей и сына. Вскоре среди ночной тишины понеслись к престолу благодати молитвы благодарения из глубины сердца счастливого отца и матери, а также молитва потерянного и возвратившегося сына. Эта святая ночь была для них самой счастливой

Катя, единственная дочь богатого человека, уже очень часто принимала решение быть верной ученицей Иисуса. Она очень охотно помогала бедным, желая и в этом деле походить на Учителя. Но ее врожденное тщеславие и не- преодолимое влечение к мирским удовольствиям очень мешали ей, и она не могла подчинить Ему всю свою волю и непрестанно стремиться к тому, что единственно нужно в жизни.

В воскресенье, перед праздником Рождества Христова, в городе, где она жила, намечалось открыть большой базар с самыми разными предметами торговли в пользу сирот. Катя решила одеться в костюм итальянки и продавать южные фрукты, которые она купила на свои сбережения. Вся прибыль, вырученная от продажи, была предназначена бедным малышам-сиротам. Все подруги, узнав об этом, восхваляли молодую девушку за ее доброхотную жертву, а тетя Урзула даже сказала, что этим Катя приобретает себе сокровище на небесах. Но голос совести шептал ей в тихие минуты: "Больше показного, чем любви к ближнему; никакой награды ты не получишь. Только благодарность Господу и искреннее участие в жизни бедных и забытых - вот что должно быть побуждающей причиной для участия в этом базаре, у тебя же не эта причина, а тщеславие и желание покрасоваться перед людьми в новом блестящем костюме. Будь же откровенна и чиста в своих убеждениях".

Да, она не могла себя обманывать: тщеславие мучило ее очень часто и вмешивалось во все ее добрые дела. Самоотверженной чистой любви у нее не было. Как далеко она была от поставленной цели, быть верной ученицей Иисуса! Катя поняла это окончательно только вечером перед базаром. Она с нетерпением стояла у окна своей комнаты, убранной изящно и дорого, и ожидала прихода портнихи с костюмом, шитым золотыми нитками, в котором она завтра утром хотела удивить всех гостей. Где же только пропала портниха Губер? Вдруг прозвенел звонок. Катя сама побежала к двери и открыла ее. Робко вошла маленькая бледная девочка с посиневшими от мороза щечками и смущенно пробормотала, в то время, как светлые слезинки дрожали на ее ресницах:

- Я - Анна Губер, дочь портнихи и... и... я вам должна передать, что мамочка, к сожалению, не может закончить шить костюм. Она сегодня после обеда очень заболела.

Из сердца благородной барышни при этих словах мигом исчезло все христианское милосердие. Гнев сразу же прогнал его. В страшном возмущении она напустилась на дрожащего ребенка:

- Ложь! Какое нахальство! Нам известны эти глупые оправдания! Сейчас же принеси мне костюм, чтобы я еще успела отослать его другой портнихе, на которую можно больше положиться! Или подожди-ка! Я лучше сама пойду с тобой! Никогда больше не стану заказывать у вас! Все удовольствие вы мне испортили!

Девочка при этих словах плакала навзрыд. Пятнадцать минут спустя Катя вошла в убогую комнатку, где на испачканной кровью кровати лежала смертельно бледная женщина и стонала. У окна стояла швейная машина, а перед ней куча ткани на полу. Больная совсем слабым голосом произнесла:

- Не сердитесь на меня, благородная барышня - кровоизлияние. Я больше не могла шить. О Боже! Боже!

В камине еще тлел слабый огонек. Его мигающий свет озарил большую, старую картину над кроватью, изображающую Спасителя, зовущего к Себе всех труждающихся и обремененных. В недоумении Катя остановилась в дверях. Она пришла сюда чтобы браниться, а теперь жалость так сильно охватила ее, что весь гнев сразу же улетучился. Она поняла, что здесь не было места пустым отговоркам.

- Бедная фрау Губер! Вам так плохо? Разве вы не имеете врача? - проговорила она и подошла к кровати больной.

- Нет денег, - послышалось в ответ. - Господь - мой Врач. Он из-за ребенка не даст мне сейчас умереть. Я так старалась закончить костюм. Может быть, удастся фрау Габлер на улице Мюллер его закончить. Отнести его Анне?

- Да, да, я сама с ней поговорю. Но что я могу для вас сделать, милая фрау Губер? Вот деньги. Возьмите их.

Больная была так слаба, что смогла пробормотать только несколько благодарственных слов. Катя вначале поспешила к врачу, а затем к фрау Габлер, которая и окончила платье к утру.

Базар прошел блестяще. Катя хорошо выручила за свои южные фрукты, и все удивлялись и превозносили ее. Но при всей своей приветливости, она была необычно серьезна. Ее мысли все время были в той убогой комнатке, у больной портнихи и ее плачущего ребенка. Как несправедливо поступила она в своем гневе! Ей обязательно надо что-то сделать для фрау Губер. В воскресенье вечером она опять посетила ее. С радостью Катя заметила, что той немножко лучше. Видя неподдельное участие молодой барышни, которое исходило из глубины ее сердца, Фрау Губер поделилась с ней некоторыми переживаниями из своей прошлой жизни:

- Если бы я исполняла четвертую заповедь - почитай отца твоего и мать твою, - горько плача, рассказывала она, - то все это горе не коснулось бы меня. Мой отец - зажиточный крестьянин в ближнем селении. Его зовут Карл Тройер. Строго наблюдал он за порядком и дисциплиной в своем доме; люди считали его очень справедливым, но и очень черствым. Он был ярым противником танцев и игры в трактире, и я никогда не получала разрешения ходить туда. Не взирая на строгое запрещение, я все же находила время и возможность бывать почти каждое воскресенье вечером в "Золотом льве", и там познакомилась с человеком, кузнецом Вилли Губером который впоследствии сделал меня очень несчастной. Он был красивый и очень ловкий парень, но, к сожалению, больше всего на свете любил водку. Несмотря на это, я решилась стать его женой. Когда я сообщила об этом отцу, то дома разыгралась ужаснейшая сцена. Но я оставалась непреклонной; я не могла оставить Вилли. Отец в своей ярости сильно избил меня, проклял и выгнал из дому. Никогда, никогда, хотя бы я не знала больше выхода в жизни, я не смогу предстать пред глазами его. Беда пришла очень скоро. Разрешите мне не говорить о том, что принесло мне это замужество. Десять ужасных лет я прожила с ним. Он окончил жизнь свою в тюрьме, обманув меня. Вот уже четыре года, как я сама зарабатываю себе на хлеб. О, если бы я была здорова, то это было бы полбеды! Но мне и моему ребенку предстоит разлука - кровоизлияние, наверное, повторится...

Слезы заглушили ее слова, но и Катины глаза были мокрыми от слез, когда она сказала:

- Неужели отец ваш не смилуется над вами? Он ведь тоже человек и должен иметь сочувствие.

- Нет, нет, его сердце тверже камня. Я ведь старалась найти путь к примирению, да и другие хотели помочь мне в этом, но ничего не вышло.

- Вы очень утомились, рассказывая о своей жизни, милая фрау Губер. Мне так хочется что-нибудь сделать для вас. Завтра я опять приду к вам. Будем вместе взывать к Богу, чтобы Он смягчил сердце вашего отца.

После того, как больная уснула, и маленькая Анна пришла домой, Катя ушла. Но она не находила покоя в своей уютной, ярко освещенной комнате. Сострадание к бедной вдове охватило всю ее, и она почувствовала вдруг необычайную близость Господа. Как никогда осознала она всю бесполезность своих прежних, так называемых добрых дел и тщеславия. С такими чувствами Катя взяла Библию, и открыв ее, стала читать первое попавшееся место. Это было 1 послание Иоанна 4, 8-11:

"Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь чрез Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Возлюбленные! Если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга".

Катя дала обещание себе и Господу, что она с помощью Иисуса сделается другой. Она говорила:

- Я хочу с Божьей помощью стать истинной ученицей Иисуса и хочу самоотверженно служить моим неимущим сестрам и братьям.

При этих мыслях она вдруг опустилась на колени, и из ee сердца вырвалась молитва: - Помоги, Боже, этой бедняжке! Верни ее к отцу. Я хочу с Тобой, с Твоим именем пойти к ее суровому отцу , и попытаться поговорить с ним. Дай мне на это Твою силу и мудрость!

Эта мысль занимала Катю всю ночь напролет. На следующее утро она решила пойти и с Божьей помощью попытаться разбить жестокое сердце крестьянина Карла Тройера.

Был морозный декабрьский день. В обеденное время отец Тройер, человек, похожий на суковатый дуб, сидел на лежанке в своей далеко не аккуратной комнате с угрюмым лицом и считал. Он считался очень богатым человеком. У него было вдоволь земного имущества, а его крепкое здоровье как бы смеялось над старостью. Но счастливым он себя не чувствовал, об этом говорило недовольное выражение его, как бы высеченного из гранита, лица. Вдруг в дверь кто-то постучал, и в комнату вошла барышня в дорогой шубе - городская и из высокого рода. Тройер неловко поклонился и спросил необычную гостью о цели прихода. Всегда изворотливая Катя, почти заикаясь, рассказала о цели своего посещения. В начале слова никак не сходили с ее языка, тем болеe, что крестьянин при имени Губер сильно рассердился и сказал, что не желает, чтобы чужие люди вмешивались в это дело. Но потом после внутренней краткой молитвы она почувствовала, что с ее сердца спало все стеснение, и она превратилась в блестящего оратора. "Любовь никогда не перестает". Почти всю прекрасную песню о любви апостола Павла услышал от нее раздраженный крестьянин. Сказав все это, она с горящими от возбуждения глазами присовокупила:

- Дорогой господин Тройер, я знаю, что и вы также несчастны, потому что вы закрываете ваше сердце от этой милосердной всепрощающей любви. Подумайте о Спасителе, который простил своим лютым врагам, и думайте милосерднее о своей дочери, которая так горько раскаивается в сделанном ею ложном выборе и теперь живет в горькой нужде.

- Ага, значит, моя дочь вас ко мне прислала, это хитрая женщина! - прервал он ее резко.

- Нет, конечно, нет! Она и не надеялась на прощение и не знает, что я к вам пошла, - ответила Катя. - Меня послал к вам сам Спаситель. Я не имела покоя, я должна была придти к вам, и знаю, что я пришла не напрасно.

Крестьянин встал и с поникшей головой прошелся по комнате, выглянул в окно на заснеженную деревню, а в душе его отдавались громким эхом слова: "Любовь все покрывает, все переносит..." Потом он круто повернулся и сурово сказал:

- Нечего так много разговаривать. Это совершенно ни к чему. Идите лучше домой. Я не могу иначе поступить.

Его грубое, жестокое сердце не тронуло описание нужды в комнатке Губер, и Катя должна была как будто ни с чем вернуться домой. Вечером она посетила фрау Губер, но не проронила ни слова о своей неудачной попытке примирения.

Наступил святой вечер-сочельник. На рождественском базаре Катя купила елочку и разные нужные в быту, вещи, которыми она хотела порадовать свою бедную портниху и маленькую Анну. В сопровождении слуги, который нес все эти подарки, она вошла в темную комнатку как раз в то время, когда колокола в ближайшей церкви мелодично возвестили о начале богослужения. Но каково же было удивление Кати, когда она увидела рядом с портнихой и ее девочкой большого широкоплечего мужчину, в котором она сразу же узнала отца Тройер. Он пошел ей навстречу тяжелыми шагами, охватил ее руку своей громадной рукой и приветливо проговорил:

- Слава в вышних Богу, и мир на земле. Вы меня победили! Сегодня Рождество Христово, великая любовь, о которой вы мне говорили, охватила мое сердце. Я благодарен моему Спасителю. Я теперь снова имею дочь и буду счастлив в любви к ней, к внучке и Господу. Да, случилось чудо! Рождественское чудо Божьей любви!

Ничего лучшего Катя и не могла пожелать этой семье. Фрау Губер со слезами радости благодарила Господа Бога, что Он послал Дух любви Своей в сердце отца. Казалось, что от счастья она перенеслась от земли в другой мир. Маленькая Анна не сопротивлялась ласкам чужого человека. Елочка засияла десятками ярких свечей.

Наступили лучшие дни для бедной портнихи. Она вернулась в отцовский дом, и всей нужде ее пришел конец. Катя довольно часто посещала ее в деревне, и никогда больше она не замечала у отца Тройера недовольства или угрюмости.